I'm a five-pound rent boy, mr. Darcy.
К чему я это рассказываю... - она обводит пальцем столешницу и прячет руки под столом. - В седьмом классе она звонит мне ночью: я прячусь под одеялом и задыхаюсь в темноте, состоящей из запаха моего тела (пахнет можжевельником и бассейном) - и говорит мне срывающимся шепотом, что у нее обнаружили гастрит, гастрит. Я укладываюсь на подушку, накрываюсь с головой и обнимаю себя за колени, чтобы следующие десять часов провести рыдая от отчаяния, что теперь она может умереть, что теперь я могу остаться без нее. Она ставит под сомнение наше будущее в Шотландии с двенадцатью собаками, она ставит под сомнение сорок банок с ежевичным вареньем в нашем воображаемом доме, она ставит под сомнение рождество, которое мы встречаем через десять лет держась за руки. У нее гастрит - и я царапаю себе ноги, представляя, что теперь она попадет в больницу, теперь я лишусь ее, теперь я останусь абсолютно одна. У нее гастрит - и я иду в свою мысленную церковь и прошу, чтобы все ее болезни перешли на меня, чтобы ей перестало болеть, я прошу, чтобы она выздоровела, смыкаю ладони и утыкаюсь лбом в стену, я клянусь отдать что угодно, лишь бы ей стало лучше. И это не имеет ничего общего с добродетельностью: я просто не представляю, как я буду жить без нее, и я стараюсь не закричать, думая, что однажды мне придется сидеть рядом с ее больничной койкой и понимать, что больше ничего не случится. Мы больше не пойдем смотреть фильм с Гослингом в автокинотеатр, больше не купим кедровое эфирное масло, больше не будем обсуждать на кухне разницу между аргентинской и испанской литературой. Если она умрет, в моей жизни больше ничего не произойдет. Потому что какая у меня может быть жизнь без нее?..
В седьмом классе у нее обнаруживают гастрит, и три месяца я хожу за ней, готовая при малейшем проявлении нездоровья вызвать армию медиков. Я читаю медицинские статьи, просматриваю сотни диет, я учусь готовить каши и обходиться без соленого и кислого. В одиннадцатом классе я лежу в двух метрах от нее на тротуаре, и она стоит и смотрит на то, как я задыхаюсь, - она отодвигает от себя чашку и прищуривается, глядя в сторону.
Я стараюсь найти ей оправдание. Возможно, ей страшно и она не знает, что делать. Возможно, она стоит и ждет, что произойдет дальше, чтобы сделать хоть что-нибудь. Она ведь понимает, что происходит что-то не то, так ведь? Она ведь не может стоять рядом и видеть, что я захлебываюсь в собственной слюне, и считать, что так и должно быть. Она должна что-то сделать - думаю я. Хоть что-нибудь. Что угодно.
В седьмом классе у нее обнаруживают гастрит, и три месяца я хожу за ней, готовая при малейшем проявлении нездоровья вызвать армию медиков. Я читаю медицинские статьи, просматриваю сотни диет, я учусь готовить каши и обходиться без соленого и кислого. В одиннадцатом классе я лежу в двух метрах от нее на тротуаре, и она стоит и смотрит на то, как я задыхаюсь, - она отодвигает от себя чашку и прищуривается, глядя в сторону.
Я стараюсь найти ей оправдание. Возможно, ей страшно и она не знает, что делать. Возможно, она стоит и ждет, что произойдет дальше, чтобы сделать хоть что-нибудь. Она ведь понимает, что происходит что-то не то, так ведь? Она ведь не может стоять рядом и видеть, что я захлебываюсь в собственной слюне, и считать, что так и должно быть. Она должна что-то сделать - думаю я. Хоть что-нибудь. Что угодно.
Она уходит.