I'm a five-pound rent boy, mr. Darcy.
Я люблю думать о том, что Минск – это город мертвых заводов; тогда становится совсем не обидно, что закрывают книжные магазины, кофейни, выставочные залы – нам ничего этого не нужно. По-настоящему мы нуждаемся только в том, чтобы каждое помещение было переоборудовано в цех, с яркими лампами над потолком, с пожелтевшими от старости рабочими комбинезонами на стене и завывающей сиреной.
Вопрос о том, что изображать на сувенирах Минска лично для себя я уже давно решил: нужно в шесть утра зимой выходить на улицу Октябрьскую и фотографировать опустевшие трамвайные рельсы и мигающие заводские часы. А потом печатать эти фотографии, печатать их сотнями, тысячами, пока ты не поймешь, что именно это и есть дух города: омертвевшие здания с темными окнами, скошенные двери и монотонный черный фон.
В Амстердаме сладко пахнет марихуаной, в Венеции – кофе и сыростью, от Стокгольма отдает запахом корицы. Минск пахнет дрожжами.
Минск пахнет дрожжами и мокрым металлом.
Минск – это проржавевший остов железного монстра, проигравшего битву со временем; чужеродное тело, которое не может разложиться на составляющие, не может претерпеть изменений, не может переродиться. Десятки производственных помещений, брошенные на запустение, на медленное умирание.
Когда приезжаешь в Минск после долгого отсутствия, тебе кажется, что вокруг очень много пространства для того, чтобы быть одному. Куда бы ты ни пошел, что бы ты ни делал, тебя окружает пустота. Пустота не только в смысле городском застройки – белые пятна культуры, истории; люди, состоящие на 90% из пустоты и на 10% - из стойкого отвращения к собственному быту.
Минчане делятся на два типа: те, кто мечтает уехать, и те, кто уже перестал мечтать уехать и смирился. И если первые приятны в своем романтизме, то вторые готовы вгрызться тебе в лицо при первой возможности, при первом вопросе «Какие планы на следующий год?».
Планов никаких.
А, собственно, даже если бы эти планы и существовали: с годами они начинают повторять сами себя. Культурная жизнь здесь – это выставки, которые проводит горстка одних и тех же лиц; книги, которые пишет три человека и пес. И даже если ты не хочешь знакомиться с этими людьми, тебе все равно в какой-то момент приходится протянуть им руку; вы не друзья – вы вынужденные союзники, теперь вы будете обмениваться ссылками на какие-то проекты, теперь вы будете лениво перебрасываться музыкой и многозначительно молчать на вопрос «Что нового?».
Однажды и ты займешь место изношенной интеллигенции – стоит только подождать. Мы все вернемся в состояние обездвиженного металла, замрем в одной позе, вмерзнем в землю, пока вокруг будут сновать люди, спешащие на работу, ожесточенно сражающиеся за места в общественном транспорте.
Пускай, мои друзья не ходят работать на завод, но ведь кто-то ходит? Кто-то с утра поднимается, добирается до автобуса и через полчаса, почти перед началом смены, оказывается у ворот камвольного комбината – и Минск больше город этих людей, чем мой собственный.
Уникальное чувство разъединения с родиной; более глубокое, чем обида, которую таишь на человека, сказавшего тебе, что вы больше не можете быть вместе.
Уезжаешь – и никаких открыток на старый адрес, никакого умиления от фотокарточек с мест былой славы. Уезжаешь – и будто транспортировка прошлого стоила слишком дорого, и ты решил, что если память о городе не достанется тебе, то она не достанется никому.
В скором времени место, где ты вырос, переоборудуют в паркинг, а школу, куда ты ходил, снесут, чтобы на ее месте построить ледовый дворец средних масштабов. Постепенно вся память стирается: хорошо, если ты помнишь, что произошло год назад, но, честно говоря, ценность представляют собой только воспоминания вчерашнего дня.
Город, который не боится амнезии, потому что забывать нечего.
недавно очень смеялся: "настоящих минчан очень легко заменить: если кто-то говорит про Минск и самоотверженно, с чувством, с глубоким душевным надрывом поливает город дерьмом - так и знайте, коренной".
Вопрос о том, что изображать на сувенирах Минска лично для себя я уже давно решил: нужно в шесть утра зимой выходить на улицу Октябрьскую и фотографировать опустевшие трамвайные рельсы и мигающие заводские часы. А потом печатать эти фотографии, печатать их сотнями, тысячами, пока ты не поймешь, что именно это и есть дух города: омертвевшие здания с темными окнами, скошенные двери и монотонный черный фон.
В Амстердаме сладко пахнет марихуаной, в Венеции – кофе и сыростью, от Стокгольма отдает запахом корицы. Минск пахнет дрожжами.
Минск пахнет дрожжами и мокрым металлом.
Минск – это проржавевший остов железного монстра, проигравшего битву со временем; чужеродное тело, которое не может разложиться на составляющие, не может претерпеть изменений, не может переродиться. Десятки производственных помещений, брошенные на запустение, на медленное умирание.
Когда приезжаешь в Минск после долгого отсутствия, тебе кажется, что вокруг очень много пространства для того, чтобы быть одному. Куда бы ты ни пошел, что бы ты ни делал, тебя окружает пустота. Пустота не только в смысле городском застройки – белые пятна культуры, истории; люди, состоящие на 90% из пустоты и на 10% - из стойкого отвращения к собственному быту.
Минчане делятся на два типа: те, кто мечтает уехать, и те, кто уже перестал мечтать уехать и смирился. И если первые приятны в своем романтизме, то вторые готовы вгрызться тебе в лицо при первой возможности, при первом вопросе «Какие планы на следующий год?».
Планов никаких.
А, собственно, даже если бы эти планы и существовали: с годами они начинают повторять сами себя. Культурная жизнь здесь – это выставки, которые проводит горстка одних и тех же лиц; книги, которые пишет три человека и пес. И даже если ты не хочешь знакомиться с этими людьми, тебе все равно в какой-то момент приходится протянуть им руку; вы не друзья – вы вынужденные союзники, теперь вы будете обмениваться ссылками на какие-то проекты, теперь вы будете лениво перебрасываться музыкой и многозначительно молчать на вопрос «Что нового?».
Однажды и ты займешь место изношенной интеллигенции – стоит только подождать. Мы все вернемся в состояние обездвиженного металла, замрем в одной позе, вмерзнем в землю, пока вокруг будут сновать люди, спешащие на работу, ожесточенно сражающиеся за места в общественном транспорте.
Пускай, мои друзья не ходят работать на завод, но ведь кто-то ходит? Кто-то с утра поднимается, добирается до автобуса и через полчаса, почти перед началом смены, оказывается у ворот камвольного комбината – и Минск больше город этих людей, чем мой собственный.
Уникальное чувство разъединения с родиной; более глубокое, чем обида, которую таишь на человека, сказавшего тебе, что вы больше не можете быть вместе.
Уезжаешь – и никаких открыток на старый адрес, никакого умиления от фотокарточек с мест былой славы. Уезжаешь – и будто транспортировка прошлого стоила слишком дорого, и ты решил, что если память о городе не достанется тебе, то она не достанется никому.
В скором времени место, где ты вырос, переоборудуют в паркинг, а школу, куда ты ходил, снесут, чтобы на ее месте построить ледовый дворец средних масштабов. Постепенно вся память стирается: хорошо, если ты помнишь, что произошло год назад, но, честно говоря, ценность представляют собой только воспоминания вчерашнего дня.
Город, который не боится амнезии, потому что забывать нечего.
недавно очень смеялся: "настоящих минчан очень легко заменить: если кто-то говорит про Минск и самоотверженно, с чувством, с глубоким душевным надрывом поливает город дерьмом - так и знайте, коренной".