I'm a five-pound rent boy, mr. Darcy.
какая-то ужасающая тоска по дому, а дома нет.
ушла необходимость переписывать текст: сначала пишешь от руки, потом садишься в поезд и перепечатываешь заново. и вроде как через эту бессмысленную механическую работу переживания обретают завершенность. только теперь - ни желания завершенности, ни, собственно, переживаний. я чувствую себя усталым, а потом устаю еще больше. и так изо дня в день.
хх
Торсдайн жил в пятом доме по Штернгатан. Когда поворачиваешь от почты – минут десять по прямой, почти до самого озера. Дом был хороший: отец Торсдайна был то ли архитектором, то ли строителем. Строил для себя. Они переехали, когда Торсдайну было лет пять, а его брату – семь. Отец уволился с работы, растил их. Хороший человек был.
У его дома сидела керамическая лягушка – отец на распродаже за тридцать крон купил. Знаешь, с такими глупыми выпученными глазами… У нас была похожая, только моей сестре лягушка не нравилась, и она перекрасила ее в розовый. И мы пару лет с этой розовой лягушкой жили. Даже имя ей дали – Кристина. Розовая лягушка Кристина.
Одним летом Торсдайн поспорил с братом, кто быстрее доедет до дома от магазина на перекресте. Сколько им было? Лет по десять. Ты бы знала Торсдайна: он ненавидел проигрывать! Но всегда проигрывал. Боже, чего он только не придумывал, только бы отыграться. Сколько мы повторных забегов делали из-за него, сколько раз давали вторую попытку, сколько раз Торсдайн хлопал дверьми, обижался, уходил домой. А потом звонил мне, просил прощения. Я прощал.
И тогда, с братом, он так гнал, что не успел затормозить. Мы у озера были. И я помню, очень хорошо помню, как улыбался Торсдайн, когда подлетал к дому. Он упивался моментом.
Тебе кажется: глупо. А нам было десять, стояло лето, и Торсдайн обогнал своего брата. И для него это была огромная победа. И для меня. Да.
Он не успел затормозить – налетел на лягушку, разбил себе лоб. От мордочки лягушки откололся кусок, и Торсдайн, поднявшись, поднял вверх этот кусочек. Первый трофей! Первая победа! Его отец работал в саду; когда увидел Торсдайна с лицом в крови, страшно закричал. Ты сама представь: везде кровь, велосипед в клумбе, а Торсдайн бегает и смеется. И я был как-то очень искренне рад за него. Я был очень причастным, очень близким.
Когда прохожу по Штернгатан, всегда обращаю внимание на эту лягушку. Они ее с тех пор не заменили. И так странно.
Знаешь, иногда зацепишься за какую-то мелочь, и она засядет в тебе ноющей занозой. И ты тянешь ее за собой всю жизнь, не зная, как избавиться.
хх
Ингрид была симпатичной девушкой; да, симпатичной. Ты знаешь, ее семью все любили: Рихардсоны всегда первыми здоровались, жили просто, готовы помочь были. Мать ее делала лучший яблочный джем; осенью, когда яблоки начинали снимать, они у ворот всегда ставили ящик – чтобы угоститься можно было.
Ингрид яблоки не собирала – кто ее знает, почему; но, помню, однажды я шел мимо и увидел, как она брала из той коробки у ворот яблоко, подбрасывала вверх и потом ловила с глухим хлопком. И долго-долго стояла там, пока все не подбросила.
Зачем?.. Не знаю.
Они в тот день сжигали листья, и, знаешь, дым стелился по саду. А Ингрид в белом платье, с такими, голубыми цветочками снизу, ходила от дерева к дереву. У нее лицо было… словно она что-то потеряла. И потом вышла к воротам. Это я хорошо помню.
И я вот недавно стал думать о них: о яблоневом саду, о Рихардсонах, об Ингрид… Интересно, нашла ли она то, что потеряла.
ушла необходимость переписывать текст: сначала пишешь от руки, потом садишься в поезд и перепечатываешь заново. и вроде как через эту бессмысленную механическую работу переживания обретают завершенность. только теперь - ни желания завершенности, ни, собственно, переживаний. я чувствую себя усталым, а потом устаю еще больше. и так изо дня в день.
хх
Торсдайн жил в пятом доме по Штернгатан. Когда поворачиваешь от почты – минут десять по прямой, почти до самого озера. Дом был хороший: отец Торсдайна был то ли архитектором, то ли строителем. Строил для себя. Они переехали, когда Торсдайну было лет пять, а его брату – семь. Отец уволился с работы, растил их. Хороший человек был.
У его дома сидела керамическая лягушка – отец на распродаже за тридцать крон купил. Знаешь, с такими глупыми выпученными глазами… У нас была похожая, только моей сестре лягушка не нравилась, и она перекрасила ее в розовый. И мы пару лет с этой розовой лягушкой жили. Даже имя ей дали – Кристина. Розовая лягушка Кристина.
Одним летом Торсдайн поспорил с братом, кто быстрее доедет до дома от магазина на перекресте. Сколько им было? Лет по десять. Ты бы знала Торсдайна: он ненавидел проигрывать! Но всегда проигрывал. Боже, чего он только не придумывал, только бы отыграться. Сколько мы повторных забегов делали из-за него, сколько раз давали вторую попытку, сколько раз Торсдайн хлопал дверьми, обижался, уходил домой. А потом звонил мне, просил прощения. Я прощал.
И тогда, с братом, он так гнал, что не успел затормозить. Мы у озера были. И я помню, очень хорошо помню, как улыбался Торсдайн, когда подлетал к дому. Он упивался моментом.
Тебе кажется: глупо. А нам было десять, стояло лето, и Торсдайн обогнал своего брата. И для него это была огромная победа. И для меня. Да.
Он не успел затормозить – налетел на лягушку, разбил себе лоб. От мордочки лягушки откололся кусок, и Торсдайн, поднявшись, поднял вверх этот кусочек. Первый трофей! Первая победа! Его отец работал в саду; когда увидел Торсдайна с лицом в крови, страшно закричал. Ты сама представь: везде кровь, велосипед в клумбе, а Торсдайн бегает и смеется. И я был как-то очень искренне рад за него. Я был очень причастным, очень близким.
Когда прохожу по Штернгатан, всегда обращаю внимание на эту лягушку. Они ее с тех пор не заменили. И так странно.
Знаешь, иногда зацепишься за какую-то мелочь, и она засядет в тебе ноющей занозой. И ты тянешь ее за собой всю жизнь, не зная, как избавиться.
хх
Ингрид была симпатичной девушкой; да, симпатичной. Ты знаешь, ее семью все любили: Рихардсоны всегда первыми здоровались, жили просто, готовы помочь были. Мать ее делала лучший яблочный джем; осенью, когда яблоки начинали снимать, они у ворот всегда ставили ящик – чтобы угоститься можно было.
Ингрид яблоки не собирала – кто ее знает, почему; но, помню, однажды я шел мимо и увидел, как она брала из той коробки у ворот яблоко, подбрасывала вверх и потом ловила с глухим хлопком. И долго-долго стояла там, пока все не подбросила.
Зачем?.. Не знаю.
Они в тот день сжигали листья, и, знаешь, дым стелился по саду. А Ингрид в белом платье, с такими, голубыми цветочками снизу, ходила от дерева к дереву. У нее лицо было… словно она что-то потеряла. И потом вышла к воротам. Это я хорошо помню.
И я вот недавно стал думать о них: о яблоневом саду, о Рихардсонах, об Ингрид… Интересно, нашла ли она то, что потеряла.