Пожалуй, я хочу работать на Эндрю Кристиан.
Я вообще готов работать на фирмы, производящие мужское белье.


Реклама нижнего белья - моя профессиональная ниша, сириосли, бро.

Леди, контролируйте ваши оргазмы.

@темы: моим фетишам найдут применение в рекламном бизнесе

---

лирика

Просто прямая иллюстрация к тому, насколько я мало продуктивен.
В общем, идея со сказочками пришла мне еще в декабре, когда Хидди подарила мне собрание сказок Гримм, и я ими обчитался. Потом со всеми нами случился Рейнбах, я додумал сам текст, сел его писать... и странице на второй мне стало скучно.
В смысле что писать пост-рейнбах показалось мне слишком мейнстримным, и я понадеялся, что придумаю что-нибудь tremendous.
А потом я познакомился с Эйвери, и мне вообще как-то стало не до фиков.

Понимаете, когда пишешь семь страниц ради одного момента - как настоящий перверт, я дико фапанул на совместные походы в туалет /сам написал - сам фапнул. Какой я унылый/ - трудно свести концы с концами. А в моем случае, когда это трудно сделать в каждом божьем абзаце, это похоже на потуги Эда Вуда снять адекватный фильм.
Мне вообще нравится писать штуки, где герои как бы и могут быть вместе, но им что-то мешает: чума, холера, желание ставить депрессивные статусы - во многом потому, что это отражает реальную ситуацию. Так как большая часть всего этого была набросана в то время, как мои взаимоотношения(?) с Р успешно проебывались, практически каждое предложение текста можно выразить следующими словами: "Я страдаю, и это только твоя вина".

Название:Faithful John
Автор: Entony
Бета: Hideaki

Фэндом: Sherlock BBC
Персонажи: Джим Мориарти/Шерлок Холмс, Джон Уотсон/Шерлок Холмс

Рейтинг: R
Жанры: Ангст, Драма
Предупреждения: BDSM (принуждение, ограничение движения), БАМФ! Джон
Размер: Мини
Саммари: Джим любит рассказывать сказочки, но ему не хватает слушателей.

текст

- Верни мне его, - вспомнил, как приказывать.
- Джон, послушай, мы делаем… - от удара по столу кофе разливается на бумаги.
- Вы не делаете ничего, Грегори. Вы. Не делаете. Ничего, - с ним не надо спорить, с ним не надо пререкаться. Нужно молча выполнять его команды, иначе Джон Уотсон достанет пистолет и начнет стрелять в офицеров Скотланд-Ярда, а потом, когда патроны закончатся, он медленно, спокойно, без лишних движений будет крошить их лица рукояткой пистолета. Джон Уотсон убьет каждого, Джон Уотсон уничтожит здесь все. Джон Уотсон, как герой боевика, с винтовкой наперевес, выйдет из горящего здания и будет мстить.

Лестрейд закрывает лицо ладонями в надежде, что, когда он выйдет из своего темного убежища, хищный Джон Уотсон, от которого несет кровью и насилием, исчезнет, но Джон только крепче перехватывает пистолет и упирается рукой в стол, прислоняя дуло к его виску.
Лестрейд не хочет знать, откуда у Джона пистолет. Лестрейд не хочет знать, почему Джон угрожает ему. Лестрейд не хочет знать, может ли на самом деле Джон выстрелить. Но он знает, знает, знает, и холодный прожорливый страх внутри живота сообщает ему, что лучше несколько раз обдумать то, что он собирается сказать, прежде чем открыть рот.
- Наши поисковые отряды… - голос подводит и выдает какой-то хрип вместо «прочесывают город».
Они оба знают, что шанс успеха «их поисковых отрядов» равен нулю. Этот скорбный факт заставляет дрожать пальцы Лестрейда, который сбивчиво молится про себя и просит о помощи. Этот скорбный факт ясно читается в глазах Джона Уотсона, где, наравне с болью и страхом, плещется паника.

Джон боится. Джон боится даже не того, что они могут не найти его: можно листать снимки со спутника, отслеживать звонки, опрашивать свидетелей, можно тешиться надеждой, ходить в церковь, перезваниваться с Майкрофтом и слушать, как тот уверенно рассказывает, что вот «еще немного, Джон» - и они возьмут след. Пока нет никаких фактов, можно делать все, что угодно, и думать, что угодно.
Джон боится того, что они найдут его; Майкрофт, первым подойдя к Шерлоку, отвернется и зажмет рот рукой, чтобы не заорать, и полиция будет кричать: «Пропустите скорую!», и, когда он сделает первый шаг, Майкрофт возьмет его за руку и скажет: «Тебе не надо это видеть».
Каждый вечер, приканчивая очередную бутылку, Джон Уотсон старается обмануть свое сознание и не дать ему возможности тихо подвывать: «А что, если он мертв?! Что, если он мертв?!».
«Шерлок жив, Шерлок жив, Шерлок жив», - а потом этот болезненный шепот в подушку превращается в рык, и Джон выгибает спину, подминая под себя одеяло Шерлока.

- Верни мне его, Грегори. Верни мне его, - Джон повторяет эту фразу в третий раз за сегодня, но задумывается ли он о том, почему она звучит так, как будто у него забрали то, что принадлежит только ему, а теперь требует справедливости?
Может, ему стоит обратиться к юристам?
**
- Тихо, тихо, - пальцы проходятся от кадыка до подбородка и медленно обводят контур губ. – Чем больше ты будешь дергаться, тем больнее тебе будет, - Джим довольно улыбается, когда слышит тихое шипение. – Или тебе нравится, Шерлок, когда люди заставляют тебя страдать? – рот изгибается в насмешливой улыбке, но Мориарти надавливает на уголки губ и тянет их вниз. – Я не просил тебя улыбаться, - по-хозяйски поправляет повязку на глазах Шерлока, лежащего у него на коленях, и хлопает его по животу. – Хочешь, расскажу сказку, чтобы ты заснул? Ты давно не спал…– ласково проводит ладонью по волосам и поднимает рукав своего пиджака, чтобы кистью коснуться ледяной щеки и запустить пальцы под ворот рубашки Холмса.
- Мне надоедает тебя слушать. У тебя неприятный голос.
- Неправильный ответ, - ладонь обхватывает шею и с силой сдавливает – Шерлок прикусывает губу. – По-моему, у тебя большие проблемы с логикой. Я говорю тебе: «Не раздражай меня, потому что я сделаю тебе больно», но ты не следуешь моим дельным рекомендациям…
- Рекомендациям? Приказам, если быть точнее… - ногти впиваются в чувствительную кожу.
- Я сказал: «дельным рекомендациям». Ох уж эти твои проблемы со слухом... Неужели твой доктор не обследовал тебя? – Джим разжимает хватку, но спина Шерлока по-прежнему напряжена и лопатки разведены: Холмсу незнаком инстинкт самосохранения - ему знакомо чувство ответственности за других. Поэтому даже со связанными руками и закрытыми глазами он думает о том, почему Мориарти упоминает Джона так часто.
Джим прекрасно это знает. Это – и еще множество других вещей о Шерлоке Холмсе, о которых не догадывается сам Шерлок Холмс.
К примеру, сейчас Шерлок думает: «…Джон узнал, где я. Телефон в левом кармане, четырехзначный пароль – мне нужен один звонок…», - и это очень огорчительно, потому что дело, разумеется, не в этом.
Джим целует Шерлока в лоб и заправляет за ухо выбившийся локон.
- Ты опять неправ, - Холмс дергается от прикосновения.
- Я ничего не сказал.
- Но ты неправильно подумал. Опять неправильно подумал, - Мориарти чуть пододвигает голову Шерлока на своих коленях и склоняется к его рту. – Ты опять ошибся. Как вообще ты ухитряешься оставаться в живых, делая столько нелепых ошибок… - язык оставляет влажную полосу по контуру рта, и Холмс сильнее стискивает зубы. – Ты такой глупый, - прихватывает за внутреннюю сторону губы и тянет: поцелуи со вкусом крови и запахом насилия. Выдох – Шерлок открывает рот, пытаясь избавиться от мерзкой тянущей боли, и Джим, пользуясь возможностью, кусает его за язык, с нажимом проводит зубами до кончика, стараясь выдавить как можно больше крови. - Ты целуешься куда лучше, чем неделю назад, - Джим ведет носом по щеке детектива и останавливается около уха. – Я, может, говорю о докторе, потому что ревную?
- Нет, - Шерлок поворачивает голову вбок, и Мориарти дотрагивается губами до артерии, считая пульс.
- Нет? – влажная линия вдоль шеи и поцелуй около уха.
- Сердечный ритм остался таким же, - беззвучная усмешка.
- Может, я контролирую себя? Может, у меня стальные нервы?
- Ты кончаешь за две минуты, - обменный курс на сегодня: засос на шее по цене одной колкости.
- А ты засекаешь?
- С тобой слишком скучно, и тут нельзя заняться ничем другим, - Джим останавливается на ключицах, целует тонкую кость и щелкает пальцами - гудящий звук справа.
- Мониторы? И за кем ты собираешься следить, если я здесь? – месяц вместе – и Шерлок становится слишком самоуверенным. Связанный, слепой Шерлок Холмс, распираемый пассивной агрессией, становится слишком самоуверенным – очень занятно.
- Я не собираюсь следить. Это будет просто небольшим звуковым сопровождением к моей сказке, - Холмс приподнимается на лопатках и растягивает узел на кистях – верный признак того, что хочет ударить. – Успокойся, я не собираюсь заставлять страдать твоего доктора. Знаешь, почему?.. – Шерлок приоткрывает губы, когда Джим пропускает руку под его локтями и усаживает.
- Потому что ты собираешься заставить страдать меня.
- Именно, - Мориарти утыкается носом под его ухом и мягко целует. – Меня не интересует сердце Джона Уотсона. Меня интересует твое сердце.

«Верни мне его, Грегори», - сообщает экран, и Шерлок сжимает зубы.
- Тише, тише… - Джим перебирает его волосы и укладывает обратно на колени. – Я расскажу тебе сказку, которая называется «Верный Джон»… Знал бы ты, как я долго мучился с названием: участие Джона Уотсона в чем-либо сводит успех мероприятия к нулю… - выдерживает паузу, но не дожидается реакции публики. - В одном далеком-далеком королевстве жил прекрасный принц, - привычным движением расстегивает рубашку: большой палец поглаживает полоску обнаженной кожи, и Джим запускает ладонь под ткань, выдирая оставшиеся пуговицы и спуская ткань на локти. - Его кожа была белой, как алебастр, губы алыми, как кровь, а волосы темными, как ночь. Все любили принца, но он не любил никого, потому что сердце его было сделано изо льда, - кончики пальцев обводят твердый сосок, и Шерлок выгибает шею, проглатывая шипение. - Принц слишком боялся, что любовь растопит его сердце и убьет его, и потому никого к себе не подпускал. Но был один человек в Королевстве, который постоянно находился рядом с принцем; звали его Джон. Поразительное совпадение, Шерлок, не правда ли?
- Удивляюсь, где ты берешь эти сюжеты… - усмешка – Джим впивается в его рот, надавливая на кровоточащие укусы.
- Джон был самым преданным и самым верным слугой Принца, но Принц этого не замечал. И вот однажды Принц пропал… Я достаточно драматично сказал это? – берет за подбородок лицо и поворачивает к себе.
- Более чем.
- Отлично. Ты же знаешь, в последнее время я тренируюсь произносить только «Шерлок» на разные лады – боюсь, теряю квалификацию.
*
Шерлок не пропал – Шерлок исчез.
Это было обычное: «Я ушел за продуктами». – «Ну давай». – «Ну пока, Шерлок», - и этот привычный жест ладонью, мол, иди уже, со мной ничего не случится за пятнадцать минут.
Джон приходит – и его нет.
Нелепое «Шерлок?» в пустоту - никакого ответа. Джон думает, что Шерлок уехал на дело, злится, что не позвал с собой, пишет гневную смску и слышит томное «Ох» в пальто на вешалке.
Джон пытается найти какое-то объяснение тому, что Шерлок забыл телефон. Джон пытается найти какое-то объяснение этому до тех пор, пока Джим Мориарти не решает написать ему: «Привет, как дела?».
Низ живота Джона перехватывает проволокой, и он задыхается.
Асфиксии нравится жить в Джоне Уотсоне, и она не спешит убраться из него.

Джон одновременно и хочет, и не хочет приходить в их квартиру: пальто на вешалке, неубранные чашки на столе, открытый ноутбук – все признаки присутствия Шерлока. Но Шерлока здесь нет.
Первый месяц Джон ничего не трогает, еще надеясь на что-то, а потом предпринимает одно очень разумное решение. Нет, правда.

Когда Джон закрывает шкаф Шерлока на ключ, чтобы по ночам не приходить и не зарываться носом в его рубашки – он поступает абсолютно правильно, потому что этот мелодраматический прием уже использовали. Он закрывает на ключ шкаф Шерлока, чтобы забыть, как выглядит его одежда – теперь, встречая незнакомцев в темно-синем шарфе, он не будет мучительно глотать воздух и избежит сердечного приступа.
И раз Джон принимает такие разумные решения, почему бы ему вообще не уйти из этой квартиры? Почему бы не перебраться в какой-нибудь тихий район, где много зелени и пространства? Где нет напоминаний о Шерлоке, где нет Интернета и полиции, где нет изделий из кашемира и никотиновых пластырей? Джон остается здесь, и это очень опрометчиво.

Джон ждет. Джон – брошенная на вокзале собака.
Хочешь, я почешу тебя за ухом, Хатико? Только, позволь открыть тебе тайну: твой хозяин никогда не вернется за тобой, сколько бы ты ни ждал. Конечно, Джон, люди, возможно, снимут о твоей преданности фильм, и девушки будут рыдать, глядя на твоих страдания. Но он не придет. Он не придет, даже если весь в мир в едином порыве начнет оплакивать тебя.
И ты это отлично знаешь.
Ты чувствуешь это. С каждым новым днем ощущение, что он, живым или мертвым, останется с Мориарти, все сильнее. С каждым новым днем Шерлок Холмс все дальше от тебя, Джон.

Джон открывает новую бутылку виски, ленится искать стакан; укладывается на узкую кровать Шерлока и закрывает глаза. Он думает о том, как Шерлок войдет в комнату, изогнет бровь и спросит: «Что это такое, Джон?», а Джон перевернется на спину и протянет ему руку, усадит рядом с собой и будет долго вдыхать его запах.
Но сейчас, когда он протягивает руку, он касается пустоты.
И это хуже собаки Баскервилля: это стая очень голодных и злых гончих, которые пришли растерзать тебя, Джон Уотсон, а ты смотришь на то, как они приближаются, и не двигаешься с места, надеясь, что хозяин окликнет их. Ты ждешь, когда в тумане раздастся его хриплый голос: «Боль, Отчаяние, Одиночество, ко мне!», и ты сможешь прийти к нему вместе с ними, сесть подле ног его, остаться с ним.
Но первая псина вгрызается в твои легкие, а вторая метит в сердце. А ты все продолжаешь направлять пистолет в воздух, Джон. Потому что эти грязные, больные чумой гончие – все, что от него осталось.
Это все, что тебе позволил оставить от него Джим Мориарти.
*
- …Джон везде искал Принца: он заглядывал в самые далекие уголки леса, он звал его на дне самых глубоких морей, он ходил за ним в самые высокие горы. Но Принца нигде не было, - ладонь забирается под штаны – Шерлок втягивает в себя живот, стараясь избежать касания, но эта дурацкая попытка обрывается укусом в плечо.
- Тебе не нравится? – Джим переходит на утробное мурлыканье, дотрагиваясь губами до воспаленной кожи.
- Не трогай меня.
- Прекрати сопротивляться, - в конечном итоге, это начинает утомлять.
В начале было интересно смотреть, как он себя сдерживает: как у него выступают вены на шее, как краснеют щеки, как он прогибается и заставляет тело подчиняться. Но это быстро приелось, ведь теперь Джим знает, что минут через сорок, когда Шерлоку будет физически больно оттого, что он противится, он сможет заставить его кончить одним прикосновением. Джим знает, что через сорок минут на его коленях будет лежать Шерлок Холмс с опухшими от укусов и поцелуев губами, со спермой, размазанной по животу, с восхитительно влажными от пота волосами, и Джиму просто не нравится ждать.
- …и тогда Джон решил заковать свое сердце в железные обручи, чтобы оно не разорвалось на части от боли и горя…

- Вы должны выговориться, Джон, - голос этой женщины очень похож на всхлип, его можно было бы расценить как сопереживание, но: юбка не разглажена, на губах дешевая помада, под слоем тонального крема – синяки под глазами, одутловатое лицо, припухшие веки – она не ночевала дома и вчера пила, а значит ее ломкий голос - всего лишь результат чрезмерного употребления алкоголя.
Джон видит это.
Ему не нужно выговориться. Только не этой женщине. Она делает сочувствующее выражение лица – вся ее первоклассная техника как терапевта.
Когда Джон бросает взгляд на дорогу через окно, он думает о том, что в ней появится чуть больше искренности, если в нее выстрелить. Но он сидит на месте, сжимает ладони в кулаки и старается составить список дел на оставшийся день.

Джон боится, что если он начнет говорить, то откроет дверь в очень темный подвал, откуда выползут подгнивающие страхи. Они обовьют его шею своими тоненькими скользкими ручонками, начнут вылизывать его своими влажными языками и оставят около его сердца послание: «Он мертв».
Джон боится, что, если он заговорит, произойдет катастрофа. Если он заговорит, кто-то обязательно умрет.

Джон молчит.
- Вы вредите сами себе, - Джон воображает, как стреляет ей в плечо.

Проблемы с эмоциями, проблемы с агрессией, проблемы с каждым человеком, который пытается выразить ему соболезнования.
У Джона проблемы буквально со всем.

-… и с каждым новым днем сердце Джона становилось все меньше, потому что Джон очень много плакал, - Джим не спешит: размеренные движения рукой, причмокивание губами в такт хлюпающим звукам и какой-то хриплый клекот, когда Шерлок пытается вывернуться и сжать ноги. – От слез, как ты знаешь, высыхает сердце и распухают глаза, и поэтому никто в Королевстве даже не взглянул на Джона. Чужое горе всегда некрасиво: не походит к туфлям или платью. Никто не утешил Джона, - разжимает ладонь и касается пальцами мокрого бедра. – И ему пришлось утешить себя самому.
- Ты омерзителен, - Джим обхватывает головку и чуть прижимает пальцы, оттягивая член в сторону - довольно склабится, слыша свист через зубы.
- Просто он меня раздражает. А еще меня раздражает твоя привязанность к нему. Некоторые называют это чувствами, Шерлок.
- Я настаиваю на том, чтобы называть это мерзостью, - трещина в губе ползет мелкими красными нитками в стороны, когда Джим зажимает ногтями кожу чуть ниже рта.
- А я называю мерзостью то, что он дрочит на тебя, - в голосе появляется какая-то истеричная нота – Джим недовольно хлопает ладонью по дивану и цокает. – Джон очень грустил о Принце, и он хотел, чтобы Принц поскорее к нему вернулся. И поэтому он был готов обманывать себя как угодно.

Джон, конечно, приходит к этому не сразу.
Большую часть времени он сидит в кресле Шерлока, гоняет с одного новостного канала на другой, слушает, как миссис Хадсон с кем-то препирается. Джон ждет.
К концу месяца, когда его уже не зовут на допросы и опознания, он не испытывает никакого желания спать, есть, говорить с кем-то. Джон ждет. Ждет, что как Шерлок вытащил его из той унылой пост-афганской жизни, так и сейчас он вытащит его из этого ада.
Но Шерлок не приходит.
И тогда он решает сам прийти к Шерлоку. С того дня – каждый вечер в его постели.

Джону не кажется, что он совершает нечто постыдное. Он не думает ни о чем извращенном: не думает о связанном Шерлоке или Шерлоке с хлыстом, не думает об ошейниках, цепях, узких кожаных ремнях. Джону вообще не приходит мысль о сексе.
Он упирается лбом в его подушку и чуть приподнимает бедра, забираясь рукой под джинсы, и сдавливает член, подаваясь вперед.
Джон думает о том, как здорово будет, если Шерлок вернется. Как превосходно будет, если завтра Джона разбудит хриплый голос и сумбурное: «Просыпайся, Джон! У нас новое дело!». Джону хочется опять принадлежать чему-то, знать, что у него есть свое место.

С выдохом укладывается на лопатки и припускает штаны, поглаживая пальцами мошонку.
Джону просто хочется, чтобы все было как раньше, - это его самый большой фетиш. Спускаться с утра по лестнице на запах кофе, разгребать стол от гниющих частей тела и искать стул, не запачканный кровью, говорить «Доброе утро, Шерлок» и читать ему новости из газет.
Джону не хочется жить так, этой жизнью, где Шерлока нет, - медленно двигает рукой и закрывает глаза, окунаясь в аромат парфюма Холмса.

Джону невдомек: эта ностальгия вызвана еще и тем, что, будучи с Шерлоком, он не знал о том, что ему может не хватать воздуха, что он может рычать от злобы, что он может орать на других людей. Пока они были вместе, Джону казалось, что они друзья, может, чуть больше, - пальцы с нажимом обводят головку и потирают узкую щель. Но теперь Джон знает правду, и она совсем ему не нравится.
Теперь-то, зарывшись носом в одеяло Шерлока и сминая его простыни, он знает, что в это «чуть больше, чем друзья» входит не только держание за руки, какой-то нелепый флирт, мелкая ревность – в это входит нежелание жить без него.
Буквально на дюйм больше, чем друзья, - и вот Джон, в судороге открывая рот, зажмуривается и надеется открыть глаза в том месте, где Шерлок рядом с ним. На одно слово больше, чем друзья:
- Вернись, - прикрывает рот, потому что крик, рвущийся наружу, грозит разорвать его диафрагму. – Вернись. Пожалуйста, Шерлок, - Джона трясет, и он закрывает пачканными руками лицо.

- Да, и еще раз… - говорит Джим и нажимает на кнопку перемотки.
«Пожалуйста, Шерлок».
- И еще раз.
«Пожалуйста, Шерлок».
- И еще…
- Прекрати, - у Холмса дрожит голос.
- Джон очень грустил без Принца.
- ..мне нужно в туалет, - Джим переводит взгляд с мониторов на Шерлока.
- Как прозаично, - помогает ему встать, проводит через комнату. Ловко расстегивает штаны, спускает белье и утыкается лбом в плечо Холмса, когда берет в руку его опавший член.
Шерлок запрокидывает голову и проводит носом по виску Джима.
- Я убью тебя, - Холмс мягко целует в щеку и облегченно выдыхает. – Я вырву твое сердце, Джим Мориарти.
- Любовь разорвет нас на части! – Джим смеется и смахивает оставшиеся капли, заправляя в брюки рубашку Шерлока. – Любовь могла разорвать и Джона Уотсона, но он спрятался в царстве тоски, куда она совсем не любит ходить…
*
Через два месяца Джон прекращает ждать Майкрофта и почтальонов.
Джон теряет вес, друзей, деньги на карточке, надежду на полицию, веру в Бога. От Джона практически ничего не остается, и за ним ходят сыновья Британского Правительства, чтобы подбирать отваливающиеся куски Уотсона.
Они приносят ему продукты, меняют белье, проветривают квартиру. Один из них остается с Джоном по четным числам, второй – по нечетным.
Джону даже не нужны транквилизаторы, чтобы чувствовать себя спокойным: в какой-то момент его сердце отказалось от работы, и каждое утро начинается с того, что Джон уговаривает свое тело прожить еще и этот день.

Сыновья Правительства вытирают пыль, ведут с ним светские беседы. Шутят про погоду.
Джон следит за тем, чтобы парни ничего не передвигали и, по возможности, не дышали.
Джон следит за ними – они следят за Джоном и его пистолетом.
Он мало думает о самоубийстве, много о том, чтобы стрелять в потолок, но об этом, конечно, никто не знает.

- Джон, Вы должны понимать, он может и не вернуться… - мягко начинает «нечетный» парень, протирая столешницу. – Вы должны продолжать двигаться вперед. Разве Шерлок хотел бы от Вас таких жертв? – Джон смеется, прислушиваясь к гулкому звуку грохочущего металла внутри себя.

- Шерлок хотел бы от него таких жертв? – Джим гладит Холмса по выпирающим костям и стучит пальцем по отвисшей от худобы коже.
Нет сил разговаривать, - Шерлок устало переворачивается на бок, подтягивая к груди колени.

- Каждый из нас должен отказаться от чего-то, чтобы стать новым человеком, - парень нажимает на край стола и поворачивается спиной. – Может, он отказался от Вас. Нашел место, где ему лучше. Место, где он хотел бы быть, - обручи на сердце Джона Уотсона жалостливо ноют под давлением. – Ведь между ним и Мориарти всегда была… связь. Вам нужно прекратить ждать его… - Джон легко поднимается с кресла и подходит к парню, чуть приобнимая его за талию.
- Я верю в Шерлока Холмса. Я верю в Шерлока. И я всегда буду верить в него. Сколько бы времени не понадобилось, - обручи на сердце Джона рвутся, и ему очень неудобно продолжать говорить, истекая кровью.

Джон приставляет пистолет к виску мужчины и повышает голос:
- Джим Мориарти, твой человек у меня в заложниках. Если ты не свяжешься со мной через пять секунд, я выстрелю. Пять.
«Джон, подожди, Джон, что ты делаешь?» - Джим смеется и слазит с дивана.
- Четыре.
«Почему ты делаешь это? Я не могу понять».
- Три.
« Мне кажется, я догадался, Джон. Я догадался».
- Два.
«Это твое «Я верю в Шерлока» - это значит до конца, да? До конца веришь?»
- Один.
Телефон Джона вибрирует.

@темы: fiction

---

Моей королеве драм снится море, и мы просыпаемся утром в кровати, полной песка.
Она черпает его ладонями и ссыпает на пол, приговаривая, что теперь мы будем жить на южном побережье, она будет танцевать фламенко и ходить на высоких каблуках.

Ее первый опыт ношения туфель заканчивается кровоточащими стопами, и она протягивает мне их, кривляя рот: "Больно. Очень больно. Красота ранит меня. Мир ранит меня. Я очень ранимая девушка".
Я перехватываю ее ногу в лодыжку и кусаю за ахиллово сухожилие: во рту появляется солоноватый привкус исхоженного расстояния.

Мне нравится в ней буквально все: как она, дрожа, разводит шире ноги, позволяя мне коснуться влажного пятна на белье, как она цепляется за мои волосы, падая на мятые простыни, как она поджимает пальцы и напрягает мышцы влагалища, когда я тяну зубами за резинку трусов.

Она выглядит смущенной.
Она выглядит распущенной.
Она выглядит распятой.
Она похожа на дочь Бодлера.

Моя королева драм всхлипывает и приподнимается на локтях, глядя, как я вылизываю ее, глядя, как я смакую каждое прикосновение к ней. Она запрокидывает голову и давит на мою спину своей кровоточащей ногой: "Не хочу так".
Я отпускаю ее и присаживаюсь перед кроватью, дотрагиваюсь губами до ноги. Перехватываю рукой под коленями и упираюсь лбом в шероховатую кожу: "У нас ничего не получается, ты же видишь?.."

Я не вижу ничего. Я ослепла.
Я ориентируюсь буквально по запаху твоих духов и недокуренных сигарету: от дома до университета, возможно, в книжный. По выходным - в парк.
Только знакомые маршруты. Только устоявшиеся прогулки.

Языком медленно, от колена до стопы, слушая, как она жалостливо выдыхает: "Зачем все это? Зачем?.."
Я не знаю. Ты гендерная девушка. Возьми и выноси, роди нам ответ.

Моя королева драм тяжело поднимается с кровати, и я вытираю губы.
Отменим на сегодня "Распутника" Шмитта, поставим "Трехгрошовую оперу": ты будешь на мелкие части рвать мне сердце, я - делать вид, что меня это хоть как-то интересует.

Скандал за скандалом.
Боль прекращается. Зреет раздражение.

@темы: тексты

---

Бог дал мне тебя.
А я ничего не дал взамен Богу.

Со времен этой нечестной сделки я чувствую над собой какое-то давление, какие-то странные претензии к себе, какой-то фатум во всем происходящем.
Бог хочет забрать тебя.
Но я очень жадный.
Очень жадный.

//
У других людей неудачные понедельники.
У меня неудачный каждый день, прожитый на этой планете.

Но вот когда мы с друзьями улетаем на Марс, там начинается жизнь. Там начинается космос.

@темы: тексты

---

Страдания юного Вертера и менее юного Волошина

чем это было раньше

Акция любви и всепрощения закрыта до следующего приступа.

отправил
1. UmkO)
2. Маи
3. Дракону
4. К
5. Рю
6. Рине
7. Ханако
8. Солдат
9. Гилмор
10. Чи
11. Рей
12. Undema
13. Хэйлис
14. Маше
15. Локкэ-ке-ке-ке.

прости, друг, больше никаких виз

Привет, друг, это пост с картиночкой, а значит, он должен привлечь твое внимание.
Дело в том, что через месяц произойдет ужасно трагично событие - я стану старше и, соответственно, стану еще большим мудаком, и я, по вине каких-то странных причин, решил заебашить кроссинг-ивент по этому поводу.

Я предлагаю тебе, мой нерадивый дружок, получить визу в такое удивительно место как Соединенные Штаты Постмодернизма, страну, где все курят трубки, которые не существуют, пьют кофе с молоком, спят с Джармушем и просыпаются с Кизи.
Суть ивента в том, что ты оставляешь мне свой адрес, а я присылаю тебе прекрасный новый паспорт, твою прекрасную новую жизнь и маленькие куски Соединенных Штатов, чтобы ты смог прочувствовать атмосферу.

Как ты понимаешь, Соединенные Штаты Постмодернизма не самая популярная страна среди туристов, поэтому

даже если мы с тобой, мой дорогой читатель, - написал вместо меня Павич, - не разговаривали тет-а-тет или вообще не разговаривали, а ты сейчас читаешь это;
или ты, умный парень, не читаешь дерьма в этом уютном в подписке, а приходишь сюда почиткать фичков;
даже если мы знакомы с тобой полчаса, и ты вообще нихуя не понимаешь, что здесь происходит;
если мы виделись ирл,
если мы писались только смсками,
если ты здесь в первый раз и сразу охуеваешь от вот этой самой записи,

я настоятельно советую тебе посетить Соединенные Штаты, потому что это как Вегас, только в 17 раз лучше.

have dreams - will travel!
Кроссворды Павича ушли:
1. Комма
2. Локэ
3. Эл
4. Майка
5. Навья
//

морка

Привет, дружище. Если ты провел в Соединенных Штатах какое-то время, ты знаешь, что обозначает пост с картиночкой, а если ты еще новый парень здесь и не совсем привык к тому, что в половине двенадцатого ночи здесь играет Шопен, то я, конечно, все объясню.

Дело в том, что буквально через неделю я уезжаю в Лондон оббивать пороги Тейт Модерн и дома, где работал Самюэль Беккет, и, соответственно, не справившись со свой манией покупать красивые штуки, буду адово хапать открыточки. Так как красотой всего мира нельзя обладать в одиночестве, я хочу подарить тебе кусок Лондона (или Руперта Грина), чтобы ты тоже проникся, как мир прекрасен. И, как Волошин, вскидывал руки вверх и шептал молитву деве Марии.
Правда, это было в Париже. Ну да "пейзаж все тот же, только немного улучшенный наводнением".

Но вдруг ты уже был в Лондоне и тебе не особенно хочется брать в гости английский туман? У меня есть запасной план Б, который, вообще-то, был планом А, пока я не узнал, что получил визу.
Двадцать первый век, "воистину жестокий век!", крайне уныл и скуп на любовь, а в моем столе - очень много любви, которую I've forgot to spread all over the Universe.
Вдруг ты, моя одинокая дама сердца Есенина, хочешь письма с розами, стихами, романтичными признаниями? Скажи мне об этом - и я обязательно организую тебе космос.

Что нужно сделать, чтобы войти со мной в такой тесный контакт? Напиши мне здесь, что конкретно ты хочешь, а потом отправь адрес на у-мыло (если, конечно, ты еще не познал дзен, участвуя в таких штуках со мной ранее).
Любвивсепрощения.

Лондон:
1. Два локэ и маффин, пожалуйста.
2. Маи
3. Навья
4. Джеки
5. Дина
7. Рю
8. Рей

Вертер:
1. Джеки
2. Дина
3. Рей

запись создана: 02.03.2012 в 19:00

---

Я умер. Воскрес. И снова умер, чтобы воскреснуть.

---

Загнался по Марвел.
... и теперь я угораю по идее Existential Avengers, который бы орали вместо "Avengers, assemble! " - "Avengers, suffer!"

В ролях:
1. Соколиный глаз - Сартр, более известный как Da-sein-eye.
Во-первых, черный юмор, ибо всем известно, как Сартр дружил со своими глазами. Во-вторых, зрение Сартра было таким эльфийским, что он мог увидеть страдания и ангст, несправедливость и беззаконие даже находясь на другом континенте. Так, к примеру, из Франции он поехал в Алжир строить коммунизм.
Стрелы иронии и сарказма Сартра без промаха попадают в колени противника.

2. Капитан Америка - Кафка, прозванный в народе Капитан Экзистенция.
Значит, Кэп изначально - слабак без девчоночки и фанатов. Он постоянно испытывает на себе тяготы бытия, давление фатума, при этом хочет помочь своей родине, хочет защитить свою страну. Кэп много болеет и не может постоять за себя. ВОЛШЕБНЫМ ОБРАЗОМ (см. "Превращение"), Кэп становится мужчиной из стали, на него вешаются девички типа Фелиции Бауэрс, он жертвует собой и умирает. И уже после его смерти, он становится НАЦИОНАЛЬНЫМ ГЕРОЕМ, КУМИРОМ МИЛЛИОНОВ и мечтой всех подростков.

3. Тони Старк//Железный человек - Камю, Человек-чума (Swag man).
Старк имеет все: деньги, признание, женщин. Его знают, его любят, но этого мало: Камю начинает беспощадно прожигать жизнь, до тех пор, пока в один прекрасный день, после СОБЫТИЯ, КОТОРОЕ ИЗМЕНИЛО ЕГО ЖИЗНЬ, Камю понимает, что он должен сделать больше: защитить мир, изобличая зло.
Камю и Кафка находятся в приятельских отношениях, и Камю восхищается Кафкой, переписывает его работы, дает толкование его рассказами, спит с его книжками (это тру стори, кстати. Ну, кроме того, что Кафка тогда уже был мертв, но Камю действительно очень тепло к нему относился).

4. Агент Романофф - Симона Бовуар, Черная вдова, тут даже менять ничего не нужно.
Любовница/гражданская жена Да-зайн-айя. Носила черное по Сартру несколько лет. Работала с ним над совместными прожектами по истреблению тоталитаризма в Африке.
Борец за права женщин, женщина-огонь.

5. Халк - Бердяев.
Получил образование сначала в кадетском корпусе, позже увлекся философией и естественными науками. За участие в беспорядках был выслан домой. Известен своими университетскими потасовками.
Бердяев - чудовище, которое своими аргументами давит любого. Титан, который поднимает и объясняет абсолютно любую тему. Первый в пантеоне русских философов. Пугающий мужчина, который за несколько секунд превращается из господина Бердяева в "страшного человека" (Соловьев свидетельствует)

6. Тор - Хайдеггер.
Родился в семье дворян. Учеба ему не пошла, ибо сначала хотел быть юристом, потом военным, а потом понял, что работать - это не для него.
Хайдеггер постоянно слышит "Зов Бытия", известен своими жаркими спорами со всеми, своей эмоциональностью, своими странными выходками типа: "Гитлер - молодец, я поддерживаю Гитлера!" -"Простите. Мартин, так Вы нацист?" -КОГО ТЫ НАЗВАЛ НАЦИСТОМ, ЩЕНОК?!".
Много проблем с властями и самоконтролем.

7. Локи - Ясперс.
Потому что Ясперс - двуличный ублюдок, сражающийся на два фронта: философию и психологию.
Ясперс постоянно попадал в странные ситуации, из-за которых его лишили звания профессора и чуть ли не выслали из страны. Своим подозрительным увлечением нацизмом вызвал массу негодования, поддерживал идею "Меньше людей на планете - больше вечеринок".
Страстно любил Хайдеггера, но в какой-то ДРАМАТИЧЕСКИЙ МОМЕНТ (см. "Хайдеггер называет Гитлера ублюдком"), их отношения терпят крах. Ясперс по-прежнему пишет Хайдеггеру, но складывает письма в стол (тру стори).
Их отношения так и не наладились.

AVENGERS, SUFFER!

---

Поскольку я написал его слишком давно, чтобы о чем-то тут растекаться, я, пожалуй, скажу, что однажды я нацежу целую книжку всяких своих проникновенных фразочек про любовьбольэкзистенцию.

Название: Тельма и Луиза
Автор: Entony
Бета: Hideaki
Размер: мини, 3 300
Фандом: Glee
Пейринг/Персонажи: Блейн/Курт

Жанр: драма, romance, POV
Рейтинг: R
Предупреждения: ООС

Краткое содержание: красные спортивные машины на трассе Нью-Йорк-Огайо
Права: в мире постмодернизма нет ни Автора, ни прав на тексты.

text

Эй, смотри, мы крутые парни в крутой тачке! Открывай окно, высовывайся из машины, дери горло, крича: «Мы едем в Нью-Йорк!», пой осипшим голосом, от которого у меня дрожат колени, какое-то сентиментальное говно!
Мы крутые парни в крутой тачке! Это не твой старый «универсал» с просторным задним сидением, которое мы, кстати, так и не успели опробовать – это качественно новый уровень в нашей совместной жизни, выраженный в красном додже «Челленджере». Ты, конечно, улыбаешься и трешься щекой о мое плечо, заставляя вильнуть на дороге, совсем не потому, что понимаешь, насколько символично ехать в красной спортивной машине в Нью-Йорк – ты счастлив, и тебе было бы плевать, даже если бы мы ползли на старом форде, но это, Курт, поверь мне, действительно важно. Слышал ли ты о том, как люди умирали на шоссе Огайо-Нью-Йорк, потому что их форд, набрав 200 километров в час, вылетал с трассы? Вот-вот. А историй о том, какими непослушными бывают красные спортивные машины, хватило бы на полноценный буклет с цветными вставками «Как умереть молодым красиво?». Напомни мне отправить мисс Пиллсбери эту жемчужину мысли в сфере работы с подростками.

Скажем прямо: никто не рассчитывал на додж. Я думал, что мы будем тащиться на «универсале», я буду орать на тебя, ты будешь просить меня успокоиться, я включу музыку на полную громкость, чтобы произнести: «Как ты вообще можешь так поступать со мной?!» с таким отстраненным лицом героя арт-хаусного кино. Ты этого не услышишь или сделаешь вид, что не услышал, спрячешь лицо в пиджаке, мы будем молчать всю дорогу, приедем в Нью-Йорк, ненавидя друг друга, и я буду искренне желать тебе провалиться на всех вступительных.
Но твой отец как-то разгадывает эту мою затею с тем, чтобы отпихнуть тебя, отстраниться и сохранить хотя бы какое-то подобие внутреннего баланса. Твой отец… твой отец всегда просчитывает на десять шагов вперед все, что касается тебя. Когда ты говоришь: «Хочу лететь самолетом», а я фыркаю и приподнимаю бровь, показывая, что идея дурацкая, он пожимает плечами и, как ни в чем не бывало, бросает: «Почему бы Блейну не отвезти тебя? Вы сможете…» - он замолкает, ты киваешь мне и прикрываешь глаза: «Мы сможем провести еще какое-то время вместе». Дело в том, что мне не хочется проводить с тобой время. Ни минуты больше. Я с трудом удерживаю себя в твоем доме для фразы: «Тогда я зайду послезавтра».
Я действительно захожу послезавтра, переспав две очень жаркие ночи с мыслями о том, что я люблю тебя и должен помогать тебя в твоих начинаниях. Утром, когда, бреясь, я оставляю красную полосу на своей щеке, я почти верю в это: ты поступаешь правильно, и я поступаю правильно. Уверенность падает по мере того, как я упаковываю твои сумки и стараюсь не выдать желания сжечь твои вещи.
Твой отец хлопает меня по плечу и говорит: «Эй, веди аккуратнее, хорошо?» - ну и я киваю, конечно. Не могу же я сказать ему, что, как только я сяду за руль, я буду думать о том, как мы заканчиваем нашу великолепную, полную всяческих прекрасных перспектив жизнь в первом кювете. Я и не собирался думать об этом - я собирался думать о том, как тебе идет голубой свитер, как тебе идет зачесывать волосы наверх, как ты умудряешься заставлять меня улыбаться одним своим присутствием. Я собирался вести машину одной рукой, а второй аккуратно и очень нежно гладить твою ладонь, чтобы ты замирал от каждого прикосновения, а потом закасал мой рукав и поцеловал сгиб локтя.

Вместо этого я изобретаю чертовски здоровский план, по которому я вдавливаю педаль газа в пол, мы преодолеваем звуковой барьер, вылетаем на край ночи, где я вышвыриваю тебя в темноту и ору в лицо: «Ну как тебе это, Курт?!», а ты говоришь мне: «Ну, Блейн, ну! Давай без этих глупостей». А я, делая вид, что владею собой на все сто процентов – этакий парень, которому всегда можно довериться, - я отвечаю тебе, что и не собирался делать никаких глупостей, что это такая шутка, что, конечно, я люблю тебя и не собираюсь бросить тебя здесь одного, в полном одиночестве. Нет, конечно, нет. Я ведь не ты.

Ты смеешься какой-то собственной истории – я смеюсь в ответ; я не хочу слушать, что «…мы с Рейчел уже даже подыскали квартиру», но я почему-то слышу это, слышу – и крепче обхватываю руль. Вперед, навстречу твоей удивительной новой жизни!
- Может, сбросишь скорость? – с сомнением стучишь по приборной доске. – Мы никуда не торопимся.
- Ну, мне так не показалось… - устало трешь лоб и закрываешь второй рукой лицо.
- Блейн, ну что опять? Мы ведь все обсудили, - меня раздражает эта родительская интонация: «Мы же все обсудили, Блейн, какого черта ты поднимаешь эту тему? Хорошие мальчики попадают в Нью-Йорк, плохие – возвращаются в Лиму, о чем здесь еще говорить?».
- Ничего, абсолютно ничего, - тяжело вздыхаешь и накрываешь своей ладонью мои сжатые пальцы.
- Блейн, мы будем созваниваться каждый вечер. Ты будешь приезжать на выходные - я буду приезжать на праздники. Мы будем писать друг другу смски, - ведешь подушечками пальцев по костяшкам и пододвигаешься на кресле – тянешь за локоть, чтобы я отдал тебе руку.
- …тут опасный участок дороги.
- Прекрати это, - губы превращаются в тонкую нить, и ты сильнее стискиваешь пальцы на моем предплечье: яснее некуда – тебе хочется, и ты берешь это. Тебе хочется, и ты делаешь это. Тебе хочется идти на выпускной в юбке? Ты идешь. Тебе хочется поступить в Нью-Йорк? Ты поступаешь. А я бегу за тобой, как брошенная жена, и кричу, чтобы ты, понимаешь, не забыл шарф, а то на улице мороз, а я переживаю. Я переживаю.
Тысячу раз виденная мизансцена: один из героев уходит, второй тянется за ним, хватает за рубашку, останавливает в самых дверях, упирается лбом между лопаток. Тут на них снисходит озарение: глупо куда-то идти, куда-то ехать, если надо оставаться здесь. Зал плачет – сценарист потирает руки.
Но мы-то с тобой едем в красной спортивной машине – тут не особенно развернешься с подобными режиссерскими изысками.

Отпускаю руку и сбрасываю скорость; быстро расстегиваешь рукав, закатывая ткань до плеча, и подносишь мою кисть к своим губам.
– Блейн, все будет в порядке, - ох, это всегда срабатывает, потому что с каждым разом это выглядит все лучше и лучше: медленно облизываешь мой средний палец, аккуратно вбираешь в рот и с оттягом выпускаешь через плотно сжатые губы. Дыхание растекается по внутренней стороне моей ладони, когда ты с нажимом целуешь и проводишь языком до запястья.
Мне нравится смотреть, как ты водишь носом по моей руке, как закрываешь глаза, втягивая запах духов, которые сам и выбирал, а потом оставил у меня дома. В этом есть что-то дьявольски сексуальное: мы пахнем одним и тем же. Нравится, как ты сжимаешь в замок наши ладони и по-хозяйски кладешь на свои колени. Мне вообще нравится чувствовать тебя. Не «кончиками пальцев» - мне нравится ночью зарываться в твоих волосах, нравится прижимать тебя, когда ты еще грязный и потный после секса, нравится стоять с тобой под душем, нравится обнимать тебя со спины, когда ты готовишь кофе.
- ... хорошо, Курт, ты действительно считаешь, что разговоры по скайпу смогут заменить это? – подлая уловка, конечно: пропускаю наши руки между коленями и веду вверх. Краснеешь и сжимаешь ноги.
- Мы будем видеться на выходных.
- Секс по расписанию – это отличная задумка, - двигаю ладонью – сдавленный выдох.
- Ты не сможешь потерпеть неделю? – с силой достаешь руку и разжимаешь пальцы.
Правильный ответ на этот вопрос: «Без тебя я не смогу потерпеть и часа». Ты улыбаешься – и мне хочется тебя обнять. Ты поешь – и мне хочется тебя поцеловать. Ты смотришь на меня снизу вверх – и мне хочется затащить тебя домой, перевернуть на спину и долго-долго рассказывать тебе, как сильно я хочу тебя, как сильно я люблю тебя, как иногда мне хочется запереть тебя в подвале и не давать другим людям даже смотреть.
Нам же не четырнадцать лет, чтобы заменять тактильные контакты смсками: когда я хочу укусить тебя, хочу пройтись по твоей шее и несильно оттянуть кожу около ключиц, услышать хриплое: «Еще», а не читать «Сегодня были на Лонг-Айленде!». Я хочу слушать твои новости, лежа в нашей кровати, перебирая твои волосы и грея твои замерзшие ноги. Я, блять, совсем не готов делиться тобой и нашими отношениями с Рейчел Берри.

Возвращаю руку на руль, разминаю шею - хмуришься и приглаживаешь ладонью волосы. Как же ты в Нью-Йорке собираешься проворачивать это прекрасное движение, если полностью оно выглядит следующим образом: ты сводишь брови, приподнимаешь угол рта, проводишь по волосам и запрокидываешь голову. Я ловлю твою руку и целую в шею, ты расслабляешься, невнятно говоришь что-нибудь вроде «Как я устал от всего этого», а я шепчу тебе, что ты все можешь, потому что ты удивительный, удивительный, удивительный.
- Блейн, что происходит? – отстегиваешь ремень, забираешься на сидение с ногами и упираешься спиной в дверь.
- Это ты мне скажи, - роешься в сумке и достаешь пачку сигарет. – С каких пор ты куришь?
- С недавних, - отмахиваешься от дыма и приоткрываешь окно.
- Что-нибудь еще, чего я о тебе не знаю? Может, уже и с Берри встречаешься? – легко пинаешь ногой в плечо. – Рубашка новая.
- Знаю. Я ее покупал, - стаскиваешь в воздухе кеды, зажимаешь в губах сигарету, чтобы положить обувь на пол. Выглядит хорошо; ну, то есть, если не задаваться вопросом, может ли выглядеть хорошо то, что однажды убьет тебя и наплодит в тебе раковых клеток, то сигарета в твоих сжатых губах – это достойное решение проблемы, как сделать тебя еще красивее. – Ну так что? – кладешь стопы на мою ногу и поджимаешь пальцы, давя на бедро, чтобы я раздвинул ноги.
- Мы, блять, сейчас попадем в аварию! – говорю я и послушно пускаю между бедер.
- Не все ли равно? – съезжаешь затылком по стеклу – поднимаю локоть, чтобы ты уперся коленом и просунул стопу дальше.
- Ты когда-нибудь думал о том, чтобы закончить свою жизнь в Пенсильвании? – улыбаешься и глубоко втягиваешь дым.
- Да, и этот вариант был в моем топе самых нелепых смертей. Но это было до того, как я познакомился с тобой.
- И что изменилось, Курт? – долго смотришь – всегда так делаешь, когда пытаешься понять, серьезно ли я - встаешь, опираясь на руку, и касаешься губами щеки.
- Как насчет варианта «всё»? – я выгибаю шею, скорее из привычки поставляться под каждый твой возможный поцелуй, а не из реального желания прикосновения, и все равно думаю о том, как мы идеально смотримся: ты обхватываешься меня рукой за шею, прижимаешься носом к виску и оставляешь на мне оттиск своих губ. Я не вижу тебя – я ведь якобы слежу за дорогой, но я знаю, что ты закрываешь глаза, приоткрываешь рот и нажимаешь языком на нижнюю губу.
Ты какое-то время сидишь, уткнувшись в меня, а я сдерживаюсь, чтобы не выдать заготовленный монолог о том, как мы подходим друг другу. Другие люди могут счесть тебя худым, угловатым, со слишком длинными руками и ногами, и я, только я, буду подходить тебе по-настоящему: это уже доказано кучей поз, всевозможными видами объятий, совместными просмотрами кино. Я просто не понимаю, как ты отказываешься от этой возможности всегда выглядеть превосходно в моей компании.

- Блейн, посмотри на меня… - тихо, в сторону, отстраняясь.
- Я не могу – я веду машину.
- Посмотри на меня! – я смотрю, смотрю, не кричи, ок? Что, по-твоему, я должен увидеть, кроме острых скул, мешков под глазами и измученного лица? Сейчас ты, что ли, начнешь улыбаться, делать вид, что все отлично, все идет по накатанной и заранее продуманной дороге?
- Мы разобьемся, - целую тебя в лоб, чтобы увеличить вероятность этого события.
- Мне плевать. Пожалуйста, смотри на меня, - цепляешься за мою рубашку, поднимаешь глаза и очень внятно, печатая слова, произносишь: - Никогда не переставай смотреть на меня.

Я пропускаю сквозь зубы что-то среднее между «Черт» и «Ублюдок», останавливаю машину у обочины и открываю дверь, впуская в салон воздух.
Эта грязная игра называется «В шаге от тебя», если ты, конечно, не изменил название, и к этой придумке ты прибегаешь только в очень крайних и очень запущенных случаях, когда тебе кажется, что я не слышу тебя. Суть ее в том, что мы якобы снимаемся в малобюджетном фильме, целиком и полностью состоящем из пафосных диалогов и оригинальных признаний в любви двух людей, которые не могут донести друг до друга собственные чувства. Ее побочная цель – раздирать мне диафрагму тем, как ты держишь позу и выглядишь как чертова суперзвезда мелодрамы.
Сейчас я должен сказать тебе: «Я никогда не перестаю смотреть, но иногда солнце слепит меня», чтобы помириться, но в моем рту лежит готовое «А не пошел бы ты нахуй?», и мне трудно заставить себя молчать.
- Что, собственно, ты хочешь услышать? – выбрасываешь в окно окурок и достаешь ноги из-под моих бедер, прижимая их к себе.
- Я бы хотел услышать, в чем твоя проблема, - морщишься и упираешься подбородком в колено.
- Моя проблема?.. О, знаешь, все отлично, - отстегиваюсь и спускаю ноги на землю, поворачиваясь. – Вся моя жизнь с треском разваливается, но в остальном все отлично, просто отлично.
- Я не вся твоя жизнь, Блейн.
- Да неужели? – мне хочется ударить тебя, но я сильнее сжимаю пальцы.
- Да, именно, - ты упираешься стопой в мою спину и разминаешь позвоночник. – Я – это большая и, наверное, очень значимая часть твоей жизни. Но точно не вся она.
- Меня поражает твое умение не вовремя требовать словесного выражения моей любви. Курт, ты хочешь слышать, что я люблю тебя? – оборачиваюсь – ты улыбаешься.
- Я просто не понимаю, что ты говоришь. Твой рот открывается, но оттуда сыплются бессвязные звуки, и мне бы хотелось услышать в этой какофонии что-то, что я могу понять. К примеру, да,что ты любишь меня, - ты улыбаешься, улыбаешься, улыбаешься, и я пропускаю момент, когда ты начинаешь плакать. Без какого-то видимого напряжения или усилия. Без надрыва и всхлипываний. Я смотрю на то, как ты плачешь и закусываешь от боли губы. И мне настолько странно это видеть, что я продолжаю растерянно смотреть на то, как у тебя по щекам бегут слезы.
– Блейн, все же давно решено… Сейчас я еду в Нью-Йорк, ты переезжаешь туда через год. Мы снимаем дешевую квартиру в Сохо, где будет вонять краской, и будем спать на одном матрасе, и ты будешь петь мне по ночам … Мы будем очень счастливы вместе, посвятим друг другу кучу альбомов, люди будут вырезать из журналов наши фотографии, и я буду очень любить тебя. Всегда. Потому что моя любовь сильнее расстояния, сильнее разлуки. Моя любовь сильнее меня, Блейн, - «Блейн-Блейн-Блейн» - в какой-то момент это становится похожим на страдальческий стон.

От звука захлопнувшейся двери звенит в ушах. Я нечленораздельно умоляю тебя перестать плакать, и ты протягиваешь ко мне руки, как будто я действительно могу защитить тебя.
Это ранит нас обоих, неужели ты не видишь? Скажи мне, что тебе тоже страшно, что ты тоже боишься, что тебе болит так же, как и мне. Скажи мне, что ты тоже не хочешь уезжать, но ты должен, потому что мы не можем всегда оставаться на месте – мы должны двигаться вперед. Скажи мне хоть что-нибудь, Курт.
И ты говоришь. Ты вгоняешь ногти в мою шею и говоришь: «Пожалуйста, Блейн. Пожалуйста».

Отодвигаю кресло, и ты перелазишь ко мне, пряча лицо в моих волосах, потому что не хочешь, чтобы я видел, как у тебя дрожат губы и как ты не можешь справиться с собой. Я глажу тебя по спине, и мне все хочется сказать тебе, что я всегда буду на твоей стороне, всегда буду петь тебе, всегда буду подвозить тебя, буду забирать из прачечной твои костюмы. Послушай, я ведь люблю тебя так, как никто никогда не будет любить: я выгрыз тебя у других людей, я заставил самого себя прекратить сопротивляться неизбежному и полюбить тебя, хотя знал, какой катастрофой это обернется.
- Блейн, пожалуйста… - почти неслышно; обнимаешь меня за шею и пододвигаешься.
- Я люблю тебя так сильно, что был готов умереть в Пенсильвании, - кладешь голову на мое плечо, целуя шею.
Одно из лучших ощущений в мире: я веду ладонью по твоей спине, и ты прогибаешься для того, чтобы прикусить мое ухо и чтобы я мог просунуть пальцы под твои джинсы, - и это слаженно и отточено.
- Я люблю тебя так сильно, что был готов позволить тебе угробить нас в этой чертовой Пенсильвании, - отрываешься от моего плеча и направляешь мои ладони ниже поясницы.
У тебя голубые глаза, Курт Хаммел, ты знаешь? Я почти хочу поделиться этим откровением с тобой, когда ты так по-домашнему улыбаешься мне и трешься носом о мой нос, но куда больше я желаю поцеловать тебя.
- Ты потрясающий, Курт, - наклоняешься ко мне за поцелуем: мягко, очень аккуратно, захватывая верхнюю губу, с таким поверхностным выдохом, когда я дотрагиваюсь до твоего языка, и мы оба замираем, чтобы ты успел снова задышать и потянуться к моему рту. И это как в первый раз: не я целую тебя, а наконец-то ты целуешь меня. Гладишь мое лицо, едва касаешься зубами губ, чтобы неощутимо нажать и заставить меня облизаться, надавливаешься на мой язык и еще теснее вжимаешься в меня.
- Блейн?.. – это одна из самых неудобных поз на свете: ноги начнут ныть через десять минут, мышцы будет тянуть еще час после этого, трудно потом чистить одежду, трудно вытираться – но как насчет того, чтобы послать все к чертям и стянуть твои узкие неудобные джинсы?
Ты смеешься где-то рядом с моим виском, приподнимаясь, чтобы я потянул штаны за задние карманы: пальцы касаются копчика, задевают резинку белья – и дальше я восторженно смотрю, как ты закрываешь глаза и открываешь рот, потираясь о мою ладонь.
Вслепую расстегиваешь мои брюки и подаешься вперед, шире раздвигая бедра, - тянусь к бардачку:
- Блейн, пожалуйста, - надо сказать: «Мы не можем, Курт», но я говорю:
- Я не услышал, - пропускаю руку между твоими ногами, стягивая джинсы до колен. Упираешься лбом в мой лоб, сжимаешь мое плечо и восхитительно бесстыдно повторяешь: «Блейн, пожалуйста, давай займемся любовью без презервативов».
А я ничего не могу. Ничего не могу. Ничего, кроме как цепляться за твой свитер, растягивать его и повторять тебе в рот «Я люблю тебя».

Один из плюсов устоявшихся отношений – ты по-прежнему краснеешь, когда я облизываю пальцы и дотрагиваюсь тебя, но к этому добавляется нетерпеливое хриплое «Давай» и прикусывание моих губ, когда я хмыкаю. Ты не знаешь об этом, но когда ты взмокаешь, когда твоя прическа растрепывается, когда твой голос падает до низких стонов, перемешанных с шипением, когда ты упираешься спиной в руль, проводишь пальцем по моей нижней губе и смущаешься, когда я втягиваю фалангу, ты выглядишь самым прекрасным человеком на этой планете.
Садишься на меня – мы одновременно задыхаемся, одновременно тянемся друг к другу, и я бессильно закусываю ткань у твоей ключицы, не имея возможности целовать твою открытую кожу. Я знаю, что тебе не больно, что ты чувствуешь себя комфортно, что мы все делаем правильно, но ты медлишь – делаешь одно осторожное движение, останавливаешься, ищешь мою руку. И неуверенно кладешь к себе на бедро.
Ты ищешь моей поддержки. Я что-то хриплю, потому что у меня в горле клокочет нежность, и я вообще не могу больше разговаривать - затыкаешь меня поцелуем и резко подаешься вперед, вырывая у меня «Ах».
Крепко обнимаешь меня, чтобы было удобнее двигаться, целуешь меня в щеку и жалобно стонешь, когда я накрываю ладонью твой член. Тебе всегда хватает нескольких отрывистых движений, и поэтому я растягиваю каждое касание: медленно, чувственно, останавливаясь для глубоких поцелуев, я ласкаю тебя.
Почему мы никогда не занимаемся сексом – только любовью? Потому что мои легкие и желудок меняются местами, когда я вижу, как ты кончаешь от того, что я шепчу тебе на ухо: «Курт, я люблю тебя».

Тяжело дышишь, перебираешься на свое место, расслабленно, счастливо улыбаешься, забирая у меня салфетки.
- Почему ты такой красивый, Блейн?
- Это у нас с тобой семейное.
- Ты хрипишь, - ерошишь мои волосы, и я снова завожу машину.
- Я могу записать тебе такое протяжное «Курт» на звонок.
- Чтобы каждый раз, когда ты звонил, я такой: «О, секундочку, милый, у меня тут срочное дело в ванной!..» - мы смеемся; я поворачиваюсь к тебе и, как ни в чем не бывало, спрашиваю:
- Ты знаешь, что у тебя голубые глаза?
- Теперь с этим какая-то проблема?
- Да, Курт. Ведь теперь я, глядя на небо над Огайо, буду слать тебе сентиментальные смски о том, что я всегда буду смотреть на тебя. Всегда.

Я не вижу, как из-за поворота появляется машина.
Я вижу, как ты удивленно поднимаешь брови, отводишь взгляд, кладешь ладонь мне на щеку и говоришь: «Я люблю тебя, Блейн».

@темы: fiction

---

И вчера я дочитал Сарамаго "Перебои в смерти".

Вообще, я не собирался писать что-то об этой книжке страницы до сто пятидесятой. Точнее, у меня был хитрый план рвать на себе волосы и орать: "ДА СКОЛЬКО МОЖНО ДАВАТЬ НОБЕЛЕВКУ ЛЮДЯМ, КОТОРЫЕ НЕ УДОСУЖИВАЮТСЯ РАЗБИВАТЬ ПРЕДЛОЖЕНИЯ?!", потому что когда я увидел триста страниц сплошного текста, практически без абзацев, без оформления прямой речи или диалогов, я охуел.
Ок, я могу это понять и могу найти несколько причин, по которой Сарамаго решил публично ненавидеть нас всех, - подумал я, - но я слышал, что он хорошо пишет. Может, надо попытаться продраться через все это...

Знаете, первых страниц сорок я орудовал своим мачете, обрубая лианы из предложений на четыре строки, а потом я устал и решил просто читать, как читается.
На сорок первой странице я впервые захихикал. То есть, захихикал, потому что там была классная шуточка. На сотой странице я поставил первую закладку. А после сто пятидесятой, когда пошла вторая часть романа, я понял, что Сарамаго попадает на второй уровень моего литературного иконостаса и, подло хохоча, теснит Сартра.

Во-первых, суть в том, что "на следующий день никто не умер".
И многие из нас, прищурившись, узнают в первой части романа БЛЯТЬ, ДЕНЬ ЧУДЕС ТОРЧВУДА, ЧУВАКИ, Я СЕРЬЕЗНО. Они даже не удосужились как-то поменять в сценарии развитие событий.
Сарамаго отпускает очень много острот на тему гробовщиков, и, если Вас вставляет черный юмор, там есть над чем смеяться в голос.

Во-вторых, там есть несколько потрясающих заковырочек на тему иерархии Смерти, что, мол, у каждой страны, у каждой нации, - своя смерть. И все эти смерти в подчинении Смерти.
Очень любопытно, как он описывает способ, как смерти людей отмечаются, как они появляются, как вообще работает смерть.

В-третьих, смерть.
Смерть, которая жалеет о том, что она не убила Марселя Пруста. Смерть, которая пишет письма людям на лиловых конвертах. Смерть, которая так прекрасна, что я чуть не зарыдал.

В-четвертых, стиль.
Сначала я не понял, к чему писать имена собственные с маленькой буквы, но потом, когда я увидел, почему он это делает, Я УВИДЕЛ СВЕТ.

Если Вам не хватает этих причин, чтобы, вскрикнув выпью, побежать за этой книгой, то советую Вам послушать, как Алехин читает отрывок из "Евангелия" и умереть от того, как прекрасен Алехин, читающий Сарамаго.

@темы: книги

---

Мора о том, что испытываешь, дописывая последний текст по фандому

Знаете, честно говоря я ожидал чего-то такого, каких-то эмоций со своей стороны, но это было очень унылым: "Бля, ну наконец-то моя ленивая жопа это сделала".

Оно называется "Торжеством" не только потому, что я тут недавно посмотрел "Фестен" и нахожу драббл связанным с ним, но еще и потому, что "умирать зимой холодно от любви или от голода. Праздники кончатся. Давят елочный сок".

Название: Торжество
Автор: Entony
Фэндом: Durarara!!
Персонажи: Шизуо/Изая
Рейтинг: PG-13
Жанры: Романтика, Hurt/comfort
Предупреждения: OOC
Размер: Драббл

текст

№1

Звонить – не звонить? – вертит в руках мобильный телефон и проводит пальцем по экрану. Хорошо, позвонит – и что тогда сказать? «Привет, с днем рождения. Прости за все»? – изо рта тянется белая лента пара.
Растирает ладони и натягивает капюшон на глаза.

Предположим, извинится, хотя трудно это представить: извинения могут растянуться на час, два. Можно извиняться сутками, и все равно не исчерпать поводов просить прощения.
Прости, что я тогда тебя порезал.
Прости, что ты по уши в неприятностях из-за меня.
Прости, что надоедаю.
Прости, что мешаюсь под ногами.
Прости, что так долго смотрю на тебя.
Прости, что читаю логи твоего мобильника.
Прости, что слежу за тобой по ночам, чтобы ничего не произошло.
Прости, что я думаю о тебе слишком часто. Прости, что я вообще о тебе думаю.
Прости, что я люблю тебя. Я не специально. Оно само, - глухо стонет и упирается лбом в колени. Да, за все это – прости меня. Я сам во всем виноват.

Сам виноват, что влюбился в тебя, еще тогда, в школе. Сам виноват, что ни разу, за все последующие годы, не сделал ни одного шага к тебе. Сам виноват, что любовь переросла в болезнь. Мое сердце – мои проблемы, - губы дрожат, и он прикусывает ткань джинсов.

Нет, надо позвонить. Обязательно надо позвонить. Надо позвонить и сказать что-нибудь в духе: «С днем рождения, Шизуо. Я люблю тебя. Я очень люблю тебя».
Я так люблю тебя, Шизуо, что хочу пожелать тебе только одного: будь счастливым. Представляешь себе, все вокруг так мелочны, что хотят быть счастливы вместе. Строят планы на общее будущее, а я-то знаю, я все знаю: у нас не то что нет совместного будущего - у нас вообще ничего нет. Ни единого шанса однажды оказаться рядом. Ни одной тысячной доли вероятности того, что у нас будет одна жизнь.
У других людей – перспективы. У нас – темнота, сплошная темнота, Шизуо.

Я так люблю тебя, что хочу, чтобы ты был счастлив. Не со мной.
Я хочу, чтобы у тебя была прекрасная жизнь, без моего участия и какого-либо намека на мое присутствие. И я никогда не посмею ограничить тебя своей грязной, гнойной любовью, - спускает ноги и болтает ими в воздухе.

Я забрался на самое высокое здание, потому что отсюда все кажется очень мелким. Отличный план, правда, знаешь, есть только одна проблема: это чувство, оно как было огромным, так и осталось. Оно по-прежнему не умещается в меня. Я пытаюсь посмотреть на него со стороны, и ничего не выходит: оно заслоняет собой все остальное – и у меня складывается ложное впечатление о том, что весь мир – это моя любовь к тебе.
Очень неприятное ощущение.

Да, здорово придумано, - дышит в кулак и стучит пальцами по дисплею. Вот так и надо сказать. С оттенком драмы. С надрывом. С ноткой истерики в голосе.
Ну конечно, да, - запрокидывает голову и хрипло смеется, выпуская из рук телефон. Отсюда не слышно звука падения, но его легко представить: «Клац!» - и от экрана отлетают мелкие осколки.
Все вокруг рушится. Последние пять лет все вокруг рушится.

Давай устроим войну в Икэбукуро. Давай раздерем Токио на части.
Давай я просто покажу всем, что происходит внутри меня.
Я сражаюсь на этой войне пять очень долгих лет и постоянно проигрываю. Битву за битвой.
Мне пора на отдых, мне пора в Валгаллу.
Я очень устал от всего этого.

Щелкает замок двери. Аккуратные, осторожные шаги.
- Привет, блоха, - о, от этого пахнет постановочными встречами.
- Привет, Шизу-тян.
- Телефон тут твой… - протягивает руку сбоку, и Изая чуть поворачивает голову, смотря на ладонь.
- Любопытно. Ты сопоставил два этих факта? Телефон упал с небес – и ты решил, что это я сижу здесь на крыше? Просто удивительно, что сейчас делает медицина с такими, как ты… - хмыкает и пододвигается вперед на бордюре.
- Орихара, зачем ты это делаешь?
- Что «это»? – скалится и внимательно изучает машины внизу.
- Зачем ты пытаешься меня задеть?
- Не знаю. Может, хочу увидеть, как ты истекаешь кровью, Шизу? Или просто люблю смотреть, как ты хаотично пытаешься придумать, что мне сказать? Или…
- Закройся, - беззлобно, спокойно и с примесью усталости в голосе. – Что ты хотел мне сказать?
- Что?..
- Я у тебя в последних исходящих. Что хотел?
- …с днем рождения.
- Спасибо, - ладонь легко дотрагивается затылка и ерошит волосы – у Изая широко распахиваются глаза, и он опускает плечи, вытягиваясь под прикосновение.
- Шизу… - как-то предательски не хватает воздуха, когда пальцы ласково поглаживают позвонок и ведут к уху. Где-то между лопаток остается хриплое: «Боже, Орихара, даже у меня нет столько фотографий себя на мобильном».
- Помолчи, - присаживается сзади и трется носом около виска. – У меня сегодня праздник.

А давай у тебя вся жизнь будет праздником?

№2
На ощупь пробирается по коридору, сбрасывает на пол куртку, перекладывает в карман джинсов плеер, кидает на куртку ключи. Слишком устал – проводит ладонью по волосам, цокает, когда ручка лезвия, спрятанного в рукаве, царапает висок. Глаза закрываются…
По лестнице наверх, тихо, чтобы не разбудить, открывает дверь. Стягивает водолазку, выбирается из джинсов, ныряет под теплое одеяло, за его спину, кладет руку на привычное место на бедре…
- Где ты был?
- Ты не спишь?
- Где ты был? – мышцы под ладонью напрягаются, и Шизуо переворачивается на другой бок, лицом к лицу с брюнетом.
- Работал.
- Отлично, - губы изгибаются в усмешке, и он отворачивается.
- Шизу-тян… - ласково, извиняющимся тоном, параллельно целуя в плечо. – Шизу… - утыкается носом в затылок, вдыхая запах вымытых волос.
- Отъебись от меня, блоха, - мотает головой из стороны в сторону и накрывается одеялом. – Спокойной ночи.
- Шизу… не злись, - подтягивается ближе под одеялом и шепчет на ухо, - не злись.
- Я не злюсь, - сбрасывает руку и отодвигается. – Я в бешенстве.
- Неплохо себя контролируешь, - в голосе появляются снисходительные интонации.
- Пошел нахуй, - встает с кровати и идет к ванной. Плеск воды.
Изая вытягивается на кровати, медленно проваливаясь в сон.
- Шизуо… - одними губами, уткнувшись в его подушку, обхватив его часть одеяла ногами.
Раздаются шаги, и Орихара растворяется в теплых объятьях второго одеяла. Пальцы убирают со лба челку и гладят щеку.
- Шизу… - протягивает по наитию руку в пустоту - тот ловит ладонь и подносит ее к губам.
- Все в порядке.
- Тогда ложись обратно…
- Мне скоро надо вставать… - длинные тонкие пальцы запутываются в светлых прядях и чуть тянут на себя.
Укладывается на одеяло, подставляя руку, чтобы брюнет лег на нее, уперся носом в плечо, обнял за шею и сонно поцеловал в угол рта.
- Я люблю тебя…
- Тогда, может, не надо было проебывать сегодняшний вечер?.. – целует в лоб и кладет подбородок поверх головы.
- Я правда люблю…

Даже если не прихожу праздновать год, как мы вместе.
Для меня каждый день – новая годовщина. Каждый день – праздник.

запись создана: 21.10.2011 в 21:05

@темы: fiction

---

Я засыпаю в блаженной полувлюбленности, довольный практически всем, в неге комфорта и приятных бесед.
А просыпаюсь я злым и чоткнутым ублюдком, который разговаривает по мобильнику на повышенных тонах.

Еще в полчетвертого утра я думаю о том, как прекрасно было бы провести с этими людьми какое-то время. В полдесятого я питаю к ним отвращение каждой клеткой своего тела.
Я практически визуально представляю, как рациональная часть меня просыпается утром и обозленно орет: "Какого хуя здесь творится?! Кто эти люди?!".
Любая близость, любое представление о близости рано или поздно заканчивается тем, что я начинаю внутренне этому сопротивляться.

Я испытываю к себе полный эмоциональный спектр от ненависти до презрения.
Мне хочется накрыться одеялом и слушать голос Пола Остера: "Ну-ну-ну-ну, такое бывает... Ну не расстраивайся".

Я просто устал просыпаться другими людьми.

@темы: рефлексия

---

Kink-fest. Или сублимация Энтони

Мы не будем с вами друзьями.

Durarara:

1.

Т1-01 Шизуо/Изая. Поза 69.

- Шизуо!.. - стон удовольствия, и Изая подается бедрами наверх, пытаясь войти еще глубже во влажный рот. Пальцы впиваются в нависшие над лицом бедра, оставляя после себя алые полосы, и тянут на себя таз, чтобы горячий язык в очередной раз облизал покрасневший от прикосновений вход. Дразня, чуть оттягивая кожу, засовывает самый кончик, чтобы тут же его достать и провести по напряженным ягодицам.

Блондин выпускает член изо рта и, шумно выдыхая, лижет у основания, неосознанно повторяя движения, которыми Изая ласкает его сзади: неспешно целует плоть, наслаждаясь тем, как пылающие губы повторяют то же самое с его задницей; раздвигает ладонями ноги партнера и гладит их, одновременно заглатывая и лаская головку, в такт руке, которая водит вниз-вверх по нему.

Он со стоном выгибается, когда брюнет макает в слюну пальцы и касается ануса, поглаживая, надавливая, но не проникая внутрь.

- Глубже… - раздается смешок, и язык спускается вниз по бедру, игнорируя недовольное мычание. Изая прикусывает кожу на внутренней стороне, заставляя расставить ноги еще шире и почти задохнуться от желания оказаться внутри него, почувствовать, какой он тугой. Шизуо утыкается носом в жесткие волосы и лижет нежную бледную кожу, поднимая таз выше.

- О чем ты думаешь? – брюнет приподнимается и касается ртом члена, заставляя приоткрыть губы в беззвучном стоне. – Ты весь течешь… - язык облизывает багровую кожу, уделяя внимание каждому миллиметру, нежно касается набухших вен, смазывает у основания, но, добравшись до конца, прячется в рот.

- Блять, я вырву твой язык, если ты не вернешь его на место…

- Я спросил, о чем ты думаешь… – рука гладит торс, царапая ногтями пресс, дотягивается до груди и сжимает сосок.

Резкий выдох. Этот садист не прекратит, пока не узнает, и Шизуо, краснея от стыда, выдыхает в плоский живот.

- О тебе… - это правильный ответ, и брюнет, самодовольно улыбаясь, шепчет в накачанный торс: «Возьми».

Во рту жарко и влажно, и, когда они оба начинают двигаться, ритмично, быстро снимая напряжение, возникшее за эти полтора часа этой сраной прелюдии, кажется, будто они занимаются сексом как обычно. Только сейчас не надо выбирать, кто будет сверху.

Изая берет глубоко, так, что дотрагивается носом паха при каждом новом движении, и поэтому Шизуо, стремясь доставить ему такое же довольствие и услышать еще один протяжный стон, трогает его промежность, зная, насколько он чувствительный там. И когда пальцы достигают сжатых мышц, брюнет откидывается на подушку, выгибаясь телом и сжимая член рукой, судорожно всхлипывает «Еще…». И ради этого томного «еще» можно ускориться, толкаться в ладонь сильнее, подложить руку под ягодицы и ввести пальцы. А потом, согнув их и коснувшись брюнета внутри так, чтобы он прогнулся и резко насадился сам, в последний раз дернуться и услышать два синхронных вскрика.

Они обессилено валятся на кровать, и Изая, соскальзывая с пальцев, довольно улыбается и вытирает ладонь о простыню.

- Устал? – рука расслабленно поглаживает лодыжку, и блондин вытягивается во весь рост.

- Не очень, - Шизуо перехватывает вторую ладонь и сплетает пальцы.

- Ну тогда, - Изая переползает на живот к партнеру и, целуя его, шепчет: - следующая поза номер семьдесят…


2.

Т1-22 Шизуо/Изая. Оба находятся в разных местах, но переписываются СМС-ками, dirty talking и самоудовлетворение.

Раздражение. Раздражение. Раздражение.

Теперь от него нельзя избавиться драками, потому что тело прекрасно знает: есть способ лучше, чем мордобой. Есть способ, который быстро и качественно снимает напряжение и гнев. Этот способ называется…

- Изая! – он снимает туфли, на ходу расстегивает жилетку, стягивает штаны, выбирается из рубашки и рывком преодолевает расстояние до дивана, рассчитывая встретить там сонного хозяина квартиры с замедленными реакциями и эротичным хриплым голосом.

Не сегодня, мальчик, - сообщает скомканное одеяло. Блондин скалится от недовольства, возвращается к штанам, находит в них мобильный и бешено стучит по кнопкам.

«Ты где?»

Чего не занимать пальцам Изаи, так это проворности. И не только в наборе сообщений.

«Я на посту спасителя города, знаешь там, спасаю одиноких школьниц, зажимаю одиноких школьников… Ты уже дома?»

«Я-то дома, какого хуя ты не здесь?»

«А что такое? Ты соскучился по мне?» - Шизуо валится на диван и вытягивает над собой руку с телефоном. В какой-нибудь другой раз крыса бы несколько раз была наказана за подобные вопросы, но сейчас ее, а точнее, ее задницу, надо притащить сюда, чтобы хорошенько отыметь.

«Типа того. Когда вернешься?»

«Шизу-тян, ты становишься таким галантным, когда хочешь меня трахнуть. Часа через два», - стон сквозь зубы. Два часа! Мать твою, два часа со стояком?!

«А как-нибудь быстрее?»

«А для «как-нибудь» быстрее у нас есть порно в нижнем ящике».

«Я не хочу порно. Я хочу тебя», - и это правда. Потому что в таком состоянии особенно чувствуется запах Изаи, который он оставил на одеяле. Блондин залазит с ногами на диван и подтягивает покрывало до живота, вдыхая аромат тела брюнета. Пальцы мнут ткань, как обычно сминают одежду Орихары, и Шизуо носом зарывается в покрывало.

«Я тоже тебя хочу», - ну так что, черт подери, ты там делаешь, конченный придурок? Но от этих слов все равно внизу живота разливается приятное тепло, как будто Изая лениво валяется на нем и, дурачась, касается губами кожи, оставляя после себя горячие влажные пятна.

Рука сползает по торсу к кромке белья.

«Как сильно?» - первое достоинство Орихары - проницательность. Второе – умение целоваться.

«Сильно, правда. Хочу прийти домой и сразу же на тебя сесть», - да, почувствовать желанную тяжесть на бедрах, залезть под темную водолазку, провести ладонью по груди,– Шизуо тоже всего этого хочет, не зря он так рвался домой…

Пальцы ныряют под ткань, и блондин выгибается, будто бы навстречу прикосновениям брюнета. «Хочу коснуться твоих губ, провести по ним языком, потом спуститься вниз к ключицам», - пальцы с зажатым мобильником повторяют этот путь, заставляя слова Орихары превратиться в действия, - «поцеловать тебя. Хочу поцеловать тебя».

- Целуй… - он открывает рот и жадно облизывается, представляя, как соблазнительно выглядит Изая в моменты их поцелуев. Ладонь внизу стискивает напряженную плоть, и Шизуо сдавленно выдыхает, думая о том, что обычно это делает брюнет, самодовольно скалясь на внушительный стояк в его честь.

«Хочу потрогать тебя внизу и почувствовать, что у тебя стоит на меня. Хочу сжать твой член и провести вдоль него, задержаться на головке, аккуратно стиснуть пальцами», - беспрекословное подчинение, и блондин толкается в руку. «Хочу взять у тебя», - сука, какая сука, ладонь с мобильником накрывает лицо, и блондин, постыдно истекая, ласкает себя, представляя, как входит во влажный рот Изаи, как горячий язычок проходится вдоль члена, прямо как сейчас это делают пальцы. Шизуо прикусывает губы, думая о том, как похотливо облизывается Изая, когда склоняется над самым основанием и, специально демонстрируя свои умения, садистски медленно тянется к концу. Пальцы сильнее надавливают, и ладонь начинает быстрее двигаться. «Хочу услышать, как ты произносишь мое имя, пока я у тебя отсасываю».

- Изая… - хрипло, впиваясь зубами в пропахшую брюнетом ткань, Шизуо приподнимает бедра, надеясь получить то же ощущение, что и при полноценном сексе. Несколько толчков – но это все равно не то, этого все равно недостаточно.

«Хочу, чтобы ты лег на меня сверху и взял меня, шепча мне на ухо, как сильно любишь», - блондин отбрасывает телефон, переворачиваясь на живот, представляя, как Изая разводит под ним бедра и тянется к нему рукой. Пальцы сильнее обхватывают член, и Шизуо, приподнимаясь, выдыхает в одеяло:

- Я люблю тебя, мудак… - люблю твою тугую задницу, красивое тело, длинные пальцы, хитрые глаза, сексуальны голос. Люблю все твои выходки, твое дебильное поведение... Резкие движения и грубые ласки. Шизуо облизывается, будто бы целуясь с брюнетом. – Я люблю тебя… - и Изая тоже стонет ему в шею, царапает спину, притягивает за волосы, и, прижимаясь, шепчет: «Трахай меня сильнее, если любишь».

Он успевает стянуть под себя покрывало и со стоном кончить.

«Тебе не жить, крыса»,- Шизуо подтягивает пепельницу и закуривает.
«Эй, ты только что испортил мое любимое одеяло!»
Блондин с недоумением смотрит на мобильный и затягивается.
- Правда, плохо, когда меня нет рядом, Шизу-тян? – информатор вытирает руку салфеткой и откладывает бинокль.

3.

Т2-01. Шизуо/Изая. Утренний секс под теплым одеялом. Тихий скрип кровати.

Пахнет персиками, - проводит носом вдоль шеи и нежно целует в плечо, стараясь не разбудить. Здесь, в маленькой ямке между тонкими косточками, особенно сильно, и Шизуо сдерживается, чтобы языком не попробовать на вкус атласную кожу, потому что ведь проснется, фыркнет, недовольная кошка, со страдальческим бормотанием укутается в одеяло, отвернется в другую сторону и еще попытается доспать, и сразу станет неуютно на этой огромной кровати. Так нравится рассматривать его, пока он спит, уткнувшись под мышку, как ребенок, обнимая его крепко-крепко. Аккуратно поправляет черные волосы, и проводит ладонью по лицу.

Репетирует он, что ли, эти сонные улыбки, дьявол? Шизуо гладит пальцем нижнюю губу, и Изая, чуть сдвигая брови, прячется в подушку, стискивая объятья.

Как привыкнуть к тому, что просыпаешься рядом с ним, таким восхитительно трогательным и беззащитным, таким теплым, таким домашним? Как привыкнуть к этому тянущему чувству внизу живота, когда смотришь на то, как он улыбается спросонья, касается сомкнутыми губами щеки, шепчет на ухо: «Доброе утро», а ты не можешь и звука выдавить, потому что он такой… такой красивый. Со своими растрепанными волосами, припухшими губами, острыми плечами… Как привыкнуть к тому, что тебя наконец отпустила эта злость не-обладания, и теперь ты не знаешь, что делать со всей этой любовью и нежностью, как ее выразить, как научиться ее проявлять.

Немного отстраняется от него и проводит ладонью по плоскому торсу, сначала захватывая территорию с помощью всей руки, а потом, оставив один палец, проводит по впадине от накачанного пресса и любуется тем, как Изая, довольно улыбаясь во сне, приоткрывает рот. Ему нетрудно угодить, просто… просто так хочется иногда подольше ему мучить, слушать невнятный сдавленный шепот, придавливать его к кровати и чувствовать под собой только ради того, чтобы ощущать тепло его тела, а не заниматься с ним сексом. Хочется, чтобы все это длилось вечно: неглубокие поцелуи, изучение языком его шеи, ласки пальцами – чтобы сам владел ситуацией. И еще по-прежнему иногда хочется делать ему больно, хочется, чтобы он не был таким до одури самоуверенным, самовлюбленным, самодовольным, хочется, чтобы не он давал по своей воле, хочется брать его без разрешения…



Тихо, только чтобы не разбудить, придвигается к нему и кладет ладонь на кромку белья, поглаживая пальцами теплую кожу живота. Сейчас бы поцеловать его, но тогда все испортишь, и поэтому Шизуо, медленно, стараясь не потревожить, поворачивает Изаю на бок. Утыкается носом в пропахшие фруктами волосы, целуя в затылок, подкладывает под ребра руку, и второй, поглаживая бедро, спускается к белью, чуть надавливая пальцами на плоть. Тело тут же отзывается после долгой ночи, и Изая бессознательно упирается лопатками в грудь Шизуо, подставляя пах под ладонь, которая через ткань медленно ласкает твердеющий член. Поцелуй в шею – и тут же пробирается пальцами под трусы, пряча довольную улыбку в темных волосах. Языком проходится по коже, слизывая аромат персиков, и останавливается рядом с ухом, вбирая в рот мочку. Стягивает с Изаи белье, медленно, по сантиметру обнажая горячую кожу и тут же поглаживая ее. Ужасно нежная кожа. Ужасно нежный Шизуо. Кончиками пальцев касается выбритого лобка, вычерчивая малопонятные знаки, и, когда Изая с шумом выдыхает, достает руку, протягивая ее к тумбочке. «Когда-нибудь это не понадобится», - он тогда засмеялся, потому что в первый раз было очень больно, и они израсходовали практически весь тюбик, но ведь действительно настанет день, когда даже его тело признает в Шизуо хозяина и примет его. Когда они прекратят заниматься сексом. И будут заниматься любовью.

Растирает в пальцах прохладный гель, смазывая вход между ягодицами, поглаживает его и просовывает один палец, задыхаясь от приятной тесноты внутри. Измазанной рукой пытается снять собственное белье, когда…

Тонкие пальцы перехватывают ладонь, кладут ее себе на живот и возвращаются, чтобы снять с партнера трусы. Шизуо целует его в щеку, и тот улыбается, подставляя губы.

- Доброе утро.

- Доброе… - рукой помогает и прижимает его к себе, укладывая на бедро ногу, входит глубже и слышит, как Изая втягивает воздух, сжимая ладонь на его животе. Немного подается вперед – и кровать тихо скрипит под их весом, когда они попадают в ритм и вместе выгибаются, целуясь под теплым одеялом.

- Быстрее… - притягивает к себе за отросшие светлые пряди, и слышит только коварное «нет». Шизуо медленно двигается в нем, с каждым разом проникая дальше, подтягивает под себя, наваливаясь сверху и задевая простату. Пальцы спускают ладонь с живота на член, и они вместе ласкают Изаю, целуясь и улыбаясь друг другу в поцелуях.

- Люблю тебя, дурак, - Изая сплетает их руки поверх одеяла и, впившись зубами в собственное плечо, кончает.

Вместе меняют белье, застилают покрывало, и Шизуо, обнимая его за талию, шепчет на ухо:

- Скажи еще раз…

- Люблю тебя, - протягивает руку и ерошит волосы. – Люблю тебя.
- Сделать тебе кофе?

4.

Т2-46.Шизуо. Резать внутреннюю часть бедра, смотреть на кровь и вспоминать губы Изаи, которые ласкали его. NC! желателен.

Ненавижу себя. Ненавижу себя.

Расчленить, сжечь, выпотрошить, растоптать, зарыть, разорвать, расстрелять, повесить, утопить, убить-убить-убить-убить.

Я такой жалкий, боже, посмотри на меня, забитый в угол, как раненая вонючая бездомная псина, скулящая от обиды и бессилия, дай мне еще раз ногой под ребра! Посади меня на цепь и выжги мне глаза, потому что я не смогу вынести собственного вида!

Эта злость, она выжирает меня изнутри, точно как ты, обгладывая кости и впиваясь зубами в сердце, она хочет моей смерти, не меньше, чем этого хочу я. Я же только надеюсь, что с моей смертью игры закончатся, и ты оставишь меня в покое. А если нет?..

Ты, ты мерзкая крыса, как я тебя переношу, ты ведь еще гаже, чем я, ты ведь сам начинаешь эти игры, ты испорченный, испорченный, знаешь об этом? Если из тебя вырезать все грязь, ничего не останется, Изая…

Раскрою себе череп – и тогда я точно все забуду, не встречусь с тобой завтра, не поцелую липких губ, не испытаю удушливого стыда, когда в очередной раз, думая, что могу стерпеть, сяду перед тобой. Если я подохну прямо здесь, завтра мне не придется подыхать рядом с тобой, извиваясь под твоими руками. Ты омерзителен, и тебе доставляет удовольствие осознание этого факта: я считаю тебя гадким, и все рано к тебе прихожу, слышу это пидорское «Шизу-тян», все якобы ради того, чтобы получить разрядку… Блять, если это действительно так, нахуя я, закусывая губы, выкрикиваю твое имя, тяну тебя за волосы, дрочу тебе, для чего я, кончая тебе в задницу, целую тебя, чтобы ты тоже кончил?! Ты все это прекрасно знаешь. Чтобы. Ты. Сука. Подавился. Этим. Знанием.

Отражение – единственное, что не лжет мне. Покрасневшие глаза, бледное лицо, наспех застегнутая рубашка – я сбегаю от тебя, чтобы ты не всадил мне лезвие в спину, подонок. На моей спине уже нет мест, которых не касался бы твой нож. На моем теле… - и из горла вырывается всхлип – на всем моем теле больше нет таких мест. Все помечено тобой, каждый кусочек кожи, я бы срезал ее всю, надел новое чистое тело…

Вырезал бы на себе кресты, колючую проволоку, не трогай меня там, не трогай здесь – а лучше не прикасайся ко мне никогда больше! Не смей целовать меня там! - покрасневшая от поцелуев внутренняя сторона бедра и незаметный постороннему след от укуса, но я-то знаю, что он есть там, около паха, потому что это ядовитое «Теперь ты принадлежишь мне» нельзя вымыть из моей крови.

Опасные бритвы, знаешь, их нельзя хранить в одном стакане с зубными щетками: гости дома могут решить вскрыть вены, пойдя помыть руки. Она такая славная, удобно ложится в руку и так нежно прикасается к бедру…

Порывисто выдыхаю, больно, значит, я жив, какая жалость… Кровь тугой атласной лентой обвивает ногу. Смотри, если надрезать здесь еще раз, можно рассказывать потом, что это волки расцарапали мои бедра – два лезвия бритвы оставляют после себя неровные борозды порезов. Волки-волки, раздерите мой живот, - пальцами собираю кровь и мажу губы. Ты же так делаешь, да? Сначала облизываешь одну фалангу, потом засовываешь весь палец, проталкиваешь его в рот, надавливаешь на язык – и, вслед за моей кистью, распарывающей кожу, проводишь ладонью по моей ноге, пошло хмыкая «я тоже рад тебе». Я бы выколол себя глаза, правда, лишь бы никогда больше не увидеть тебя.

Внимательнее следи за тем, что я делаю: вдавливаю лезвия в плоть, и она приветливо тянется им навстречу, расплываясь алой улыбкой. А теперь сделаем сеточку и будем играть в крестики-нолики! – два поперечных разреза, и я открываю рот, наслаждаясь этим болезненным ощущением, напоминающим то, как ты целуешь мои стопы, и становится адово неудобно, неприятно, хочется больше. Сейчас мне тоже хочется больше – поэтому я выгибаюсь, когда провожу бритвой рядом с пахом, разрывая нежную кожу, и, размазывая кровь по ноге, улыбаюсь, улыбаюсь, потому что это ведь я приношу себе боль. А не ты. Не ты. Надо мной нет твоей власти.

Ты ведь так же растираешь мне бедра перед тем, как коснуться губами и заставить ртом хватить воздуха, и там, где теперь кровоточат порезы, ты обычно надолго останавливаешься, лаская языком, пока я не попрошу большего. Одно движение – и этого места нет! Нет, Изая, есть только кровавое месиво!.. Слизываю металлическое вино и поглаживаю ногу.

А помнишь, когда-то давно, когда я порезал палец, ты долго-долго его облизывал, чтобы мне не болело, чтобы зажило быстрее? Помнишь, блять, один маленький порез?! Помнишь, как ты ласкал каждый синяк на моем теле, топя раненую кожу в горячих поцелуях и шепоте: «Пожалуйста, береги себя», - я запачкал весь коврик, и теперь он цвета «песок с кровью», а если я разрежу себе кожу под ребрами, то могу прийти на кровать и вымазать грязью место, где я впервые позволил тебе взять себя, где я валялся распластанным три часа, пока ты вылизывал меня, не гнушаясь ни одной частью тела, от пальцев на ногах до ануса…

Принеси чашку. Я смешаю тебе коктейль под названием «Слезы и кровь».

Уничтожить, я хочу уничтожить сначала себя, а потом тебя, уничтожить каждое твое прикосновение ко мне, каждый наш поцелуй, я хочу стереть каждую секунду, проведенную вместе, каждый стон, шепот, каждое нежное слово, оброненное во время секса.

Порезы набухают, и кожа смешно топорщится, приглаживаю ее пальцами, заставляя сомкнуться швы. Тебе нравилось мое тело?.. А теперь оно нравится мне.

- Шизуо, - стучишь в дверь. – Шизуо, что ты там делаешь?

- Кончаю жизнь самоубийством, - быстрее, быстрее, полотенцем растираю кровь.

- Открой дверь.

- Нет.

- Шизу, я пошутил…

- Что?.. – пускаю тонкую струйку воды и лихорадочно мою руки.

- Шизу, ну… Я люблю тебя, - иди нахуй.

- Да ладно тебе, - вытираю бедро. – Кого это, блять, волнует?.. – открываю дверь и, как ни в чем ни бывало, опираюсь о косяк.

Кого теперь это волнует, если в тот момент, когда я сказал тебе, что люблю тебя, ты ответил, что ты со мной просто трахаешься?



5.

Т2-11. Шизуо/Изая. Совместный поход в сауну. Жаркий секс на пологе

Запах – и это возникает где-то в горле, течет по пищеводу, а потом топится в низу живота. Еще даже не встреча – предвкушение встречи; губы пересыхают, зрачки сужаются, он пропускает воздух сквозь зубы, отталкивается от доски.
Плавно входит в воду, вытягивает руки, делая мощный гребок.

Здесь не помогает ни курение, ни успокоительное, ни йога, ни записи шума прибоя: ему хочется выгнуть спину, как злому животному, зарычать, сдавить перила лестницы, отодрать металлическую полосу и вогнать этот стилет Изае под ребра, чтобы увидеть, как тот отхаркнет собственную кровь. Выпачкать пальцы, попробовать на вкус этот ярко-алый виноградный сок – найти доказательства, что Изая действительно здесь. Изая здесь.
Изая устал, Изая пришел к нему. Изая вернулся, - поднимает голову, вдыхая через рот.
Изая здесь, от него тянет чужой спермой, чужим потом, чужим алкоголем, чужими сигаретами, и на нем нет ни одного знака внимания от Шизуо: ни синяков на лице, ни порезов, ни разбитого носа. Изая выглядел бы хорошо, если бы не это хищное, голодное выражение лица и болезненный взгляд.

Он стаскивает куртку: медленно тянет рукав с одного плеча, заворачивается в ткань и плавно танцует на месте, ухмыляясь.
- Шизу-тян!.. – голос взвивается под потолок, и Шизуо пытается уйти под толщу воды, чтобы этот крик не зацепил его. Поздно – 1:0 в пользу Орихары, и в грудной клетке начинает омерзительно колоть. – Шизу-тян!.. – раздается звон ножа о пол, и Изая садится на бортик, свешивая ноги.
Джинсы быстро намокают, и он упирается руками позади себя, уходя под воду до коленей.
Это странное желание разделить что-нибудь на двоих: «Посмотри, Шизу, мы дышим одним воздухом! Мы плещемся в одном бассейне! Между нами столько общего – разве это не судьба?!»

У Изаи есть перспектива закончить свою жизнь в сточной канаве, и по вечерам, отмокая в ванной, он разучивает свою партию: высокий звонкий смех, постепенно затихающий по мере приближения Шизуо, драматичное подрагивание губ, сведение лопаток и какой-то утробный всхлип, когда Хэйвадзима упирается руками по бокам от него и приподнимается, скалясь в его рот:
- Какого хуя ты творишь? – от тона отдает тяжелой, постылой злобой, и Изая, делая вид, что немо стонет, откидывает голову и закрывает глаза.
- Смываю грязь, - резко поднимает ногу – в сторону летят брызги. – Я смываю грязь, Шизу-тян!.. – мутные глаза, кровоточащие десны и нездоровая жажда впиться, насытиться, утолить голод. Он дотрагивается языком до скулы Шизуо и ведет вниз, к губам, давит на угол, делится слюной и сдавленно, сипло дышит. Сам выдает, что ждал и хотел встречи: легкие замирают, и Изая, облизываясь, допивает выдох Шизуо, прикасаясь губами к губам.
Не досмотрел – Хэйвадзима резко отстраняется, рывком стягивает с борта и топит на глубине, нажимая на голову.

Гнев. И когда сжимает пальцы на тонкой шее; и когда видит, как Изая распахивает свои черные глаза и улыбается из-под воды, обхватывая пальцами его запястья; и когда он прекращает сопротивляться и позволяет душить себя; и когда произносит, захлебываясь, «Я буду преследовать тебя» - Шизуо испытывает только гнев. И еще желание промыть рот с мылом.
- Твою грязь водой не смоешь, блоха, - отпихивает от себя, и Изая беспомощно взмахивает руками, пытаясь не утонуть.

Набрасывает на плечи полотенце, надевает шлепки и почти уходит.
В последний момент оборачивается, чтобы увидеть, как мокрый Орихара, отплевываясь, хватается за перила.
Мышцы спины расслабляются, и Хэйвадзима ведет лопатками, сгоняя напряжение.
*
- Чего надо? – Шизуо приоткрывает один глаз и неосознанно поправляет на бедрах полотенце. Здесь комфортно: слишком жарко, чтобы по коже пошли мурашки от близости.
- Я, может, поговорить пришел.
- Голым? – приподнимает бровь и склабится, когда Изая подходит ближе.
Этого не отнять: мог бы работать фотомоделью, ходить по подиумам, жариться под софитами, потому что есть какая-то внутренняя уверенность в том, что он выглядит по-настоящему хорошо. Мускулистое тело, накачанные руки, длинные, по-женски красивые ноги, плоский живот, выбритый лобок – Шизуо скользит взглядом вниз и закусывает изнутри щеку. Мог бы работать фотомоделью и рекламировать нижнее белье. Без нижнего белья.
- Я не планировал купаться сегодня, Шизу-тян, и не захватил плавки, - Изая упирается рукой в полог выше и наклоняется к уху. – Или тебя что-то смущает? – губы касаются края ушной раковины, и колено чуть задевает бедро Шизуо.
- Отъебись, блоха, - говорит спокойно, без видимого напряжения, и, может, поэтому Изая, ухмыляясь, все-таки слушается, садится напротив, расставив ноги и упершись локтями в колени, подпирает щеку кулаком.

Они смотрят друг на друга – и ничего не происходит. Шизуо не пытается разодрать его глотку, не пытается выдрать печень – Изая не язвит, не задевает, не напрашивается. Изая вообще молчит.
Хэйвадзима со свистом выдыхает и медленно растирает затекшую шею: ладони гладят около ключиц, потом переходят к позвоночнику, и большие пальцы медленно сходятся под кадыком, чуть почесывая горло, - Изая даже не пытается скрыть, что смотрит. Шизуо даже не пытается скрыть, что рисуется.
Эта удивительная игра для двоих называется «Кто не выдержит первым» и, по сути, является единственной игрой, в которой у Шизуо есть реальный шанс обставить Орихару: у Изаи трепещут крылья носа и дергаются пальцы, когда ладонь соскальзывает ниже и задевает сосок.
Приятно, что Хэйвадзима носит эту паршивую форму бармена, - терпеть то, что рельефный пресс и идеально сложенный торс может увидеть кто-то, кроме самого Изаи, невозможно. Отсюда и столько агрессии при встречах: Шизуо ведь раздевается перед кем-то, Шизуо знает, как он выглядит, Шизуо, черт подери, нравится, когда на него смотрят.
Заставить его сделать татуировку, что ли? – Орихара лениво изучает живот, исполосованный шрамами. Но он и так весь покрыт знаками того, что принадлежит Изае.

Встречаются взглядами – держат паузу, пока Шизуо хмыкает и не бросает в Орихару полотенце и хриплое «извращенный ублюдок».
Скрещивает ноги, подносит к лицу тряпку и шумно втягивает запах тела. Они не виделись почти месяц, а от Шизуо как пахло Lucky Strike, так и пахнет. И одеколон он не сменил. И бреется так же неаккуратно. Изая кусает махровую ткань и зажмуривается:
- Шизу… - Хэйвадзима растирает по грудной клетке капли воды, проводит рукой до паха, запрокидывает голову и неторопливо слизывает выступивший над губой пот.
- Что? – широко улыбается, когда Изая садится рядом и кладет ладонь на внутреннюю сторону бедра - как обычно, холодные руки. Даже в бане. Даже когда сам Орихара покрыт горячим потом. Нельзя улыбаться, нельзя отвечать ему, нельзя так открыто показывать, что Шизуо ему рад, но контролировать себя получается плохо: утыкается носом в темные волосы и трется о висок, попутно дотрагиваясь рукой до живота. Здесь должна быть примирительная реплика, но Шизуо не видит своей вины в том, что они расстались; аккуратное поглаживание вдоль дорожки из темных жестких волос - Изая зажмуривается и сводит ноги, закрываясь. Тяжелые, сбитые вдохи превращаются в:
- Я скучал… - это надо было кому-то сказать, и Изая приносит себя в жертву: целует около уха и чуть оттягивает мочку, ведя рукой от колена к паху. – Я скучал… - сплетают пальцы, останавливаясь, и ладони остаются между ног Шизуо, под мошонкой.
Изае всегда нравилось смотреть, как это выглядит: напряженное тело, вытянутое в струну, эрегированный член и темные-темные от возбуждения глаза. Ему вообще всегда нравилось смотреть на Шизуо.

Едва касается фалангой влажной промежности, и Хэйвадзима сильнее сжимает пальцами его ладонь, приподнимая бедра. Воздуха не хватает: открывает рот, чтобы вдохнуть, и Изая приподнимается, чтобы накрыть его губы своими. «Дыши мной. Дыши только мной».
Орихара давит на язык, оставляет на небе после себя полосу, прикусывает губу и проводит языком по зубам – поцелуй слишком хаотичный, чтобы получать от него удовольствие.
- Изая… - кладет ладонь на затылок и спускается чуть ниже, поглаживая шею. «Все в порядке, я никуда не денусь. Прекрати грызть меня», - пальцы ласкают чувствительную кожу под ухом, и Орихара поворачивает голову в сторону, чтобы получить больше прикосновений. – Изая… - в ответ получается какой-то полустон: «Шизу…» - закрывает глаза и перебрасывает ногу через Хэйвадзиму, усаживаясь на колени.
Не хочет ничего контролировать, не хочет быть сверху, не хочет подчинять – Орихара снова наклоняется, и теперь, когда все по-честному, получается куда лучше: Шизуо медленно ведет от кончика языка, чуть нажимая, наклоняет голову, чтобы соскользнуть под язык, лизнуть губы и прижаться ртом ко рту.

Никакого сопротивления: Изая шире разводит ноги и запоздало ухмыляется, глядя, как Шизуо тянется к перемазанным смазкой бедрам. Лучше бы, конечно, чтобы он зажал в кулак оба члена, подрочил им обоим, но Хэйвадзима поднимается на пологе и сильнее прижимает к себе Орихару, гладя внутреннюю сторону бедра.
На ладонях много мозолей, и поэтому, когда огрубелая кожа касается головки, Изая откидывает голову, вцепляясь в его плечи: непривычное ощущение. Подается наверх, и Шизуо, утыкаясь носом в ключицы, плотно обхватывает член у основания. Всегда быстро подстраиваются под один ритм: Орихара прогибается в пояснице, вжимаясь в бедра Шизуо, и тот, лаская большим пальцем мошонку, разжимает ладонь, обводит выступившие вены.
- Шизуо… - мокрые волосы прилипли ко лбу, и по виску стекает капля пота. – Шизу… - Хэйвадзима пропускает пальцы между ног, разводя ягодицы, и аккуратно дотрагивается до сжатых мышц. – Ты издеваешься?.. – по животу проходит судорога, и Изая, кусая за ушную раковину, подается пахом вперед.
- Ладно-ладно, - хрипло смеется, убирая руку. Самому хочется быстрее, но большая часть кайфа в том, чтобы смотреть, как Изая закусывает губы, как подставляется под прикосновения, как выгибается, как дрожит от того, что ждет. Наслаждаться ожиданием, мучить друг друга, страдать от желания коснуться по-настоящему – в этом они профессионалы.
Хэйвадзима ухмыляется и, взяв член в ладонь, легко хлопает по животу, оставляя влажное пятно.
Изая резко вжимается в его пах, впечатывая спину в полог.
- Блять, конечно, давай поиграем… - пальцы запутываются в светлых волосах, и Орихара с силой тянет вниз, подводя рот Шизуо под поцелуи.
Руки шарят по бедрам, немного приподнимая и плотно насаживая на член, - Изая рычит в его губы и царапает лопатки, пытаясь как-то устроиться. И пора бы привыкнуть, что потом Шизуо не любит ждать: начинает быстро двигаться, отстраняя от себя, пододвигается, меняя угол, - и через несколько толчков Изая тут же начинает что-то стонать, кладет ладонь между ними, помогая себе. Пора привыкнуть, что секс с Хэйвадзимой – это не столько томное, густое ахание от медленных фрикций, сколько красные вспышки боли вперемешку с высокими вскриками. Пора бы привыкнуть, что Шизуо ненавидит, когда Изая начинает сипло рассказывать, что он скучал, что он хотел его все это время.
Пора привыкнуть ко всему этому, но Изая постоянно ждет чего-то еще.

Шизуо кладет ладонь на поясницу и привлекает к себе, опираясь второй ладонью о полог, чтобы проникнуть еще глубже.
- Шизу… - открывает глаза на голос и кусает за подбородок.
- Я тоже скучал.
Странная девиация: кончать только после того, как в тебя кончает партнер, но Изая надеется, что Шизуо не замечает этого.

Изая неохотно слазит с него и, чуть расставив ноги, идет за полотенцем.
- Откуда синяки, Изая? – Орихара ведет лопатками, пытаясь закрыть спину, и бросает через плечо:
- Ударился, - молча вытирает ягодицы, водит по животу Шизуо и, встряхнув, запахивает на бедрах полотенце. – Еще увидимся, Шизу-тян.
- Блоха… - Изая захлопывает дверь.
Надо бы, конечно, хоть один раз дослушать до конца это: «Ты можешь не уходить. Можешь остаться».
Но Изая спешит, очень спешит спрятаться там, где его не достанут чувства к Шизуо.

**
-… еще раз тронешь его – и я убью тебя, - сплевывает на асфальт и вытирает руки о фартук. – Понял?
- Понял, - парень приподнимается с земли и вытирает разбитый нос. Рука отдает тягучей болью – сломал, что ли?
Шизуо докуривает и кивает.

Они встречаются в подворотне рядом: Изая тянет его за рукав и прижимает к стене:
- Типа решил мои проблемы? – Шизуо скалится в ответ и обнимает за талию.
- Типа решил, - целует в шею и говорит куда-то вниз: - Только я могу тебя трахать. Только я могу оставлять на тебе синяки…
- Только ты, - Изая смеется и выскальзывает из объятий.
«Только ты».

запись создана: 04.10.2011 в 22:12

@темы: fiction

---

Марта рыдает.

- Что случилось, Марта? - спрашиваю я, как будто мне есть дело. Она слишком пьяная, чтобы рассказать мне о своей печали, поэтому она просто воет громче, стаскивая с головы парик.

У Марты коротко обстриженные темные волосы, она маленькая завистница моих длинных черных волос до плеч. Марта злая, злая, очень злая.
Она плачет, и грязная вода бежит по ее щекам.
- Ну что, Марта? - она всхлипывает и опускает на пол светлый парик. - Ну Марта...

Она шатается, пытаясь подняться, упирается острыми ногтями в мое плечо и резко встает с дивана.
- Марк, они ничего от меня не оставили, - она придерживает живот ладонью и закусывает губы, пережевывая эту фразу: - Ничего от меня не оставили.
- Ты как Хедвиг... - от оплеухи темнеет в глазах.
- Я ненавижу тебя, ненавижу! - она указывает на меня пальцем и трясет рукой в воздухе. - Чтоб ты сдох, Марк!

Марта стягивает с себя узкое черное платье и ведет плечами, сбрасывая бретельки.
- А можно посмотреть?
- Нахуй иди, - Марта, ты же интеллигентная дочь учителя литературы и медсестры.
Марта, ты же сдергиваешь с себя мешковатые трусы, поворачиваешься ко мне, и мы застываем в неловкой паузе.
- Марта, у тебя кровь идет.
- Я, блять, знаю, - она сводит губы в болезненной усмешке, сминает ладонью белье и подтирает подтек. - Ты только посмотри на меня: я женщина от силы часов десять, а у меня уже месячные.

Я смеюсь, спускаюсь с дивана на ковер и ползу к ней на четвереньках.
- Марта, Марта, Марта, - она запрокидывает голову и запускает пальцы в мои волосы.
На вкус кровь сладковатая - я слизываю набухшие на лобке капли.
- У тебя волосы жесткие, - трусь носом, и она шире раздвигает ноги.
- А ты странно выражаешь свою любовь, - мы встречаемся взглядами.
- Ты тоже, Марта. Ты тоже, - у нее темнеют глаза, и она растирает по лицу помаду.
- Perfect match.

Вечером я раздираю лезвием свой бок, рассматриваю в зеркале свое ребро, намазываю низ живота алой краской .
Я стою над спящей Мартой. Простыня под ней пропитывается сукровицей.

Ничего страшного, моя дорогая Ева, - говорю я и целую ее в щеку. - В этом аду страшно только первые несколько дней.

@темы: тексты

---

Kink-fests. Собор.

Sherlock BBC:

1.

1.Шерлок/Джон или Джон/Шерлок. Шерлока нереально заводят дедукции Джона, однажды, они приезжают на место преступления на военную базу и Джону удаётся раскрыть дело быстрее Шерлока - у детектива просто сносит крышу...

- Джон, пожалуйста… - треугольник из пальцев ложится на губы и давит на них. – Ты бы не мог прекратить?.. – глаза бегают из стороны в сторону, наблюдая за перемещением свитера по комнате. – Джон, я прошу прекратить тебя мельтешить или я в тебя выстрелю?.. – в голосе появляется некоторая вопросительная интонация, мол, «Почему я должен повторить одно и то же трижды?».

- Но ведь ты же видишь, Шерлок, здесь что-то не так! – Джон падает в кресло и начинает барабанить по подлокотникам. – Мы упускаем что-то!

- Точно. И если ты прекратишь так делать, - Холмс болезненно морщится, - я смогу понять, что именно.

Навряд ли. Навряд ли Шерлоку удастся сконцентрироваться на убийстве полковника запаса, вышедшего на пенсию пять лет назад, если он и дальше продолжит изучать лицо Джона: вот врач облизывается – явный признак возбуждения, вот лоб прорезает глубокая складка, выдающая активную мыслительную деятельность, вот Ватсон раздраженно массирует виски, чтобы сосредоточиться. А вот Шерлок глубоко вдыхает, когда слышит: «Черт, я должен понять! Я должен!»

Холмс поглаживает указательными пальцами верхнюю губу и чуть улыбается. Джон начинает его догонять в интеллектуальном плане, и теперь с ним стало куда интереснее: наблюдать, как он кусает внутреннюю сторону щеки, когда не может чего-то понять, как радуется, когда они раскрывают очередное дело – это крайне приятно. Но еще приятнее представлять себе, как он, Шерлок, подходит к нему сзади, кладет прохладные пальцы на затылок, спускает ладонь ниже к шее, надавливая на кожу, гладит грудную клетку и потом, дойдя до живота, наклоняется к Джону и выдыхает ему на ухо: «Я все понял», и тот, подставляя губы для поцелуя, говорит ему: «Это просто фантастика. Ты просто фантастика».

-… мы должны поехать завтра на базу, - Ватсон поднимается с кресла и уходит на кухню.

- Для чего? – Шерлок вытягивает ноги на диване и запахивает халат. – Мы не найдем там ничего нового… - Джон присаживается на край дивана, протягивая чашку. – Что это?

- Чай. У тебя часто садится голос в последнее время… - глоток. – У меня есть какое-то смутное ощущение, понимаешь? – он смотрит на противоположную стену, поэтому Шерлок, грея ладони о теплую керамику, не стыдясь, думает о том, как Джон поворачивается к нему, упирается рукой рядом с его головой и, забирая чашку, касается языком полуоткрытого рта, выдыхая: «Я раскрою это дело, Шерлок». - … ты слушаешь меня? – нет, конечно же, нет. И это очень скверно: слишком непрофессионально фантазировать на тему секса с собственным другом вместо работы. Со своим удивительным другом, который на прошлой неделе смог сам понять, что это было не самоубийство, а убийство, заметив, что перед смертью никто не сидит на новостных сайтах. Со своим поразительным другом, который понял, что вор – кореец, узнав только, какой сорт чая он любит.

Дьявол, - Шерлок плотнее запахивает халат, поднимается с дивана, снимает с вешалки пальто и шарф.

- Что случилось? – Джон хмурится и подходит ближе, пока Холмс, хаотично одеваясь, пытается избежать этого разговора.

- Примени свои дедуктивные способности, - дверь захлопывается.

*

Джон прав. Они не увидели чего-то на базе, и теперь картина не складывается, - Шерлок проводит пальцами под волосами, надеясь снять нарастающую головную боль. Он не хочет думать о работе. Он хочет думать о том, как сейчас Джон догонит его, развернет за плечо, проведет по щеке теплой ладонью и спросит, что не так. А он ответит, что все очень даже так, и поцелует его, впустит его язык в свой рот, позволит направлять его в поцелуе, обнимет его и, как только Ватсон перестанет его целовать, скажет, что у того явно есть талант. Потому что он так быстро понял, чего хочет Шерлок.

Становится жарко в пальто, и Холмс снимает шарф, обнажая горло.



Он возвращается домой часа через два, когда начинает глухо кашлять и не чувствует своих пальцев.

- Я позвонил Лестрейду. Завтра к десяти, - Джон не отрывается от чтения книги, и его беспокойство выдает лишь быстрый взгляд в сторону Шерлока.

- Отлично, - он быстро раздевается, надеясь быстрее проскользнуть в свою спальню.

- Шерлок?.. – Ватсон кладет книгу на колени и поджимает губы.

- Что?

- У тебя блестят глаза. Ты заболел?

- Нет. Я здоров, - не то чтобы, Шерлок. Не то чтобы.

*

Он закрывает на ключ дверь в свою спальню и устало падает на кровать, закрывая лицо ладонями, и открывая губы. «Поцелуй меня. Поцелуй». Выгибает спину, отнимая одну руку и просовывая ее под штаны, сжимая полуэрегированный член. «Мы что-то упускаем», - он засовывает пальцы в рот, кусая себя за фаланги, и давит на язык. Хорошо бы почувствовать на себе вес его тела, и, когда Джон ляжет на его, сказать, что ему невероятно нравится, как Ватсон хмурится, если не может что-то решить, получить ласковую улыбку и обхватить его ногами, - Шерлок обводит большим пальцем круги на головке члена и делает несколько плавных движений ладонью, позволяя думать, что это Джон аккуратно помогает ему, пока кусает его за губы и посасывает язык.

«Мы что-то упускаем!» - Шерлок, втягивая через зубы воздух, двигает рукой быстрее, представляя, как Джон расстегивает его рубашку, целует живот, обнимает его за талию и стягивает с него белье, приникая ртом к члену и вбирая его. Он шире разводит колени, подаваясь вперед и толкаясь в руку, судорожно выдыхая в плечо его имя.



«Ты же видишь, Шерлок, здесь что-то не так».

Здесь точно что-то не так, Джон. К примеру, мастурбировать на твой голос.

**

- Я никак не могу понять, для чего он приходил сюда в тот вечер. Кому в здравом уме понадобиться приходить в ангар с техникой после полуночи?.. - Джон накрывает ладонью рот, и языком зализывает очередной укус на внутренней стороне щеки, пока Шерлок, с тихим свистом выдыхая, думает о том, что они зря сюда приехали.

Потому что он не видит обведенного мелом контура тела. Он видит, как язык Джона Ватсона упирается в щеку Джона Ватсона, оттягивая ее в недвусмысленном жесте.

-…Шерлок?

- Что? – Холмс отрывается от стены и подходит ближе к врачу.

- Ты слушал меня, Шерлок? – Ватсон хмурится и засовывает руки в карманы.

- Да, конечно… - он обрывает Холмса взмахом руки.

- Ты не слушал меня. У тебя был расфокусированный взгляд, ты кусал себя за губы и перебирал пальцами в воздухе – это явные признаки невроза, - Шерлок поправляет шарф, который становится тугой удавкой и в очередной раз кусает себя за губы, надеясь, что пальто достаточно длинное.

- Я слушал, Джон.

- И что ты скажешь?

- Ты полностью прав, - Ватсон наклоняет набок голову.

- Что происходит, Шерлок? – он смотрит через плечо Холмса, на офисные помещения в другом конце хранилища.

- Все в порядке… - он не успевает произнести свое оправдание, как лицо Джона на секунду озаряется улыбкой, и он указывает ладонью по направлению к офисам.

- Шерлок, он был связным. Он был связным! Они вывозили отсюда оружие! Ты помнишь ту анонимку, которую нам показывал Лестрейд?! – Джон хлопает ладонями и довольно смотрит на детектива, пока тот пытается вдохнуть. В голосе появляется тревога. - Ты в порядке?



Нет. Абсолютно нет.

Штаны становятся слишком тесными, пальто слишком тяжелым, шарф перекрывает доступ воздуха, сердце начинает бешено биться...

- Мне нужно выйти.

- Я провожу тебя, - Джон берет его под руку, и Шерлок раздраженно поджимает губы.

- Я сам! – Холмс вырывает локоть.

- Ты сам, как и на протяжении последних двух недель?

- Что?..

- Я не глухой, Шерлок…

- Тогда еще раз послушай, что я говорю: я сам.

*

Прохладная вода стекает по лицу, и глаза начинает неприятно щипать.

«Он был связным!» - Шерлок засовывает голову под кран, и темно-каштановые волосы быстро намокают. Рывок – и вода медленно течет за ворот, вниз по позвоночнику.

- Шерлок? – Джон застывает в дверях туалета. – Ты простудишься, - детектив опускает голову, широко расставляя руки по бокам умывальника.

- Будь добр, выйди отсюда, Джон, - Ватсон подходит ближе, и Шерлок замирает, когда он проводит пальцами по его скуле, касаясь мокрых волос.

- Иногда ты бываешь идиотом…

- Ты раньше им тоже был, и я не сказал ни слова, - Холмс делает шаг в сторону Джонса, чувствуя, как его ладонь спускается вниз по щеке, поглаживая большим пальцем кожу.

- Раньше? – пальцы спускаются под ворот пальто, расстегивая верхнюю пуговицу, и Джон рассеянно улыбается, когда Шерлок резко вдыхает в ответ на прикосновение к ямке между ключицами.

- Ты делаешь успехи, - Джон медленно расстегивает пальто и освобождает одно плечо, стягивая шерстяную ткань вдоль лацкана пиджака.

- Нет, это просто ты слишком зациклился. У тебя постоянно суженные зрачки, Шерлок, ты мало спишь, мало ешь, неизвестно где пропадаешь, - Ватсон кладет пальто Шерлока рядом с умывальником и гладит обнаженную шею, - мастурбируешь по ночам, не можешь ни на чем сконцентрироваться – на лицо все признаки сексуального напряжения.

- Прекрати, - Шерлок закрывает глаза и поворачивает голову в сторону, открывая больше шеи.

- Нет, - Джон тянет его к себе ворот рубашки, секундное сопротивление – и Шерлок впивается в его рот, обхватывает его за спину и буквально вдавливает его в холодную мраморную панель. В несколько тысяч раз лучше, чем он себе это представлял – Джон поддевает его язык, лаская небо, прижимает к себе, пока Шерлок запускает руки под вязаный свитер, жадно трогая спину, расстегивает пиджак, и, не разрывая поцелуя, притягивает его к себе за талию.

- И как ты себе это представлял, Шерлок? – он облизывает край его нижней губы, одновременно запуская пальцы под рубашку, вытягивая ее из-под штанов.

- Угадай, - тонкие пальцы спускаются к ремню, и Шерлок обводит напряженный член под джинсами. Джон выдыхает на чувствительную кожу на шее, проводят языком по артерии.

- Ты снизу. Потому что тебе хочется, чтобы ты не всегда был первым, чтобы кто-то мог с тобой соревноваться, чтобы… ах, - он не успевает договорить, потому что Шерлок просовывает ладонь в джинсы и проводит вдоль шва белья, утыкаясь лбом в висок Ватсона и дотрагиваясь губами до уха.

- Что еще? – в ответ на шепот Джон быстро спускает руку к паху и сжимает член детектива.

- Хочешь заниматься сексом в миссионерской позе, потому что тебе нужно видеть лицо любовника, нужно знать, что ему тоже с тобой хорошо, Шерлок, - Джон опускает руку ниже, раздвигая ноги Холмса, и поглаживает внутреннюю сторону бедра, пока детектив тянет его за мочку уха. Он несколько раз проводит рукой по паху, улыбаясь, когда Шерлок вжимается в его бедра и протяжно стонет.

- Помоги, - он трется о пах врача, наблюдая в зеркале, как он сам выгибается навстречу прикосновениям Ватсона, который расстегивает ширинку и стягивает влажное белье. Джон обхватывает ладонью член у самого основания и медленно скользит ладонью, лаская пальцами набухшие венки, и, когда дотрагивается до головки, Шерлок кусает за плечо и неразборчиво выдыхает: «Еще». Ватсон делает несколько отрывистых движений, заставляя подстроиться под быстрый ритм и открыть рот в беззвучном стоне. Хорошо. Так, как и должно быть.

Шерлок упирается рукой позади врача и подается пахом вперед, соприкасаясь с грубой джинсовой тканью.

- Ты забыл самое главное… - он успевает спросить «что?», прежде чем Шерлок целует его и, разрывая поцелуй, шепчет в рот:

- И еще я хочу тебя, Джон, - Ватсон резко ведет ладонью вдоль члена, и Холмс, вскрикивая, кончает.

**

- Тот мужчина – левша, - Шерлок наклоняется ниже, незаметно поправляя пиджак Джона.

- С чего ты взял?

- Он сидит у края – привычка. Так ничто не мешает ему писать, - Холмс проводит носом по затылку врача и целует в шею.

- Что еще?

- Женщина, которая сидит рядом с ним, - его любовница. Она долго смотрит ему в глаза – так обычно делают люди, имеющие сексуальные контакты… - Джон заводит руку за спину и гладит бедро детектива. – Парень, который курит у окна, гомосексуалист, потому что…

- Замолчи, Джон… - Шерлок прикусывает ухо Ватсона и утыкается носом в шею.

- Я подумываю о написании книги, знаешь, «Дедукция для начинающих»…

- Вызови нам такси, Джон. И быстрее.


2.

2.Шерлок/Джон.
Шерлок во время завтрака любит болтать и дрыгать ногами. А последнее время он стал дотрагиваться ног Джона под столом ступнями. NC!

Новая рубашка, запонки, гладко выбрит, следы геля на волосах – с женщиной, с которой ходил на свидание на прошлой неделе, больше не встречается: не слышно ужасного запаха дешевой парфюмерии, - вариант с вечерним свиданием отпадает. Значит, на работе либо новая пассия, либо опять Сара.
- Доброе утро, - Джон наливает кипяток в чашку рядом и, осторожничая с манжетами, прикрывает запястье ладонью.
- Доброе, - Шерлок вытягивает носки на противоположном стуле и разминает шею. Очередная возлюбленная: была бы Сара - не боялся бы испачкать рубашку, прикрыл бы пиджаком, вывод: собирается долгое время провести с новым человеком, хочет произвести впечатление. Тихое фырканье. Невероятно идиотская затея. Джону не надо производить впечатление. Он и так… неплох.
- Шерлок, ноги убери? – застывает около своего стула, наклоняя голову набок.
- Мне неудобно держать их под стулом.
- А мне неудобно стоять, - «К барьеру, сэр!»: звон скрещенных взглядов; сталь Холмса с легкостью блокирует мельхиор Уотсона. – Я просто сяду на них.
- Ты сломаешь мне кости, - Джон перекидывает ногу через стул, неглубоко присаживаясь, но ощутимо придавливая стопы.
- Это мой план: переломать тебе пальцы и закрыть в комнате, - неохотно вытаскивает из-под Джона ноги и пытается устроить их под столом.
- Я заскучаю. Ты совсем не бережешь наши стены, - Уотсон поправляет пиджак, потянувшись за сахаром.
- Когда я говорю: «переломать тебе пальцы», я имею в виду все твои пальцы… - задумчиво смотрит на газету на спинке кресла в гостиной.
- Сколько еще ты будешь нервничать насчет той девушки? Как ее… эм… Кэрол? – Джон проходит мимо и несильно хлопает по плечу.
- Ну, почти. Маргарет.

Да, вот он камень преткновения. Девушка Маргарет, которая не удосужилась стереть с кончика носа волшебную белую пыльцу до прихода к ним домой. Девушка Маргарет, которая осталась у них ночевать. Девушка Маргарет, которая стонала так громко, что могла разбудить Королеву. Девушка Маргарет, которая с утра пила кофе из чашки Шерлока и ходила в майке Джона.
Девушка Маргарет, которая, уходя, облегчила бумажник Уотсона.
Шерлок обронил, что Джону не стоит встречаться с воровками. Это был чисто дружеский совет, ненавязчивая рекомендация…
Мягкий и домашний Джон слишком громко хлопнул дверью, а через два часа в квартиру зашел странный мужчина, общающийся с Холмсом отрывочными приказами.
Уже месяц как этот незнакомец спит в их с Джоном квартире, моется в их ванной, завтракает и ужинает на их кухне.

Колени Шерлока упираются в столешницу, и он приподнимается на носках, отрывая от пола это четвероногое чудовище.
- Джон! Магия, Джон! – широко расставляет пальцы и напрягает ладони.
- Тебе десять лет, что ли? – Джону не хватает серого капота, туго завязанного под подбородком, узкого черного платья старой девы и длинной деревянной линейки, чтобы лупить по рукам непослушных воспитанников. В остальном он превосходно справляется с ролью мерзкой гувернантки.
- Да, простите, мисс, - Шерлок фыркает и заводит за стул ноги.
А, в общем-то, сам и виноват: нашел себе сожителя, который с утра пьет “Earl Gray”, отставляя мизинец, когда подносит чашку ко рту; который читает “Times” и голосует за консерваторов, который всегда думает о том, «что скажут люди»; который, кстати говоря, занимает самый удобный стул в квартире, раньше предназначавшийся для ног Холмса. Единственный в мире удобный стул для единственного в мире консультирующего детектива. У Джона нет совести.

Джон раскрывает газету, но военные сводки единогласны: «На западном фронте – без перемен»; Молчаливая война продолжается.
В этом есть что-то неправильное. Утро – это ведь самое время рассказывать Джону подробности того, как кого-то убили в доках, или того, как мастерски ограбили банк, или как кого-то изнасиловали. Утро – это самое время наблюдать, как Джон улыбается в ответ на быструю речь, как патетически поднимает руку, слушая детали убийства, как спрашивает: «Может, еще чая?». Джон, черт подери, портит утро.
А потом уходит в больницу, и портит день, потому что обследовать трупы с Андерсеном – сомнительное удовольствие. Приходит поздно вечером, готовит на себя одного ужин, молча ест, желает спокойной ночи и уходит спать – он портит вечер и ночь.
Джон Уотсон портит жизнь Шерлока Холмса.
Зло должно быть наказано.

Медленно, стараясь не выдать себя, Шерлок вытягивает ноги.
- Что? – суровый взгляд поверх газеты.
- Ровным счетом ничего, - подпирает щеку рукой и ждет, пока Джон в очередной раз решит смочить губы, являя собой пример королевским детям.
Резкий пинок в колено.

- Твою мать!! – нелепо взмахивает руками и с силой пихает от себя стол. К этому немужскому движению добавляется тихий вой: горячий чай стекает по груди и ногам. Со звоном опускает чашку на стол; пальцы пробегаются по пуговицам, выдирают из манжетов запонки, проводят по обожженной грудной клетке – долгое прикосновение к пятну повыше живота, и ладонь накрывает алую кожу.
На секунду у Шерлока перехватывает дыхание – лицо Джона искажает гримаса боли; он, пытаясь обмануть собственное тело, поглаживает себя около ребер: ласково, нежно обводит ожог и скользит пальцами чуть ниже, - закусывает губы и зажмуривается, когда его маневр оказывается раскрытым, и очередная волна боли проходится по телу от процесса снятия одежды.

- Джон, - шипение: Уотсон, чертыхаясь, стаскивает с себя мокрую рубашку. – Джон, я не хотел…
- Не имею ни малейшего желания с тобой разговаривать, - бело-коричневый комок летит в лицо Шерлоку, но он ловит его еще в воздухе, рассеянно наблюдая, как Уотсон отшвыривает в сторону ремень и поднимается к себе в комнату.
Недолгое раздумье – и Холмс, подобрав на стул ноги, устраивает между колен рубашку, зарываясь носом в белую ткань.
Почему этот Джон Уотсон так раздражается? Почему он прикидывается его Джоном Уотсоном, надевая на себя его запах и вещи? – закусывает воротник и обнимает себя за колени, оставляя на своем халате влажное пятно.

Шерлоку не хочется анализировать.
Ни то, что Джон уходит, не попрощавшись. Ни то, что сам он еще десять минут сидит, перебирая складки рубашки.
**
-… подожди здесь, хорошо? Присядь на минутку…
- Ей это не понравится! – они смеются в гостиной с шутки, которой больше ста лет. Они. Джон и его новая девушка. Капля разбавленной кислоты случайно падает не на холодный палец под микроскопом, а на запястье Шерлок.
- Черт!.. – неловко задевает банку с гидроксидом, и бесцветная жидкость попадает не только на руку, но и заливает костюм. – Черт! – зажимает ладонь между ног, когда сзади расходятся двери.
- А, ты экспериментируешь?.. - упрятанная под напускным безразличием нота восхищения. – Шерлок?..
- Что? – прикусывает щеку изнутри.
- Мы с Алиссией хотели поужинать, но пятница – трудно найти где-то свободное место… - привычная мягкость – Шерлок оборачивается на голос и сталкивается с теплой улыбкой Джона Уотсона. – Может…
- М? – губа покраснели, в уголке рта – след от помады, рубашка расстегнута на одну пуговицу ниже, дыхание учащенное и прерывистое – не стоит ждать, пока Джон сам это скажет. – Ты хочешь, чтобы я ушел? – удивление.
- Я хотел спросить, будешь ли ты против, если мы поужинаем здесь, - пальцы Холмса с силой сжимают внутреннюю сторону бедра. – Все вместе.
- Это будет больше похоже на пытку, чем на ужин.
- Да, я уже сказал ей, что ты не самый приятный собеседник, - усмешка – Джон закрывает крышкой контейнер с частями тела и в ожидании замирает. – Поможешь убрать?
- Да, - быстро собирает пробирки. – Да, конечно, - открывает холодильник.
- Что с рукой? – наблюдательность Джона касается только Шерлока.
Провисает тишина.
- Ничего. Как твой ожог?
- В порядке, - Холмс кивает в ответ и распахивает дверь на лестницу.
- Вот и поговорили… - Джон протирает столешницу и расставляет тарелки, успешно справляясь с желанием дать Шерлоку пощечину, чтобы впредь он был более аккуратным в работе с химикатами.
*
Получается даже еще хуже, чем он предполагал: девушка сидит слишком близко к Джону и каждый раз, задевая его локоть, по-дурацки хихикает и несильно похлопывает по колену.
Джон улыбается ей.
А Шерлок обдумывает, насколько странным покажется его поведение, если он воткнет вилку ей в руку прямо сейчас.
Ничего личного. Просто она раздражает.

Раздражает ее красный облупленный лак, плохая кожа лица, вещи с подделанными лейблами – ей тоже нужны деньги, как и той, как ее... Миранде, что ли?
Раздражает ее манера глотать окончания, визгливо смеяться, тереться носом о плечо Джона.
Раздражает то, что Джон этого не замечает.

- И кем Вы работаете, Алиссия? – она теснее прижимается к Уотсону, опускает руку на его ногу и дует на шею.
- Сейчас я не работаю, я творческая натура – хочу отдохнуть от суеты, знаете… Полностью расслабиться, - рука проходится от коленного сгиба до паха, и Шерлок отводит взгляд.
Почему Джон не осадит ее?
Потому что Джон прикрывает глаза и стискивает ладонь в кулак.

У девушки напрягаются бицепсы, как будто она что-то сжимает, - любопытная реакция Уотсона: щеки тут же краснеют, зрачки расширяются, и он резко вдыхает.
- Не здесь же… - он поворачивается к ней и говорит это практически в чужой рот, облизывая свои губы.

Холмс складывает салфетку и отодвигает стул.
- Приятного аппетита.
- Шерлок? – отвлекается и делает бессмысленную попытку замаскировать беспокойство.
Но ссориться нужно до победного конца.
Именно поэтому Шерлок говорит: «Меня тошнит».
**
- Доброе утро, Джон, - но Джон за ночь разучился разговариваться, и он молча садится напротив, открывая ноутбук. – Джон?
- У меня голос осип, - действительно, очень хрипло. Действительно, очень… сексуально.
- Может, выбирай девушек с более спокойными повадками?
- Может, это не твое дело? – впивается взглядом в экран, барабаня по столу пальцами.
Дискуссия закончена, оба оппонента проиграли.

Сидеть в тишине надоедает минуте на пятой.
Под коленной чашечкой – особенно щекотно, а, когда щекотно, люди смеются. Шерлок хочется, чтобы Джон посмеялся. Как смеялся вчера.
Шерлоку вообще хочется выйти из состояния конфликта. Это некомфортно: никто не накрывает одеялом, если он засыпает на диване.
Поэтому он вытягивает ногу, дотрагиваясь до колена.

«Раз», - большой палец упирается в ямку между костями. «Два», - он дотрагивается полной стопой до колена Джона. «Три», - сжимает и разжимает пальцы, захватывая ткань. «Четыре», - Джон поднимает на него глаза. «Пять», - Джон стискивает свою чашку, и его губы превращаются в тонкую жесткую нить.
Непредсказуемый Джон Уотсон не смеется.
Он шире разводит колени.

- Что это?
- Это моя нога, - Шерлок дотрагивается стопой до бедра и пододвигается на стуле ближе к столу.
- И что ты делаешь? – Джон подпирает руками подбородок и прищуривается.
- Щекочу тебя.
- Ты потерпел провал, - поднимается стопой чуть выше – почему Джон прячет в ладонях лицо? – Убери.
- Это эксперимент, - пальцы скользят по брюкам – приятное ощущение: чем ближе к животу, тем теплее. А что если?.. – плавное движение вверх и вниз, Джон скалит зубы и хватает за стопу.
- Я тебе не подопытный.
- А кто сказал, что это эксперимент над тобой? – минута на размышление – и Уотсон опускает ногу на прежнее место.
Конечно, это ложь, но какая, к черту, разница. Все эксперименты Шерлока в последнее время ставят перед собой задачу понять Джона Уотсона: почему он хмурится, почему улыбается, и почему отстает на несколько шагов, когда они поднимаются по лестнице.
- Левее и выше, - послушно двигает стопой, поглаживая бедро. Жарко – под пальцами чувствуется что-то наподобие пульса: ритмичные сокращения мышц – и это очень любопытно, достойно дальнейшего исследования, поэтому он чуть нажимает пальцами и продвигает стопу ближе к паху. Джон хмыкает, сводит ноги и подается вперед. – И что ты хочешь узнать?
- Почему ты злишься на меня, - не надо прикладывать никаких особенных усилий, чтобы понять, что Джону нравится ответ: у него краснеют щеки, расширяются зрачки, и он откидывается на спину стула, заводя руки за затылок.
Шерлоку нравится видеть Джона таким… открытым. Он дотрагивается пальцами до живота и медленно, очень медленно ведет от пупка до края джинсов, с восторгом слушая, как Джон выпускает через зубы воздух.
- Я злюсь на себя, Шерлок, - ох, эти странные отношения между людьми – Шерлок ничего в них не понимает, и ему не особенно хочется понимать, потому что он сжимает пальцы в стороне от ширинки штанов и чувствует, как под стопой становится влажно. Секундная задумчивость: может ли он попросить Джона расстегнуть джинсы?..
- Почему? Почему ты злишься? – представлял ли Шерлок Джона обнаженным? Да; в целях эксперимента, конечно. Представлял ли Шерлок, что будет водить ногой по паху Джона, изучая его реакцию на прикосновения к его члену? Нет, этого он не представлял, но если бы знал, насколько это восхитительное зрелище: Джон, кусающий себя за губы, прижимающий ладонью его стопу к себе и пытающийся объяснить что-то там насчет их отношений, - он бы обязательно представлял себе это.
- Я не могу отстраниться от тебя, не могу ничего тебе запретить. Не могу сказать, чтобы ты не вмешивался в мою жизнь, не могу… - не хватает дыхания, потому что Шерлок надавливает пальцами между его ног и просовывает стопу под ягодицы.
- Может, ты просто не хочешь? – полуулыбка, когда Джон царапает свою шею, пытаясь не застонать.
- Мать твою, ты ревнуешь меня и не понимаешь этого!
- Я не ревную тебя, Джон. Ревность предполагает, что я влюблен в тебя, - Шерлок двигает стопой взад-вперед и неосознанно опускает ладонь на свою бедро, сжимая ткань халата. – Меня просто бесит их глупость.
- Расскажи кому-нибудь другому, что ты не влюблен в меня! Тебя бесит любая женщина, с которой я встречаюсь, - в этом есть доля правды, и это сердит Шерлока. Он возвращает стопу в пах; ему вообще нравится контроль над Джоном: хочешь, чтобы он говорил – смести ногу к колену, хочешь, чтобы от задохнулся и тихо застонал – проведи от колена до выпирающей кости под животом.
- Они бесят меня, потому что они не достойны тебя, - Джон накрывает ладонью стопу Шерлока и задает темп: медленно, с сильным нажимом у основания.
- И кто же меня достоин, Шерлок? – откуда у него берется эта усмешка, когда он запрокидывает голову и выдыхает, больно впиваясь ногтями в стопу Шерлока?
- Только я, - Шерлок чувствует дрожь его пальцев, чувствует, как он подается вперед, как приподнимает бедра, чувствует, как становится слишком горячо. Шерлок повторяет: - Только я.





Фассбендер/МакЭвой, R - NC-17 :
1.

Т05-01. Майкл/Джеймс. Джеймс чувствует одновременно возбуждение и защищенность, надевая на себя вещи Майкла.

Это всегда приятно. Как будто это делают его ладони: нежно обнимают за плечи, гладят торс и останавливаются чуть ниже живота. Как будто это он аккуратно трогает губами шею и целует в сплетение вен на запястье. Как будто это он, пахнущий виски и сигаретами, держит его за руку.
Это всегда приятно – представлять, что Майкл Фассбендер по-прежнему рядом с ним.
Ради этого можно пойти на что угодно: пить до потери сознания, чтобы каждый встречный казался носителем акульего оскала и ирландского акцента, принимать снотворное и спать по двенадцать часов в сутки, надеясь, что он приснится, симулировать нервные срывы, чтобы Майкл пришел к нему. Еще можно носить его одежду, и делать вид, что все в порядке, и он не скучает.
Спектр того, как можно сходить с ума от одиночества, очень широк.

Съемки закончились, простыни выстирались - и о том, что между ними что-то было больше никаких напоминаний, кроме, конечно, одежды. От этого трудно избавиться в первые два месяца, некоторые не справляются с этим на протяжении всей оставшейся жизни: эту рубашку я носил, когда он поцеловал меня в первый раз, и поэтому она такая мятая: я не умею ограничиваться первыми поцелуями – мне нужно первое всё; а этим галстуком я завязывал ему глаза и потом целовал его так долго, что он сказал, будто видит, как я улыбаюсь; а это его пиджак, и я его украл, но в жизни есть много странных поступков. Просто в этом пиджаке он был слишком красив, как Бог, и если я не увижу его больше в нем – никто не увидит.

Пиджак действительно хорош: атласная выделка изнутри, твидовая отделка снаружи и изящный орнамент из «Я-люблю-тебя-Майкл» на лацкане. Поэтому его нельзя было оставить: этому пиджаку, как и чувствам Джеймса, не место рядом с Фассбендером. Пиджак надо спрятать и надевать только тогда, когда будет очень скверно.

Такие моменты стали наступать чаще: «знаешь, Майкл, я не знаю, что я хочу и что я должен делать дальше, поэтому я надеваю твой пиджак, чтобы почувствовать, что ты поддерживаешь меня»; «знаешь, Майкл, я испытываю опустошенность и неуверенность, поэтому я трусь щекой о твидовый ворот и думаю о том, что ты сможешь защитить меня от всего мира»; «знаешь, Майкл, я думаю, что я люблю тебя, и поэтому я глажу подкладку, чтобы спрятать в рукава собственное признание».

Ну и еще запах.
С ним труднее всего бороться: пахнет так, как будто Майкл пьет виски в соседней комнате, параллельно прикуривая и выпуская кольца дыма.
На исходе третьей недели Джеймс прекратил проверять: в соседней комнате никого нет. И навряд ли кто-то появится.

А, да. Запах Фассбендера: это только сначала кажется, что там только алкоголь и дым. Вещи Майкла как вино: сначала ничего особенного, а потом ты пьянеешь. Первые несколько дней казалось, что пахнет горами: едва уловимая нить лаванды и полыни. Джеймс лежал на спине и продевал руки так, чтобы пиджак ложился сверху на него, и можно было полной грудью вдыхать аромат и беспрепятственно повторять: «Я скучаю по тебе», а потом медленно стягивать белье, гладить свои бедра и живот и думать о том, насколько лучше это делает Майкл.
Майкл все умеет делать лучше: мастурбировать, заниматься сексом, готовить еду, танцевать, говорить на немецком, пить, курить, дышать и жить. Сукин сын.
После второй недели стал различать запах движений Фассбендера: касание пальцами губ, поворот головы, наклон вперед, улыбка. Джеймс начал надевать пиджак и подолгу расхаживать в нем по дому, оставляя за собой цепь следов: вот он остановился у окна и характерным для Фассбендера движением почесал шею, вот закурил, вот выпил кофе, а вот поцеловал свое отражение в зеркале, отпустил себя и еще десять минут простоял, упираясь одной рукой в стену, а второй двигая в джинсах.

Анна-Мари сказала, что пиджак не подходит ему по размеру, и Джеймс попросил его ушить.
И тогда случилась очень неудобная вещь: пиджак стал впору Джеймсу, и он растерялся. Теперь не было оправдания, почему он так ни разу и не сказал Майклу, что хочет, чтобы он остался. Пиджак и чувства были сделаны специально для макЭвоя.

Так начался второй месяц без Майкла Фассбендера.
Всего их было девять. Достаточно, чтобы выносить ребенка или неразделенную любовь.
*
- Джеймс, ты идешь? – она последний раз взбивает прическу и подкрашивает губы, боковым зрением наблюдая за тем, как он неохотно натягивает на себя вещи. – Только не этот пиджак!..- Анна-Мари предостерегающе поднимает руку, но МакЭвой только фыркает: если он хочет покрасоваться на публике собственными чувствами, мало кто может запретить ему играть свою лучшую мелодраматическую роль.

Она красивая, - Джеймс думает об этом через полчаса, когда они заходят в холл кинотеатра и она начинает улыбаться фотографам. Прекрасная жена. Жаль, что она не Майкл Фассбендер.
- Скажите, Джеймс, Вы здесь, чтобы поддержать друга? – оправляет пиджак и наклоняет на бок голову.
- Простите?..
- Майкл пригласил Вас лично на премьеру? – точно. Вот оно что – это же премьера нового фильма. Интересно, насколько неуместным будет уйти прямо сейчас?..
- Джеймс! – что же, убежать десять секунд назад было очень разумной идеей. Очень. Разумной. Идеей. В отличие от идеи обнять Майкла с приветственным «Рад тебя видеть!». – Рад, что ты здесь, - скользит взглядом по лицу и останавливается на губах, чертов Майкл Фассбендер. Джеймс облизывается, на самом деле, только от нервов, но ирландец, сглатывая, отвлекается на журналистов. У него и вправду дернулась рука или показалось?.. Несколько секунд на то, чтобы заметить синяки под глазами и искусанные губы, усталость в каждом произнесенном слове – и еще одна секунда, чтобы заметить, что у Майкла точно такой же пиджак.
Джеймс тянет Анну-Мари в сторону с нечленораздельным «нам-надо-спешить». Нам надо спешить из этого кинотеатра, Анна-Мари! Из этой страны! С этой планеты!
- Что с тобой происходит? – она резко разворачивается к нему лицом. – Я не понимаю тебя, Джеймс! Он твой друг! Ты мог бы поддержать его! В конце концов, вспомни, с каким нетерпением ты ждал премьеры! - ах, девушки, вы никогда не понимаете, что планы могут измениться. Что если десять месяцев тому тебе хотелось видеть кого-то ежесекундно, то однажды ты просто захочешь забыть, как он выглядит. Что ты можешь готовиться к встрече с кем-то не одну ночь, но в последний момент забыть, как разговаривать. – Джеймс! Ты слушаешь меня, Джеймс?!
- Прости… - он хмурится и потирает лоб. – Я отойду.
- Я хочу, чтобы ты взял себя в руки, МакЭвой!

Анна-Мари не умеет читать мысли Джеймса. Анна-Мари не знает, что ему плохо.
*
Очень мужской способ решения проблем – запереться в туалете и рвать на мелкие части бумагу. Хитрый план – запереться здесь и подождать, пока фильм начнется, а потом поехать домой, солгав впоследствии, что не нашел пригласительного.
Из крана по ту сторону льется вода, и слышно, как кто-то, тихо фыркая, умывается.
- Отличный фильм, Майкл, - сосредоточено разрывает клок на восемь частей и бросает в унитаз.
- Что есть, то есть, Джейми, - это удар под дых – и МакЭвой делает глубокий вдох. – Вот я так и думал, что ты попросишь режиссера дать посмотреть тебе первому! Какой ты засранец, Джейми! Даже я не видел окончательной версии!..
- Хватит ерничать.
- Выходи, Джеймс, - Майкл подходит к двери и повторяет это низким голосом, чтобы МакЭвой прочувствовал, что это не просьба. Не предложение. Не услуга. Это приказ.
- Я немного не хочу, - сжимает пальцы в замок и зажмуривается.
- Отдай мой пиджак – и можешь продолжать не хотеть дальше.
- Ты никогда не заботился о моих чувствах! – отвратительна фраза, о господи! Джеймс, касаясь пальцами губ, начинает беззвучно смеяться и опирается рукой о дверь. – Твой пиджак – это единственное, что осталось у меня от наших отношений! – он широко открывает рот, пытаясь произнести слова так, чтобы не было ощущения, что он так заливисто хохочет. – Может, это то, что я хочу сохр…
- Заткнись и выходи, Джеймс, - больше не смешно. Совсем не смешно. Медленно выпрямляется, стягивает пиджак и открывает дверь.
- Держи, - шире, еще шире распахни глаза, Джеймс, и запомни этот момент: в следующий раз, когда придется рыдать на камеру, обязательно его вспомни.

Майкл красивый. Майкл очень красивый. Ему надо запретить быть таким красивым, потому что в его волосы надо запустить пальцы, его шею надо обязательно вылизать, его губы надо поцеловать. Майкла надо любить. Сильно и, желательно, преданно – вообще не категории Джеймса.

- Ну и как ощущения от дрочки в моем пиджаке, Джейми? – акула улыбается и протягивает руку к МакЭвою.
- Ты непереносимо грубый…
- Правда? – касается пальцами запястья и ласково проводит от выпирающей косточки внутрь ладони. Джеймс дергается и швыряет в ирландца пиджак.
- Иди к черту, Майкл, как тебе идея? – тут главное не выдать себя и не застонать что-нибудь типа «И возьми меня с собой, я буду плохим мальчиком». Главное – выдержать вид его сжатых губ, которые хочется раздвинуть языком и до крови искусать.
- Джеймс?.. – перебрасывает через руку пиджак.
- Что? – поворачивает голову вбок, ища пути для отступления. Поздно.
Майкл подходит ближе и целует его в висок, как будто, так и надо, и в этом нет ничего противоестественного. И Джеймс обнимает его за талию, упираясь лбом в грудь, как будто, так и предусмотрено.
Пиджак лежит на мраморной панели.
Дверь с грохотом захлопывается.

Об этом можно было фантазировать миллионы раз – в реальности все лучше:
и то, как Майкл быстро достает из узких штанов МакЭвоя рубашку и забирается рукой под белье, зная, что Джеймсу нравится, когда Фассбендер доминирует и заставляет его вести себя, как шлюху, выстанывая его имя. Майкл никогда ему не помогает – он просто кладет руку поверх члена и ждет, пока Джеймс не начнет двигаться сам. На этот раз хватает одного прикосновения к члену и двух поцелуев, чтобы шотландец подался вперед бедрами и уперся лбом в стенку кабинки.
и то, как Майкл кусает за шею, а потом целует место укуса и одновременно скользит вниз языком и ладонью, чтобы Джеймс ухватится рукой за край его пиджака и притянул еще ближе к себе, чтобы слушать сбитое дыхание.
и то, как Джеймс разворачивается лицом к нему и привлекает к себе за шею, вылизывая рот Фассбендера, чувствуя, как он жадно гладит его спину и нетерпеливо толкается в бедра, потому что за десять месяцев секса не друг с другом можно было рехнуться.
Здесь не хватает места – это понятно им обоим, поэтому МакЭвой обхватывает ногами Майкла за талию и довольно улыбается, когда тот вжимается в него и на секунду застывает.
- Скажи это, Джеймс, - стягивает с него штаны и облизывает пальцы.
- Сказать что? – утыкается носом в плечо и глубоко выдыхает. Замешательство – Майкл отстраняется и трется носом о щеку Джеймса.
- ..тебя кто-то касался? – сгибает пальцы – и МакЭвой со свистом втягивает воздух.
- Нет, - облизывает контур губ и дотрагивается языка, помогая расстегнуть ширинку.
- Надеюсь, ты представлял, что это делал я? – улыбается и гладит подбородок.
- Я не собираюсь отвечать на подобные вопросы, пока ты смотришь мне в глаза, - прищуривается и ерошит на затылке волосы.
- Скажи, Джеймс.
- Нет, - шире разводит ноги и запрокидывает голову.
- Скажи, - совсем шепот.
- Я скучал, Майкл, - с силой впивается пальцами в плечи.
- Я тоже.
*
Майкл поправляет его рубашку, подает пиджак, и Джеймс в зеркало наблюдает за выражением лица Фассбендера: рассеянная полуулыбка и прикрытые глаза. Мало похоже на бледного МакЭвоя. «Ну что, до свиданья, Джеймс, увидимся еще через год, смотри, не болей».
- Джеймс?
- Что? – хриплый шепот – по лицу проходит судорога.
- Прекрати носить мои вещи. Я иду тебе куда больше, чем этот пиджак, - он дует на волосы Джеймса и целует его в затылок.


2.

Кинк: акцент

-… ты издеваешься? – мочит в холодной воде ладони – трет шею, приникает ртом к крану и жадно пьет.
- О чем ты говоришь, Майкл? – господин «Я-уверен-в-себе-потому-что-я-крайне-сексуален» упирается плечом в стену и, будто бы ненароком, будто бы в какой-то легкой задумчивости, водит пальцем по нижней губе. Не смотреть на него. Не думать о нем. Самообладание и концентрация. Самообладание… Да, точно, вот именно то, чего не хватает Фассбендеру, когда Джеймс медленно облизывается и наклоняется к его плечу: - Я делаю что-то не так? – ты прозорливый малый, Джейми-бой. «Не так»? Ты все делаешь не так: примерным семьянинам не пристало открывать рот так, чтобы их немедленно хотелось целовать и трахать или трахать, а потом – целовать. Неважна последовательность, главное – процесс.
Да, Джеймс, тебе совсем не стоит так часто облизываться, не стоит так часто улыбаться, не стоит класть руку на колено, тебе не стоит дышать в его присутствии, потому что каждая мысль начинает содержать в себе толику высокорейтинговой порнухи.
Потому что этот сценарий заранее известен: сначала ты щуришься и улыбаешься, как довольный кот, а потом - «Майкл, у нас сегодня интервью, и я не надену белье». Или «Майкл, я иду на прослушивание, но буду думать о том, как мы занимаемся сексом».
Каждое твое прикосновение, МакЭвой, – это всегда обещание чего-то большего.

Разводит плечи, выпрямляется, хотя лучше бы, конечно, не смотрелся в зеркало: болезненный вид, как будто болен холерой или кончается от неизлечимого заболевания. Хотя, что там… против неизлечимых заболеваний у него были бы шансы, против МакЭвоя – ни одного.
- Ты себя нормально чувствуешь? – Джеймс – сама участливость, легкое касание пальцами лба – разглаживает морщинки и опять улыбается, как в замедленной съемке: губы разъезжаются в стороны, и кончик языка касается передних зубов. Неплохо было бы лишить его челюсти – это решило бы все проблемы.
- Ты специально? – перехватывает руку в воздухе и сжимает запястье. Джеймс наклоняет голову набок и шире раскрывает глаза.
- Майкл? – незаметное волнение в голосе, и МакЭвой сглатывает, потому что Фассбендер бывает злым и очень опасным.
- Какого черта, Джеймс?! – отбрасывает руку и прижимает пальцы к вискам. – Родина зовет?! – задумчивый долгий взгляд на раздраженного Майкла, касание к губам – и:
- Это раздражает. Непонимание меня раздражает.
- Помолчи… – глубокий вдох – глубокий выдох, упирается руками в раковину. – Ты можешь прекратить это делать?
- Роар! – плечи напрягаются. - Я не по… - ирландец резко оборачивается и притягивает к себе за талию, чтобы укусить за губы, потом быстро коснуться языком места укуса и надавить на рот: почувствовать, как податливо Джеймс отвечает, тянется к нему, как прохладные ладони заползают под рубашку, и услышать ужасно хриплое «Майкл». Вырвать у этой бляди последний вдох, последнее слово! – вжимает в стену и разве что не вылизывает МакЭвою глотку. Черт с ним, с эти интервью, Джейми-бой, давай я еще раз проведу ладонью между твоими ногами, а ты расставишь их еще шире и так по-бабски всхлипнешь, что я со злости оставлю на тебе несколько засосов?
- Майкл… - шипение сквозь зубы - и Фассбендер отстраняется, вытирая губы. – Нам нужно вернуться… - да, конечно, именно поэтому Джеймс подходит вплотную и кладет ладонь на живот, чтобы пальцами поддеть пряжку ремня. Бессильная злость – Майкл запрокидывает голову и зажмуривается.
- Если ты сможешь сформулировать свою мысль более четко, я что-нибудь с этим сделаю, - ладонь спускается вниз по шву штанов и немного надавливает. – Так что? – дыхание облизывает шею.
- Прекрати рычать… - сжимает ладони в кулаки, позволяя поцеловать себя около ключиц, и закусывает губы.
- Я не рычу, - пальцы водят вверх-вниз по шву – Майкл втягивает воздух и открывает глаза.
- Ты рычишь последние два дня, МакЭвой.
- Я не умею рычать, Майкл, - немного приподнимается и застывает около рта.
- Прекрати так произносить «р», - шепот в губы Джеймса, и он аккуратно проглатывает эти слова.
- Тебя что-то не устр-р-раивает?
- Блять, Джеймс! – исходная позиция у раковины.
- Но почему?
- Эта «р» настаивает на грубом сексе, - приглаживает волосы и открывает дверь.
- Удивительно, Майкл, просто удивительно, - «как я не заметил этого раньше».
*
- Мы пр-р-овели очень тр-р-удную р-р-аботу над этим пр-р-оектом… - Майкл скрещивает руки на груди, закидывает ногу за ногу и выглядит вполне убедительно, когда пытается не задохнуться и произнести: «Это было большим испытанием для нас обоих», потому что, черт подери, это было большим испытанием, по крайней мере, для него. – Я считаю, что Чар-р-льз – очень интер-р-есный пер-р-сонаж…

МакЭвой, ему нравится делать все наперекор: «Пожалуйста, Джеймс, не надо использовать мой парфюм» - «Почему?» Потому что, мать твою, каждый раз, когда я слышу, что от тебя пахнет мной, мне хочется немедленно тебя трахнуть, а твоя дебильная привычка обливаться сверху донизу духами никак не способствует моему самоконтролю, если я знаю, что ты пахнешь мной везде. «Пожалуйста, Джеймс, прекрати закусывать губы на интервью» - «С чего бы это?» Потому что точно так же ты делаешь, когда мы занимаемся сексом, а у тебя уже сел голос и ты не можешь больше стонать. «Пожалуйста, Джеймс, оденься» - «Ну Майкл!» Конечно, «ну Майкл»… Это непристойно так много времени проводить в кровати, понимаешь, Джеймс? Мы же творческие люди, должны говорить о чем-нибудь, кроме того, какая у тебя отличная задница.
«Пожалуйста, Джеймс» - это отличная идея для татуировки.
*
- Устал, - тянет гласные и валится на кровать. – Майкл, я устал! – бросает через всю комнату, очевидно, надеясь, что эта фраза вопьется в спину Фассбендеру, который отмокает под душем.
- Майкл? – ледяные струи стекают по спине. – Майкл, ты же правда там не др-р-очишь? – будь ты проклят. - Майкл! – растягивается на простынях, переворачиваясь на живот. – Майкл!
- Что? – он трясет мокрыми волосами и сильнее запахивает на бедрах полотенце, чтобы улечься рядом, погладить спину и поцеловать в плечо. - Зачем ты звал меня, Джейми-бой? Сказка? Горячее молоко? – МакЭвой зевает и передвигается ближе к Фассбендеру, нарочно задевая полотенце. – Горячий секс? – голос становится до ужаса пошлым, как будто Майкл предлагает отыметь Джеймса хриплыми глаголами. Откидывает назад голову, наблюдая, как веснушчатая спина укладывается у него на бедрах.
- У меня ужасно болит рот, - блядская улыбочка – и красные губы соприкасаются с загорелой кожей.
- Странно… так ты все-таки отсосал тому смазливому журналисту?
- Пр-р-идур-рок! – смеется и мажет языком вдоль живота. – Почеши меня.
- Что? – насмешливо изгибает бровь. Пальцы пробегаются по волосам, заправляя выбившиеся пряди за ухо, и поглаживают шею.
- Почеши меня, - он трется щекой о живот и пропускает под спиной Майкла руку, обнимая его за талию.
- Я могу разве что тебя выпороть, Джеймс.
- Ты ужасно неромантичен, - пальцы мягко проходятся между лопатками. - Да. Только сильнее, - расслабленно закрывает глаза. – Мур-р-р.
– Вас этому натаскивают в Шотландии? Мурлыкать с акцентом?
- Мур-р-р-р, - прикусывает кожу и гладит ногу. – Ты видел когда-нибудь шотландских кошек? Они такие очар-р-р-овательные…
- Прекрати, - дотрагивается пальцами до губ, и Джеймс берет в рот фалангу указательного пальца.
- Р-р-р-р, - рывок – Майкл переворачивает его на спину.
- Ну и ублюдок же ты, – ладонь запутывается в волосах, и пальцы аккуратно касаются ушной раковины, почесывая за ухом.
- Это все годы тренировок, др-р-руг мой, - демонстрирует белые зубы. – Фассбендер-р-р. Ир-р-рландец Фассбендер-р-р…
- У тебя грязный рот, Джеймс.
- Ага, - язык медленно облизывает верхнюю губу и надавливает на нижнюю. – И он чертовски болит, потому что ты мало его целовал, - довольно улыбается, запуская руку под полотенце. – Фассбенде-р-р-р, - несколько секунд, чтобы стянуть с него штаны и раздвинуть ноги, еще пару мгновений, чтобы заметить, как он щурится от удовольствия и подается бедрами вперед. – Грубый секс, Фассбендер?
- Именно, - облизывает пальцы и дотрагивается растянутого ануса. Слишком долго терпел сегодня, поэтому тянет на себя – Джеймс морщится, сминая пальцами простыню.
- Больно, Майкл, - плевать. Толкается вперед – и шотландец ударяется плечами о спинку кровати, выгибая спину, чтобы пустить глубже. Шипение – тонкие пальцы обхватывают член и двигаются в такт ритму: рывок вперед – и ирландец наклоняется ниже, чтобы поцеловать, отстраняется назад – и закрывает глаза, чтобы облизнуться. Джеймс дотрагивается ладонью до алого рта, прикусывает ладонь и, пошло улыбнувшись, облизывает пальцы.
- Почему ты такой засранец? - по телу проходит судорога, и Джеймс приоткрывает губы:
– Майкл, ну?.. – ирландец наваливается сверху, вдавливая в матрас, и трется животом о стоящий член, улыбаясь куда-то в плечо. – Быстрее! - шотландец обхватывает ногами за спину и притягивает к себе с едва слышным «Пожалуйста» - Майкл просовывает между ними руку, делает несколько отрывочных движений, прежде чем с рыком отклониться, практически выйти из него и приподнять за бедра.
Главное – прогнуться под нужным углом, позволить подхватить себя под поясницу и застыть в нескольких сантиметрах над кроватью, чтобы он вошел полностью и застыл, удовлетворенно улыбаясь, зная, что следующим звуком в комнате будет протяжный стон МакЭвоя.
*
Щелчок зажигалки.
- Майкл….
- Если ты не замолчишь, я зашью тебе рот, Джейми, - выпускает дым. – Я зашью тебе рот.


3.

Т05-19. Майкл/Джеймс. Один делает другому массаж после съемочного дня и обнаруживает, что спина у партнера - одна сплошная эрогенная зона.

Джеймс МакЭвой изучает, сколько он может вытерпеть.
Джеймс – исследователь, естествоиспытатель, сын Максвелла – изучает, как долго он может держать себя в руках.

Надо сказать, эксперимент изначально был обречен на провал: Джеймсу нравятся красивые вещи, красивые люди, красивые жесты – у него нет иммунитета против хриплого «Не поможешь, Джейми-бой?» и последующей острой улыбки, которая царапает щеку и заставляет улыбаться в ответ.
У Джеймса плохо с контролем, и он методично заваливает опыт за опытом. Тактильные исследования? МакЭвой путается в параметрах и показателях: он хотел узнать, что будет, если в шутку обнять Майкла за талию и поцеловать его в скулу. И оказалось – как удивительно - что Майкл никак не прореагирует, а Джеймс начнет искать больше касаний, начнет невзначай дотрагиваться, выискивать поводы для близости: «Хочешь, я помогу застегнуть костюм?», «Подать тебе пиджак?», «Давай помогу с галстуком». У Джеймса расширяются зрачки, и он тяжело сглатывает, глядя, как атласная змея затягивается на шее: ему хочется знать, как долго Майкл может выдержать без кислорода. Что будет, если запретить Майклу дышать? Если сжать пальцы так сильно, что серые глаза станут темными? Кажется, ничего хорошего не выйдет, но Джеймсу никто не запрещает об этом думать, особенно когда он слышит размеренное биение сердца, разглаживая на Майкле пиджак.
У Джеймса есть теория, что сердце Майкла можно заставить работать согласно распоряжениям самого МакЭвоя, и тогда он ставит ряд невербальных проб.

МакЭвой разговаривает, выгибая шею и чуть сводя губы в улыбке, делая голос низким и бархатным, щурится, как на солнце, обкусывает пересохшие губы - Майкл улыбается в ответ и бросает: «Прекрати облизываться, Джейми». – «Почему?» - «Потому что я обещал: никакого секса на съемочной площадке». Фассбендер смеется, но ничего смешного нет: во рту пересыхает и предательски дрожат пальцы.
Что может записать Джеймс в свой дневник натуралиста? Только то, что Майкл – акула, которая приходит на запах разодранных губ; хищник, который наклоняется к нему, опираясь рукой о стену сзади, ограничивает пространство, заставляет смотреть только на себя, а потом трется носом о щеку и с беспокойством говорит: «Нам же сниматься завтра, Джеймс. Какие крупные планы с такими губами?». Самые лучшие крупные планы, - у Джеймса что-то не то с горлом, и он только хрипит, - крупные планы, в которых видно, как конкретно Чарльз и Эрик проводят время после партии в шахматы.
Майкл делает шаг назад и достает телефон, щелкая камерой. «Ты только посмотри», - устраивается рядом и показывает Джеймсу фотографию его губ, - «что ты с собой делаешь, Джейми-бой?».
«А что со мной делаешь ты?» - МакЭвой сжимает ладони и выпускает воздух сквозь зубы, проглатывая реплику.
- Я просто много нервничаю в последнее время, - Майкл запрокидывает голову и подносит телефон к лицу, дотрагиваясь ртом до изображения губ.
- А разве у тебя есть повод?

Какое-то время Джеймс помнит, что у него есть жена, обязанности перед ней и некоторые моральные принципы – не очень много, но они все-таки есть. Постепенно эти важные факты вытесняются: Джеймс думает «Хм, давно не звонил домой», и уже в следующее мгновение он вслушивается в чужие реплики «Джейми, поедем в отель вместе?», «Джейми, пойдем в бар вечером?», «Джейми, кофе хочешь?».
Он хочет не только кофе, поход в бар или одно такси на двоих. Он хочет поделиться с Майклом всем.

Джеймс много курит в рамках эксперимента, но куда больше никотина пропадает впустую: все ломается к чертям, все валится из рук, и легкие отказываются дышать. Подносит ко рту сигарету и слышит сзади: «Дашь прикурить?» - пачка падает на пол, и МакЭвой как бы случайно давит сигареты. Они оба с удивлением отмечают, что особенно хорошо Джеймсу удается играть роль парня, у которого «эта - последняя».
Майкл наклоняет голову набок и прикладывается к дымящейся сигарете, аккуратно обхватывая запястье: сухие, горячие пальцы на пульсе. От Фассбендера идет ровное тепло, которое медленно течет от груди МакЭвоя до низа живота; затягивается и выпрямляется, касаясь рта Джеймса: тот приоткрывает губы, впуская дым, и, зажмуриваясь, прижимается к Майклу.
Все крайне естественно: рука под спину – Джеймс прогибается и тянет к себе за волосы; грубые поцелуи в шею, голодные укусы, чей-то хрип.
Джеймс все это знает: тянущее, болезненное желание обладать, которое раздирает живот, необходимость трогать, чувствовать, через прикосновения подчинить себе, пролезть в чужую голову, выпотрошить там все и оставить после себя злое «Ты мой, мой». Майклу не надо объяснять дважды, чего он хочет, до крови прокусывая МакЭвою губу.
Пока они целуются, Джеймс думает о том, что финальную сцену фильма нужно усовершенствовать: мало просто упасть перед Майклом на колени в песок – нужно отлить Фассбендера из золота и принести жертву в качестве сердца живого человека.

Джеймс наблюдает и описывает их отношения, ведет дневничок, в котором зло черкает: «Я пропадаю на этих островах, меня пожирают аборигены» - ему одновременно и больно, и приятно приносить себя в жертву во имя науки, но каждое новое прикосновение, каждое новое слово ставит под сомнение незаинтересованность в опыте.
Какое-то время МакЭвой еще пытается контролировать это путешествие на край ночи, но, в конечном итоге, он отказывается и от этого. Джеймс все проваливает, потому что он не может больше терпеть.
На девяносто восьмой день он снимает свой халат ученого, и происходящее наваливается на него с удвоенной тяжестью: «Джеймс, милый, мне кажется, ты влюбился! Слышишь, как часто бьется твое сердце?!» - МакЭвой не слушает внутренний голос: он прячет лицо в коленях и на ощупь находит бутылку.
Пить, курить и пытаться прикончить себя работой – именно так решает свои проблемы взрослый Джеймс МакЭвой, который больше не испытывает желания играть в исследователей Нового Света.

«Мы можем снимать дальше», - взрослый Джеймс МакЭвой растирает мышцы шеи и делает большой глоток отвратительного кофе. «Я совсем не устал», - взрослый Джеймс МакЭвой курит по несколько сигарет подряд. «Нет, мне не нужен отдых», - взрослый Джеймс МакЭвой, валясь с ног от усталости, раздраженно щелкает пальцами.
- Джеймс? – Майкл мягко касается локтя, разворачивая к себе. – Я думаю, на сегодня всё, - чуть сжимает плечо.

Джейми-бой согласно кивает. Всё так всё.
*
Майкл не останавливает Джеймса, когда тот открывает дверь его номера, идет в его душ, забирает из шкафа его рубашку, переодевается в его нижнее белье.
Скольким людям приходила идея носить его вещи? Скольким он это позволил? – Майкл провожает взглядом МакЭвоя, мечущегося из угла в угол.

Джеймс очень устает, сражаясь сам с собой, злится от мелких поражений: сказал себе, что больше не придет к Майклу – и вот он опять у него; запретил себе брать одежду, пропахшую табаком и терпким парфюмом, – и вот он снова упирается лопатками в стену, неловко обтягивая край рубашки.
Джеймсу совсем не весело, и азарта первооткрывателя давно нет: любой жест и любая фраза уже знакомы, они снова и снова обходят этот неприветливый континент.
МакЭвой вытягивает ладонь.

- Виски?.. – это не вопрос, скорее, уточнение, правильно ли он истолковал замершую в ожидании руку. – На что ты надеешься? Что, если ты будешь проводить по двадцать часов на площадке, тебе станет лучше? – Джеймс поджимает губы и молча берет стакан, усаживаясь на пол.
- Мне не пятнадцать лет, Майкл, - с растрепанными волосами, в рубашке не по размеру, в чужом гостиничном номере он больше всего похож на сбежавшего подростка. Разве что не курит марихуану, но это только вопрос времени…
- Ну, на твоем месте я бы не спешил с выводами, - он не садится рядом – умащивается на узком диване так, чтобы плечи МакЭвоя были на уровне его колен, потому что чувствует себя старше и испытывает какую-то мучительную ответственность за то, что шотландские дети на площадке изводят себя до крови, отыгрывая какой-нибудь крошечный кадр по двадцать раз. Майкл чувствует ответственность за то, что происходит с Джеймсом, но не может абсолютно ничем помочь.
- Я просто немного… устал, - запрокидывает голову и отстраненно смотрит куда-то в сторону.

Дорогая Вселенная, не позволяй Джеймсу МакЭвою грустить, потому что в подобных ситуациях его тут же хочется уложить в теплую постель, целовать полвечера и читать английские сказки на разные голоса, только бы он улыбался. Так можно забыть о своей карьере актера и посвятить свою жизнь его выхаживанию.

- Кто бы ни устал, Джейми, насилуя себя целый день? – Джеймс хмыкает и залпом осушает стакан, упираясь лбом в колено Фассбендера.
- Дело не в фильме. Я устал от… всего, - пальцы поглаживают от скулы к подбородку – и МакЭвой послушно вытягивается под прикосновениями. – Все надоело, - Майкл ерошит его волосы и дотрагивается до плеча.
- Найди себе новое развлечение, Джеймс. Хочешь, снимем проституток?.. – ладонь нажимает на плечо, и шотландец открывается от колена, сводя лопатки. - … и утомим их чтением Шекспира? – тихое хихиканье – Майкл ставит на подлокотник свой стакан, чтобы двумя руками провести по напряженным плечам, размять мышцы.
- На тебя поразительно негативно влияет общение со мной, - на секунду замирает под прикосновениями – и перебирается между ног Фассбендера. Приходит ли ему хоть иногда в голову, что вместе они смотрятся как женатая пара? Скорее всего, именно над этим Джеймс и раздумывает, закусывая губы, когда ладони медленно проходятся вдоль позвонков и надавливают между лопатками:
- Ничего меня не радует, Майкл. Даже утомленные проститутки, - наклоняет на бок голову, рассеянно улыбаясь, и втягивает через зубы воздух, когда большие пальцы сходятся около шеи.
- Можешь попросить отпуск, - медленно массирует плечи и отклоняется на спину дивана, чтобы было удобнее, и аккуратно массирует спину, чуть пощипывая кожу.
- Ага, наверное… - шире расставляет ноги, кладет локти на колени и, приоткрыв рот, опускает голову. – Ниже, – хрипло; Майкл гладит около ребер, наблюдая, как Джеймс сжимает и разжимает пальцы.
- Или поехать загород… - надавливает на позвоночник – МакЭвой краснеет и закусывает губы, закрывая ладонями лицо.
- Точно… - практически неслышно.
- Ты вообще меня слушаешь? – обводит ладонями лопатки и проходится по хребту.
- Именно… - тяжело дышит и, когда Майкл тянет его за волосы, начинает бессознательно облизываться, встретившись с ним взглядом: сначала язык проходится от уголка губ по всей нижней губе, и Джеймс чуть прикусывает ее, чтобы она приобрела алый цвет, а потом снова разжимает губы, чтобы провести языком.
- Джеймс? – не откликается – только глубоко втягивает воздух, открыв рот. Рука проходится вниз по позвоночнику до поясницы – и Джеймс резко втягивает воздух, выпрямляясь. – Скажи мне что-нибудь, Джейми…
- Сделай так еще раз... – широко распахивает глаза. – Пожалуйста, сделай так еще раз…

И Майкл делает, как обычно, делает.
Делает не потому, что ему нравится видеть, как дергается кадык Джеймса, когда пальцы дотрагиваются до копчика и уходят чуть ниже под резинку трусов; не потому, что ему нравится усаживаться позади Джеймса, просовывать руки по его подмышками и на ощупь расстегивать свою рубашку; не потому, что ему нравится прижиматься губами к солоноватой от пота шее и чуть закусывать краснеющую кожу.
Майкл делает это, чтобы как-то помочь Джеймсу.

Подушками пальцев от ушной раковины до плеча, а потом замысловатое движение, вычерчивающее то ли «М», то ли «Д», и вслед за ним – долгий поцелуй монограммы.
Джеймса трясет, и он сцепляет руки в замок, пряча между локтей голову. Правда, это никак не спасет его от того, что ему хочется лечь под Майкла, вместе с Майклом, это никак не спасет его от желания дать целовать не только свою спину.
Майкл укладывается на щеку между лопаток и лениво слизывает веснушки, оставляет на спине влажные подтеки, якобы не замечает, как Джеймс тянется рукой под белье и с оттягом двигает ладонью.

На каждый выдох – два поцелуя, все ниже и ниже, пока Джеймс не прогибается и не начинает шипеть. Вытирает руку о ковер и позволяет обнять себя за плечи, зарыться в своих волосах, находит руку Майкла и укладывает к себе на живот, прячась в его огромных объятьях.

По результатам эксперимента, они не влюблены друг в друга, - Майкл упирается подбородком в затылок Джеймса, и тот поворачивается для поцелуя.
Но как тогда назвать это чувство?

запись создана: 13.12.2011 в 23:47

@темы: fiction

---

нытье

Я боюсь ровным счетом одной вещи, которая чем дальше, тем кажется мне более и более вероятной:

Я сдохну в одиночестве.
Или в сточной канаве.
Или, при очень плохих обстоятельствах, в одиночестве и в сточной канаве.

Я испытываю патологическое желание портить все на свете. Мне нравится сначала приобретать какие-то вещи, а потом смотреть, как они накрываются пиздой.

Мой страх: он скажет, что "ничего не выйдет"- основан на вполне разумном понимании того, что мне нечего ему предложить.
"Запусти, мальчик, в меня руку, я весь теку! Выше-выше! Чувствуешь - слизь? Тут гниют мои внутренности и зреют несколько опухолей".

Другие могут предложить домашний уют, доброту, желание помогать, какие-то жизненные цели и будущие достижения.
Я могу смешно шутить про Байрона.

У меня есть две руки и две ноги.
И, тем не менее, я почему-то все равно калека.
хх

Собака Марты ходит по дому и перхает, задыхаясь.
- Знаешь, мне кажется, все твои собаки пытаются здесь сдохнуть, - она дает мне звонкую пощечину и сильно-сильно сжимает зубы. - Твои собаки ненавидят тебя, Март! Все живое, зависящее от тебя, хочет покончить с собой! - собака болезненно скалится и выгибает спину. - Никто тебя не любит, Март! - она не плачет, потому что моя Марта самая сильная девочка в этом помещении.

Я знаю, что ее это трогает, потому что собака Марты - это буквально единственное существо, которое любит ее такой, какая она есть. Ее собака спит вместе с ней. Завтракает и обедает вместе с ней. У нее на руках смотрит фильмы. Ходит гулять с Мартой по вечерам.
Собака Марты знает о ней очень много, и Марта не хочет делиться этими знаниями с кем-то, кто умеет говорить.

Я, к примеру, знаю о Марте только то, что она последняя сука.
- Ты ублюдок, Марк, ты просто ублюдок, - она пьет из горла, и вино течет по шее. - Ты мерзкое животное. Ты отвратителен сам себе.
- Я люблю себя, глупышка, - она прижимает ладонь ко рту и запрокидывает голову, чтобы не расплакаться.
- Твоей любви едва хватает на то, чтобы кончить. ...почему ты не можешь оставить меня в покое?

Но ведь тогда я останусь один.
Марта-Марта-Марта.
Я делаю тебе больно, потому что боль связывает нас.

Как ты еще поймешь, что я помню о тебе, если ты не будешь кончиться в агонии?
Моя память выжжет тебя.

@темы: тексты

---

понадеюсь на то, что завтрашний я удалит это

Я бы посмотрел, как ты облизываешь мои пальцы.

Как твои тонкие, пересохшие губы дотрагиваются до моих облезших фаланг, и как один их твоих самых острых кинков превращается в твой худший ночной кошмар. Я бы поставил десять за актерское мастерство, если бы ты не выдала, что я омерзителен тебе.

Я весь разодран.
Я весь в крови.
От меня отламываются куски кожи.
Это то, что происходит со мной снаружи.

А теперь представь, что творится внутри.

хх

И, когда мне не лень, я представляю, как мы трахаемся. Вот что уж по-настоящему кажется мне верхом извращений, вот что выдает с головой мою нездоровость.
Нам бы лучше не то что не касаться друг друга - выстрелить в лобную долю, чтобы никогда не испытывать стыда за то, что мы переживаем, а я лежу, сражаюсь со сколиозом, прогибаясь якобы под тобой и голосом Криса Корнера.
Я не испытываю уж такого прямого желания взять или отдать - мне любопытен сам процесс. Некоторым интересно, как после долгих разлук звучит чужой голос. Мне - нет.

Какая вообще разница, как звучал твой голос для кого-то, пока мы не были вместе? Какая нелепая трата тебя на других людей.
Теперь у тебя есть я.
Точнее, теперь у меня есть ты.

хх

В моей жизни нет для тебя места.
Выметайся отсюда. Забери свою обувь. Свои вещи. Не пиши и не звони мне.
Порви с нашими общими друзьями.
Сожги наши фотки.
Рассказывай всем, какое я хуйло и как ты меня ненавидишь.

Нет, это пустое место не от тебя.
Это - оптическая иллюзия.

@темы: тексты

---

скетчи/наброски

1. "Эта не та жизнь, которую можно прожить"

Двое сидят на высоких стульях, девушка отстукивает ладонями ритм, парень щелкает пальцами. Девушка: яркие цветы в волосах, красное/белое платье, темные волосы, загорелая. Парень: средней длины волосы, джинсы, рубашка.
Фон: какая-нибудь зелень, много света/солнца
Их перекрывает танцующая девушка, которая поет что-нибудь из Цезарии Эворы/любую песню на испанском.

Девушка читает Лорка, парень - Дарио. Они должны делать это одновременно, строчки должны накладываться, но в какие-то моменты один замолкает и провисает стих. Танцовщица в эти моменты взмахивает руками и прогибается.
1-2 минуты.

Общий план: они все сидят в витрине/огороженном помещении. Подпись: "Ceci n'est pas une vie"

2. социалка

а) на диване лежит девушка и плачет. Поднимается - разбивает находящиеся в комнате вещи, кричит. Входит полуобнаженный парень в белом и обнимает ее. Она затихает, успокаивается и засыпает у него в руках.
Парень сидит на диване с девушкой на руках. Общий план: "Прозак всегда поймет Вас"

б) парень в довольно грязной комнате, воет в углу и раздирает себе лицо. В комнату вваливается толпа народа, они начинают смеяться и обнимать этого парня. Он счастливо улыбается.
Общий план: они стоят кругом и прыгают. "Первитин: друзья ждут тебя"

в) голый парень, в чем-нибудь вымазанный, на кожаном диване. Открывает глаза - не может найти одежду. Входят обнаженные девушки с подносом, садятся рядом с ним и начинают вылизывать его.
Общий план. "Кокаин. Ты снова на волне"

г) стоит около окна, стучит пальцами по подоконнику, хочет прыгнуть, но сзади к нему подходит другой парень, обнимает со спины за талию, вытаскивает на раму - прыгают, у второго появляются крылья, и они летят.
"Героин. Наш предел - только небо"

д) девушка сидит и плачет на скамейке. Все проходят мимо. Рядом присаживается парень, обнимает ее, и она прячется у него под пальто, улыбаясь.
"Марихуана. Мир не так уж и плох"

е) парень заходит в помещение, где на лавках сидят люди разной степени красоты и обнаженности. Тыкает в кого-то, отдает деньги, и этот человек, понимающе приобнимая его, берет за руку. Они уходят.
"Наркотики любят Вас таким, какой Вы есть".

Убей себя сегодня - спаси мир.

скетчи-май12

1. Belarus is more than you think
Под что-нибудь мощное, типа Justice-Genesis.
Парень бежит маршрутом Карла Маркса-художественный музей-выход на Ленина.
Камера снимает со спины, черно-белая съемка или уменьшение насыщенности изображения. Выхватывает сжатые в кулаки ладони, растрепанные волосы, как облизывает губы, в замедленной съемке - как ноги открываются от земли, пока он бежит.
Убирается слоу-моушн, парень заворачивает за угол на проспект.
Стоит посреди поля и улыбается.

Кат.
Belarus is more than you think.

2. социалка
По улице идет мужчина - облегающие брюки, приталенная рубашка, в ухе серьга.
За ним идет другой мужчина и орет: "Сраный педик! Сколько тебе надо заплатить, чтобы ты отсосал?" - м1 никак не реагирует. М2: "Надеюсь, вы все сдохнете от СПИДа, мрази! Ненавижу вас! Говномесы ебанные! Как твои родители тебя не пристрелили? Пидарас!"
М1 резко разворачивается, хватает за руку м2, прижимает его к стене и целует.

Кат.
"Over 30% of homophobes are gays.
Stop hating yourself."

запись создана: 06.02.2012 в 19:03

@темы: тексты

---

У нас тут свая асаблівая атмасфэра.

Сидели мы вчера на "Ночи пожирателей рекламы". На сцену выходит москвич рассказывать о мероприятии.
- Бла-бла-бла, в первые в Белоруссии... - зал начинай орать "Эй!", свистеть, шуметь, и кто-то кричит: "Беларусь! Ты в Беларусь приехал!".

That's my country, brothers.
Вообще, там еще должны быть положительные мотивационные картинки, но пока начнем так.

далей

---

Я обожаю, я обожаю, черт подери, когда девы начинают говорить о гей-прайде. Когда далекие от мувемента девы начинают говорить о прайде.
Когда девушка, считая, что она несет в народ столпы гуманизма, садит себе на плечо сову и начинает рассказывать всем о том, как важно гордиться тем, что ты гей, своим фолловерам, мне хочется умыться слезами.

Я охуеваю от того, сколько бессмысленного говна совершают люди.
Ну ок, ты хочешь, возможно, остановить гомофобию. Хочешь сделать какой-то вклад в движение. Это достойное похвалы желание: у тебя лучшие намерения.
Но, прости, ты серьезно считаешь, что, написав в своем дневничке радужный пост о том, как славно быть геем, и дав прочитать его 700 девушкам, у которых есть парни или которые находятся в том прекрасном состоянии: "меня-никто-не-хочет-трахать-потому-что-я-жирная-и-поэтому-я-стану-лесбиянкой", ты как-то реально изменила ситуацию?

Я пришел на сборище анонимных наркоманов и сказал, что колюсь героином. И мы стали с ребятками слать друг другу воздушные поцелуйчики, ибо у нас своя особенная атмосфера.

Проповедовать гей-прайд в своей комфорт-зоне и не уметь вести дебаты - это просто уебищно.
То есть, в твоем-то уютном с тобой все согласятся, как важно гордиться тем, с кем ты ебешься, но как только зону нарушат и скажут: "Эй, прости, а что в этом такого?" - ты начинаешь орать, что гомофобам здесь не место.

Милая, движению нужна не поддержка в сетях, где все такие прекрасные люди, готовые толерастить до последней капли крови любое проявление сексуальности.
Хочешь сделать что-то - иди в ЛГБТ, помогай больным со СПИДом, проводи тренинги с людьми, которым нужна помощь, пиши петиции.
Вас в Рашке, якобы таких вот сочувствующих, тысяч десять точно соберется. Так почему, объясни, никто из вас не удосужился как-то остановить Чуева? Почему вы сидите и нихуя, абсолютно нихуя не делаете, кроме как кропаете потекшие постики?

Геям, трансам, лесбиянкам не нужны мотивирующие посты типа: "Люби себя таким, какой ты есть, и гордись тем, на кого дрочишь".
Уверяю тебя, это одна из наименьших проблем - отсутствие футболок для ЛГБТ с крутыми надписями.

---

I'm mister Brightside.

Единственную истину, которую я могу предложить себе к восемнадцати: "Ты не Дуг Сполдинг, детка".
Вы понимаете, да? То есть, восемнадцать лет на осознание того, что никаких последних рейсов трамваев, распития вина из одуванчиков, никаких теннисных туфлей, никаких галлонов чая и килограммов печенья. Как минимум, я чувствую себя порядком обманутым.

Казалось бы, что проще принятия того, что ты не живешь в Штатах, ты не мальчик и тебе не одиннадцать.
Решать логарифмы проще. Читать стихи наизусть проще. Гладить одежду проще.

- Тут дело в том, - он хлопает себя по карманам, и я лениво протягиваю ему зажигалку, - дело в том, говорю, что лично меня подвели многие вещи.
Мы вяло плетемся по Немиге, и я еще успеваю сделать какое-то глубокомысленное замечание навроде: "Смотри, у Стеллы небо белое". Вообще, этим я подразумеваю, как изменчивы вещи, мол, над нами небо еще синее, а через пятьсот метров - белеет. И что это драма, такая драма. Ничему нельзя довериться в этой жизни.
- Ну так, собственно, просыпаюсь я однажды утром и чувствую, что хочу играть в машинки. Хочу жрать варенье. Хочу читать про Гарри Поттера. Хочу играть в теннис и бегать кросс с одноклассниками. И знаешь, это чувство такое сильное, что я, по привычке абсолютно, шарю рукой под кроватью, пытаясь найти портфель. Солнце лениво шарит по моему лицу, я жмурюсь, такое тепло растекается... И я нащупываю только клок пыли, потому что я жопа ленивая, которая пропылесосить не может. "Доброе утро, я твоя взрослая жизнь".

Это реально была подстава: со Сполдингом. Лет до 16 я категорично считал, что все вещи имеют тенденцию длиться столько, сколько нужно. Иногда - полгода. Иногда - вечность. Я казался себе такой Гермионой, с химзавивкой и маховиком времени.
И - вот нет. Серьезно. Я сейчас абсолютно серьезно. На некоторые штуки никак не повлияешь. На другие - можно, но лень. Время никак не остановить. Оно от тебя не зависит.
Пишу Хокину письмо о прошении соавторства, знаешь ли.

Вещи, люди, отношения - все заканчивается, и ты можешь разве что, подлизывая под стихийных диалектиков, говорить, что панта рей, все дела.
Сполдинг говорил об этом, и я понял это только сейчас.
У меня было какое-то убеждение, что я могу взмахнуть рукой и такой: "Все, стоп. Вот это дерьмо сейчас заканчивается, и начинается та прекрасная жизнь. Феллини, твой выход".

- Самое мерзкое то, что вроде как же у тебя есть возможность все бросить. Прекратить наебывать себя и других, что эта та жизнь, которой ты хочешь жить. Перелететь на другую планету. Захватить Британию. Не помню, о чем я там еще думал...
И нет. Ты остаешься. Суть в том, что как только ты начинаешь бояться менять цвет волос, постепенно ты начинаешь бояться менять и другие, более глобальные вещи.
Взрослая жизнь полна страха и торговых агентов.

Самое потрясающее и, в то же время, самое отвратное, что ты еще ни от чего не отказался, что тебе хочется выходить на улицы, на баррикады, хочется что-то делать, и это по-прежнему с тобой, жжет тебя. Но ты ничего не делаешь. Ты говоришь этому парню: "Давай сегодня без хуйни, ок?", и он тебе: "Да пошел нахуй, зажравшийся ублюдок!"

- Это не происходит так резко: просыпаешься - и такое ГОСПОДИ, МНЕ ДВАДЦАТЬ ОДИН, ЕСТЬ ЛИ ЖИЗНЬ НА ЭТОЙ ПЛАНЕТЕ. Нет. Однажды ты смотришь в зеркало и устало смотришь на то, что с тобой произошло за эти годы.

@темы: тексты