I'm a five-pound rent boy, mr. Darcy.
Короче, мужики, я поспешил с выводами и заверениями о том, что никто не умрет.
Но вы это.
Простите меня, что ли.
Название: Give up love
Автор: Entony Lashden
Бета: Hideaki
Фэндом: Skyfall
Персонажи: Рауль Сильва/Джеймс Бонд
Рейтинг: NC-17
Жанры: драма
Размер: миди
Статус: в процессе
Предупреждения: АУ. Бонду 16 лет. Все живы, но это не надолго.
Саммари: Джеймс - сын своего чудесного отца, а Рауль - друг семьи. Любопытно, что в наши дни входит в понятие "дружить". Теперь от этого остаются засосы.
Моя прекрасная девушка-мечта aswallow сделала абсолютно потрясающий баннер.
CH-1
Love is unenglish and sloppy and soft
So be English and stringy and tough.
If you keep yourself fit you will never want It,
So give up Love.
Auden
В Шотландии всегда туман, серое небо, затянутое облаками, как будто дымом от горящей земли. В Шотландии всегда сыро, и ботинок уходит в мягкую грязь при каждом движении. В Шотландии горы обрастают блеклым вереском и жухлой травой. Шотландия – бежевого цвета, цвета растертой белой глины.
Синий свитер Джеймса выглядит здесь чужеродно. Сам Джеймс здесь чужой.
Фоксхаунд лениво машет хвостом, глядя, как хозяин подбирает ружье, туже затягивает лямку и перебрасывает ствол через плечо. «Рэккер», - тихий свист, и собака срывается с места, довольно подпрыгивая.
Джеймс стреляет, как девчонка, только об этом никто не должен знать, включая отца, который каждый раз приподнимает бровь на неуверенное «Пойду поохочусь». – «Ну, как знаешь», - Эндрю мягко хлопает его по плечу и передает рюкзак. «В любом случае, Джеймс, мы пока не умираем от голода… Не спеши убивать животных». – «Я постараюсь. Ты меня знаешь: в моем возрасте так и хочется всадить в кого-нибудь пулю», - Джеймс смеется и выдыхает на дуло ружья. «Только постарайся не всадить ее в себя, хорошо?»
У отца большие крепкие руки, перемазанные в мазуте ладони и отросшая щетина, которая издали кажется темно-синей. Отец давно не видел солнца: на протяжении последних шести месяцев он редко выходит из дому, да и то только чтобы крикнуть «Джеймс!» и позвать сына домой.
Джеймс ничего не спрашивает у него, но мама теребит в руках носовые платки и часто-часто моргает, произнося с французским акцентом: «Нельзя столько работать, Эндрю», - как будто желая услышать в ответ успокаивающее «Это не работа, это развлечение, дорогая». Отец почему-то только улыбается, закрывается в своем кабинете и подолгу слушает радио.
Радиоволны в Шотландии на девяносто процентов состоят из шума ветра.
Джеймсу шестнадцать лет, он много ходит по горам, и поджарый фоксхаунд послушно трусит рядом, пока Джеймс не устает и не падает на промерзшую землю. Чем выше, тем меньше кислорода, и надышаться никак нельзя: грудная клетка быстро приподнимается при вдохах, и горло сжимается, проталкивая внутрь густой воздух. Именно это заставляет каждый день забираться все выше и выше: желание узнать, на что ты способен, дойти до предела и потом, размахивая руками, быстро сбежать вниз, чувствуя, как под свитером течет пот.
Джеймсу нравится рисковать.
В горах всегда тихо; редко вскрикивает где-нибудь птица или собака разражается нервным приступом лая. Слышен каждый щелчок, каждый треск – если замереть в одном положении, можно услышать, как на втором этаже дома мама открывает ящик и достает бумагу, чтобы написать очередное письмо, которое никогда не дойдет до континента.
Шум мотора похож на пулеметную очередь.
Серебристый Mercedes-Benz – Джеймс облизывает пересохшие губы и прикрывает глаза ладонью, чтобы лучше рассмотреть машину. Подвеска ударяется об ухаб, и водитель, мало заботясь о машине, резко поворачивает руль, выводя автомобиль на обочину. Из-под колес тянется полоса пыли. Уверенный, почти грубый стиль вождения – мужчина за тридцать, энергичный, решительный, говорит четко и громко, чем-то похож на отца…
Рэккер поднимает уши и ведет носом, готовясь к прыжку. Машина останавливается, пробуксовывая около порога, и навстречу из дома выбегает Бонд:
- Тьяго, я думал, ты утонул, пока сюда добирался через Ла-Манш! - двигатель глохнет, и водитель в салоне хлопает по двери.
Мерседес модели 300SL, “Gullwing” – крыло чайки, - стильная, элегантная, дорогая машина для тех, кто хочет сказать «Эй, посмотри на меня! У меня есть куча денег и огромное эго, которое нужно тешить подобными покупками». Джеймс не купил бы себе подобный автомобиль – он выбрал бы себе Астон Мартин, но отец и слышать не хочет о собственной машине до 18 лет.
Несправедливо.
- Этой стране так просто меня не убить, Эндрю! – отец хлопает незнакомца по спине, и они крепко обнимаются. – Рад видеть тебя. В Гленсе все такая же паршивая погода. Люблю Англию – никаких неожиданностей…
- Не стой, проходи в дом… - отец указывает рукой на вход, и Тьяго хлопает по колену.
- Где твой наследник, Эндрю? Бросил тебя в этой глуши и уехал развлекаться?
- Обычно так поступаешь только ты, - они смеются, и Бонд складывает ладони: - Джеймс!
Рэккер лает и оглядывается на Джеймса, виляя хвостом. У мужчины темные волосы, черный костюм и неотложное дело к отцу: его пальцы щелкают каждый раз, когда Бонд отвлекается, и Тьяго приходится привлекать его внимание. С того места, где стоит Джеймс, лица не видно; только какое-то размытое пятно с черными точками вместо глаз. По коже ползут мурашки.
- Идем, - собака бежит вперед и останавливается только у ног отца, и тот ласково треплет хаунда по холке.
- Тьяго, мой сын – Джеймс, - Джеймс дышит на ладонь и протягивает руку мужчине.
- Бонд-младший, я много о тебе слышал, - Тьяго щурится и, после короткого рукопожатия, растирает кисти. – Говорят, ты будущая гордость Итона, надежда Империи и Королевы.
- Я еще работаю над этим, мистер?..
- Родригес, - Тьяго склоняет голову набок и улыбается краем рта.
- Испанская фамилия.
- Тс-с-с, только никому не говори, это большой секрет, но я испанец… - у него хриплый смех. – Мы с твоим отцом работаем в разных отделениях одного и того же… - щелчок в воздухе. – Как это будет на английском, Эндрю?
Отец отвечает как-то поспешно, желая то ли замять лингвистический промах друга, то ли быстрее уйти от этой темы:
- Мы работаем в одной фирме, в разных филиалах…
- Вы тоже заняты поставкой оружия? – в глазах Тьяго мелькает интерес, и он, задерживая ответ, растягивает односложное «Да».
- Вы выглядите слишком презентабельно. И у вас красивая машина.
- Два комплимента от Бонда-младшего за первые пять минут знакомства – ты явно не такой чопорный и черствый, как твой отец. Мне кажется, он до сих пор не одобряет меня.
- Ты слишком много болтаешь, - Эндрю скалится и присаживается к собаке, чтобы поправить ошейник. – Я не люблю слишком разговорчивых партнеров в бизнесе.
- Я не работаю в поле, эм… прости, как тебя зовут?
- Джеймс, - с легким нажимом, с едва различимой вибрацией в голосе.
- Джеймс? Не Джейми? Не Джей? Не дарлинг?
- Можно просто Джеймс, - приподнимает плечи и выпускает через зубы воздух.
- О господи, мистер Бонд, меня обожгло вашим безразличием! Я ведь пытаюсь установить дружеский контакт! – Тьяго запрокидывает голову и выдает смешок. – Может, теперь вы не пустите меня в дом?
- Ну, если вы продолжите называть меня Джейми, вам придется ночевать на улице. И я буду особенно исступленно молиться, чтобы сегодня ночью к нам пришли волки.
Эндрю улыбается и встает, отряхивая руки:
- Иногда Джеймс бывает очень опасным собеседником.
- Я заметил, - Тьяго поджимает губы и заправляет прядь волос за ухо. – Он практически уложил меня на лопатки. Не то чтобы мне не нравилась эта позиция…
- Эй! – Эндрю ударяет его по плечу и, как подросток, встряхивает волосами. – Ты пристаешь к моему сыну.
- У меня есть ружье, - фыркает Джеймс. – Я могу защитить себя сам.
Тьяго одобрительно кивает:
- Самостоятельный мальчик.
- Пойдемте в дом: холодает. Ты к нам надолго?..
*
Руки Моники похожи на двух возбужденных птиц, перелетающих с тарелки на тарелку, цепляющих своими коготками края бокалов и расправляющих салфетки.
- Мама?.. – Джеймс придерживает ее за локоть и пододвигает ей стул. – Достаточно, мама, - она не слышит и обращает внимание на него только тогда, когда он касается ее талии, спуская на стул.
Моника послушно складывает ладони на коленях и оборачивается через плечо, широко распахивая воспаленные глаза:
- Джеймс, тебе очень идет эта рубашка. Ты выглядишь в ней таким взрослым… - она поджимает накрашенные губы и застывает в позе провинившейся девочки: опущенная голова, сомкнутый рот, стиснутые колени.
- Спасибо, мама, - легкое поглаживание по спине; Джеймс садится рядом с ней и отклоняется на спинку стула, чтобы рассмотреть, как отец, закрывая рот ладонью, смеется над какой-то шуткой Тьяго.
- Я очень переживаю, - Моника вытягивает руку, чтобы поправить цветы в вазе. – Тьяго важный… партнер. Эндрю просил, чтобы мы как можно радушнее приняли его. Но, - пальцы застывают над цветком, и мама смотрит куда-то мимо Джеймса, - вдруг он принес плохие вести? Вдруг нам опять придется уехать?.. Если кладка в три кирпича не может нас защитить, то что тогда может?.. Я устала переезжать, Джеймс.
- Я знаю, мама, знаю, - он мягко сжимает ее ладонь и целует в щеку. – Не думаю, что мы куда-то поедем, - она разочарованно вздыхает: эти слова ее не успокаивают.
- …устраивайся, - Эндрю кивает на стул, и Тьяго, поправляя пиджак, выбирает место напротив Джеймса.
- Отличный дом, превосходная жена и… чудесный сын, - Джеймса отвечает холодной улыбкой на его слова. – Тебе повезло, Бонд.
- Я много работал. И еще больше отдыхал, занимаясь своей личной жизнью, - они снимают салфетки на колени, и оба оборачиваются к Монике, ожидая, что она примерит на себя роль хозяйки.
Отполированные ногти впиваются под столом в ладонь Джеймса, и он отводит взгляд в сторону, стараясь не смотреть на напряженную спину мамы. Моника готова быть сегодня кем угодно, только не хозяйкой: ее ноги мелко дрожат, и сама она в секунде от того, чтобы забиться в редких конвульсиях, как при рыданиях.
Моника не хочет уезжать отсюда, и Джеймс практически чувствует, как она хочет спросить этого человека с выжженной солнцем кожей: «Куда вы отправите нас теперь? Это Шотландия, край света, дальше просто некуда идти!..» Мама устала менять пейзажи за окном: год назад они с отцом жили во французском порту, и каждый день за окном пьяные моряки стреляли из пистолетов с гравировкой AB. Моника верила: если Эндрю говорит, что им надо жить в прогорклом воздухе и каждое утро просыпаться с запахом гнили во рту, то так нужно. Если Эндрю говорит, что они смогут увидеть Джеймса только через несколько месяцев, значит, на то есть причины.
Полтора года назад она шла к соседнему городу около трех часов, а потом еще столько же поднималась обратно в их дом, втиснутый где-то в Альпах. Она молчала о том, что ее кожа трескается, волосы секутся, а руки превращаются в красные отекшие комья суставов и мышц. Моника думала, что Эндрю все предусмотрел, на все есть свои причины.
Два года назад, лежа под высоким небом Италии, Моника полагала, что путешествия – это прекрасно. Было какое-то ощущение, что Эндрю, приобнимающий ее за плечи и говорящий, что теперь им придется немного поездить по свету, хочет устроить им небольшие каникулы для двоих, чтобы потом, когда через неделю они вернутся к своему сыну, было о чем ему рассказать.
Моника не видела других людей вот уже полгода. Несколько дней назад она прекратила считать.
Шотландия не располагает к точным наукам; она располагает к виски, заунывным мелодиям и неврозам.
- Мама?.. – Джеймс трогает ее за край платья, и она, вздрагивая, улыбается ему.
- Да, конечно… Тьяго, чувствуйте себя как дома, - Моника ежится и прикладывает ладонь к сгибу локтя.
- Большое спасибо, - он приподнимается над столом и тянется к бутылке вина. – Эндрю?..
- Будь любезен, - отец подставляет бокал и бросает на Монику осуждающий взгляд.
Тьяго наливает глоток и для Джеймса. Темное вино агатовыми отблесками играет на стекле.
- Моник? - мама испуганно охает, слыша свое имя, и как-то неловко ударяет тыльной стороной ладони по бокалу. Кровь французской земли течет по белоснежной скатерти.
- О боже, как неловко! – она прикладывает руки к груди, как будто защищаясь, и дотрагивается пальцами до пятна. – Нужно убрать… Нужно…
- Джеймс?.. – Эндрю предупреждающе наклоняет голову, указывая на Монику.
- Да, конечно… Мама, может быть, нам пойти отдохнуть?
- Конечно, Джеймс, ты прав… Может, мне стоит прилечь, - она нервно хватается за перила и поспешно взбирается наверх.
Джеймс слышит неловкое «Она слишком устает в последнее время».
Дело в том, что она вообще не отдыхает.
Монике кажется, что никто ничего не замечает – хотя бы потому, что ни Джеймс, ни Эндрю не говорят ей ни слова о том, что ночью она ходит из угла в угол в библиотеке, быстро читая вслух какие-то молитвы на французском. Джеймс не вслушивается, о чем она просит Бога, потому что даже если Он и существует, шанс, что Он услышит, что она шепчет Ему сквозь бесконечную шотландскую ночь, ничтожно мал.
Джеймс пробовал, Джеймс знает.
Мама открывает дверь спальни и встает посредине комнаты, лицом к Джеймсу.
- Может, ты хочешь пойти почитать?.. – он делает шаг к ней и ловит ее танцующую ладонь.
- Мама, ничего страшного не произошло.
- Я не хочу больше уезжать, Джеймс, - ее скручивает от боли, и Моника порывисто обнимает его. – Как же ты без нас, Джеймс… Как же я без тебя…
- Мама, ты никуда не уедешь, - она всхлипывает и отстраняется.
- Иди, иди, Джейми, мне надо собраться с силами, - по ее щекам текут слезы, и мама размазывает их по подбородку. – Иди, пожалуйста…
Джеймс слушается ее, хотя он боится оставлять маму один на один с ее собственными страхами.
Она изорвет все совместные фотографии с отцом, растолчет их в мусорном ведре, а потом будет жечь за домом, будет ждать, пока Эндрю спросит, что она делает.
Моника будет кричать: «Что ты сделал с моей жизнью. Боже, посмотри! Ты же все, все уничтожил! Ты ничего мне не оставил!». Моника будет плакать и выстанывать: «Ты отобрал у меня сына, ты отобрал у меня мой дом, ты отобрал мою страну, мою семью. Ты привез меня сюда сгнить, Эндрю!»
И Джеймс будет делать вид, что он ничего не знает и ничего не видит. Джеймс будет смотреть на горы, покрытые белесой дымкой, и чесать собаку за ухом.
Джеймс не любит Шотландию, как другие люди не любят просыпаться в стылой постели, пить холодный кофе и целоваться с нелюбимой женщиной. Только если женщину можно сменить, с Шотландией все куда сложнее. Последние шестнадцать лет Джеймс провел в очень несчастливом браке со своей родиной.
Дело не только в том, что здесь либо туман, либо дождь. Может быть, Джеймс любил бы эту землю, если бы отец научил его, как. По большей части, в его закрытой школе учили французскому, латыни и математике. Любовь, привязанность и нежность не входили в программу.
За последние пять лет не так много радостных воспоминаний. Чаще на ум приходит колючая шерстяная форма с эмблемой плюща на лацкане, подъем в шесть утра, нестройно спетый гимн на улице и вместо завтрака проповедь на тему храбрости, мужественности, долга.
Джеймсу всегда нравилась библиотека в их доме: старые стеллажи и книги с запахом прошедшего времен, все такое чинное, степенное, дышащее традициями и чувством ответственности за род. И узкая полка со шпионскими романами за собранием Элиота.
Стягивает обувь, включает торшер и открывает книгу на середине, свешивая ноги с кресла.
- …что читаешь? – приличия предписывают Джеймсу принять надлежащую позу; те же самые приличия предписывали Тьяго постучаться, но он этого не сделал.
- Роман, - мужчина обходит его и останавливается у столика с бутылками, ища стакан. – Внизу.
- Да, нашел, спасибо… Роман? – шорох открытой пробки. – Мне казалось, поклонник Шарлоты Бронтте, что юноши твоего возраста скрывают такие пристрастия.
Джеймс фыркает и кладет книгу на живот:
- Джеймс Чейз. Это что-нибудь вам говорит?
- О шпионах читаешь… - Тьяго задумчиво делает глоток и устраивается на диване. – И что, ты хочешь ходить в костюмах от портного, а не из магазина, пить виски, лапать женщин и ездить на правительственных машинах?
- Скорее, я фантазирую на эту тему, - ведет рукой в воздухе и закладывает локоть за голову. - Не думаю, что мой преподаватель литературы оценит, если я скажу ему, что больше не интересуюсь Диккенсом, а хочу бегать по крышам и скрываться от международной мафии.
- Может быть, Джеймс, ты уже? В смысле, уже скрываешься от мафии? – Тьяго делает большие глаза. – Ты только представь: ты в Шотландии, в поместье, которое не отмечено ни на одной карте, и никто не знает, где ты, потому что тебя забрали из школы за неделю до экзаменов и увезли в неизвестном направлении… У тебя полный подвал оружия, и ты готов сражаться за честь Англии! – Родригес смеется и хлопает ладонью по обивке дивана.
- Думаю, я бы заметил, если бы вдруг стал мишенью номер один международной мафии.
- Думаю, нет, но ты еще молод, можешь позволить себе ошибаться. Вот, к примеру, одна из твоих важнейших ошибок – проводить зиму в горах. Тут же холод собачий.
Джеймс презрительно поднимает бровь:
- Это Шотландия, а не Корсика.
- Я из Мадрида, вообще-то, - Тьяго подмигивает и поднимает стакан. – Выпьем за надменных подростков.
- Пейте без меня.
- Без тебя неинтересно. Если ты напьешься, ты будешь мило бубнеть что-нибудь о своей девушке или чем там озабочены дети в твоем возрасте… Ты не любишь виски?
- Вы флиртуете со мной? – Джеймс давит смешок и спускает ноги на пол.
- Мне тридцать пять лет, мальчик; в моем возрасте на законодательном уровне запрещено флиртовать с подростками. Скорее… я смущаю тебя.
- Но я не смущен.
- Это все потому, что я слишком стар и потерял навык. Иди сюда, можешь понюхать, что от меня пахнет другим веком, - Тьяго расстегивает пиджак и поправляет воротник рубашки.
Джеймс действительно поднимается и делает к нему шаг.
- Двигайтесь.
Родригес упирается в угол дивана и протягивает ему стакан. Алкоголь обжигает горло.
- Кто так пьет, дарлинг… Маленький глоток сделай – задержи во рту, - их ладони соприкасаются, когда Джеймс отдает ему стакан и умещается по другую сторону дивана.
- Зачем вы приехали?
Тьяго прикрывает глаза и растягивается на диване.
- Я должен помочь Эндрю. Возможно, помочь Монике и тебе. У нашей… фирмы, - пробует слово на вкус, - проблемы с некоторыми товарами.
- И отец виноват в этом?
- Не думаю, - кивает сам себе и передает Джеймсу стакан.
- Хорошо, спасибо. У меня нет девушки.
Хриплый смех.
- Кто с кем флиртует? – Джеймс хмурится и, чуть краснея, отвечает:
- Вы сказали правду, и я решил, что тоже не буду лгать.
- Как это у вас вышло, мистер Бонд? Вы себя видели? – Родригес открывает рот и с придыханием произносит: - Высокий голубоглазый блондин. Девушки уже делают вам комплименты?
- Нет, а должны? – упирается спиной в подлокотник и ставит виски между колен. – Они вообще умеют это делать?
- Ну, если нет, к твоим восемнадцати они точно научатся. Как не похвалить твои глаза, руки, гибкую спину… - Тьяго мягко улыбается и кладет ладонь поверх ноги Джеймса, вынимая стакан.
- Единственные девочки, с которыми я вижусь, - мои преподавательницы языка и химии. В лучшем случае им лет пятьдесят…
- А, да, Эндрю говорил, что ты результат воспитания британских гомосексуальных частных школ, - быстро облизывает губы и искоса смотрит на Джеймса, откидывающего голову. – И как там с нравами? Когда я учился в католическом колледже, я мастурбировал чаще, чем молился, - смех. – Как низко ты пал в шестнадцать? Целовался с кем-нибудь?
Щеки покрываются алой краской – все еще стыдно обсуждать.
- Думаю, дарлинг, нам нужен еще виски, чтобы как-то развить эту тему… - Тьяго наполняет стакан, и Джеймс, перевернувшись, смотрит, как отходит край его рубашки, обнажая загорелую кожу.
У него кожа цвета спелого солода. Любопытно, какая она на вкус.
- Целовался, - Джеймс пихает его в бедро, и Родригес покорно передает стакан. – Это было не по любви.
- Джеймс, боже, любви не существует, - проводит пальцами по своим густым темным волосам. – Любовь придумали испанцы, чтобы не платить проституткам. И как это было?
- Могло быть лучше.
- Не сомневаюсь. Шестандцатилетки мало что умеют. Неловкий секс. Смазанные поцелуи… Тебе понравилось?
- Нормально, - Джеймс пожимает плечами и шире разводит ноги, приподнимаясь в пояснице.
- Показать, как надо?.. – секундное молчание.
- Покажите.
Тьяго отставляет стакан на пол и аккуратно нажимает ладонью на голень Джеймса, раздвигая его колени.
Джеймс молча наблюдает, как он упирается рукой рядом с его головой, прижимает его к дивану и закрывает глаза, чувствуя сухие губы около своего уха:
- Иди спать, мальчик. Ты пьян.
Не стыдно только первые десять секунд, что он лежит под Тьяго и слушает, как редко бьется его сердце. От Тьяго пахнет ментолом, сигаретами и бензином – Джеймс открывает глаза, протягивает ладонь к его лицу и поправляет волосы. Бонд смеется, видя, как он щурится и скалится в ответ на его прикосновение:
- Я сказал: спать.
- У меня проблемы с дисциплиной.
- Как тогда ты собираешься служить Королеве? Она не любит непослушных псов.
- Я получу лицензию на убийство и буду делать, что захочу, - Родригес хмыкает и хлопает его по бедру.
- Иди. Не люблю, когда ко мне лезут дети, - Бонд хмурится, и Тьяго проводит пальцем по его лбу. – Разрешаю тебе представлять меня, когда будешь баловаться под одеялом.
А теперь – мерзко.
Что Джеймс себе позволяет? Валяется, как пьяная девка, и улыбается в ответ на сомнительные предложения. Что подумает отец, если узнает?.. – липкое унижение растекается по грудной клетке. Отец будет разочарован; отошлет его в колледж, не будет ни писать, ни звонить, ни навещать. Отец бросит его, если узнает.
Джеймс вспыхивает и резко толкает Тьяго в плечо, вставая с дивана.
- Это совсем не смешно, - он быстро надевает обувь и отводит глаза, выходя из комнаты. Джеймс похож на побитого щенка, поджавшего хвост после заданной трепки.
- А по-моему, очень… - переворачивается на спину и закрывает рукой лицо. Тьяго слушает торопливые шаги вверх по ступенькам и глубоко вдыхает, с силой расчесывая шею.
Рубашка душит.
Джеймс старается не хлопнуть дверью, но непослушные пальцы соскальзывают с ручки, и отполированный дуб захлопывается за ним, как крышка гроба. В комнате темно; он часто дышит, продвигаясь на ощупь к кровати, и, упав на нее, как подкошенный, утыкается лицом в ледяную подушку.
Боже, он омерзителен… - тело стягивает тугая петля, и Джеймс изгибается, пытаясь не закричать. Сколько он знаком с Тьяго? Час? Два? И рассказал ему про поцелуй, позволил играть с собой… Шлюха, настоящая шлюха. Отец все неправильно поймет… Откажется слушать объяснения, - Джеймс еле слышно бормочет что-то в подушку и сжимает ладони в кулаки.
А как бы Джеймс объяснился? «Мне было пятнадцать, шел снег, и мой лучший друг умолял меня не уезжать от него, потому что он подохнет в этой тюрьме?» «Мне было пятнадцать, и последние три года самым близким для меня был мальчик, который обкусывал ногти и ходил вместо меня к директору?» «Я не виноват, папа, что он был парнем! Если бы он был девушкой, я бы познакомил его с вами в тот же самый день, когда он коснулся меня!»
Если бы он был девушкой, он был бы лучшей ученицей школы, увлекался бы логарифмами и носил очки в роговой оправе. И возможно, он был бы возлюбленной Джеймса.
Но он был парнем, и это практически свело на нет их совместное будущее с Джеймсом; он был Джеффри Бутройтом, мальчиком пятнадцати лет, проводящим каникулы у матери в Лондоне. Он не любил холодные напитки, громкие разговоры, линованные листы и перчатки. Он любил шариковые ручки, книги по квантовой механике и идти на шаг позади Джеймса.
Еще Джеффри не нравились люди: они были слишком сложными. Математика была куда проще и логичнее.
Джеффри был похож на оленя, выбежавшего на дорогу под свет фар: у него были огромные испуганные глаза, алые искусанные губы и копна темно-коричневых волос, которые он иногда забывал расчесывать. Он тревожно озирался на каждый резкий звук и пригибался, когда кто-нибудь вскрикивал рядом с ним.
Отец Джеффри погиб от осколочной гранаты.
Они познакомились зимой, когда Джеффри подбирал разбросанные другими детьми тетради и, чуть заикаясь, зло угрожал им вслед. «Попробуй догони, Бутройт!» - Джеймс должен был пройти мимо, но Джеффри остановился, отвел руки – и книжки шумно упали на белый снег.
- Срал я на вас, шотландские ублюдки, - Джеффри двенадцать лет, и у него напрочь отсутствует инстинкт самосохранения.
- Бей английского выродка! – Джеймс успел оттолкнуть его до того, как в Бутройта врезались дети, выращенные на байках о войнах и драках.
- Я разберусь с ним, - с трудом выдыхает, растирая ребра.
- Бонд, ты слышал, что он сказал? Слышал?! – капля слюны падает на куртку Джеймса, и он с отвращением растирает ее перчаткой.
- Слышал. Я разберусь.
- Сломай нос этой бабе из Лондона! Пусть возвращается в свой английский гадюшник! – Джеффри невозмутимо подходит к Джеймсу и становится позади него, прижимая к груди свои учебники.
Так, собственно, они и провели эти три года: Джеймс, разбивающий кулаки на передовой, и Джеффри, прикрывающий его спину.
- Меня зовут Джеффри.
- Тебя зовут придурок, - Джеймс набирает горсть снега и отчищает куртку. – Тебя не учили, как нужно вести себя с шотландцами?!
- Меня учили только тому, как заваривать Эрл-Грей, мистер Бонд.
- Джеймс, - Джеффри мягко улыбается ему и протягивает ладонь.
- Мы будем партнерами, Джеймс. Я буду умным, а ты будешь сильным.
- Знаешь, Джефф… - следующее, что помнит Джеймс, - обжигающе холодный снег за воротом куртки. Джеффри – и никак не «Джефф», «Джей», «Джон», только полное имя, которое сам Джеффри обсасывал, как леденец.
- Пошел ты к черту, Бутройт, - Бонд вытряхивает колкие снежинки из-под шарфа.
- Я боюсь один. Пойдем вместе.
Надо было отказаться. Но Джеймс, глядя на худые поникшие плечи, почему-то забыл это сделать. «Пойдем».
Они сцепили руки и разжали их только три года спустя.
Письмо от отца пришло в марте, когда Джеффри изображал из себя Кентервильское приведение, просиживая в библиотеке все свободное от занятий время, а Джеймс активно изучал географию.
- Привет, - Бонд застывает у края стола - Джеффри поднимает руку в качестве ответного приветствия и указывает на стул.
- Вижу, у вас письмо, агент. Правительство срочно вызывает вас в штаб-квартиру?
- Как забавно. А вы все еще ждете весточки от господина Ферма, мистер умник? – Джеффри отрывается от книги и подпирает ладонью подбородок, широко улыбаясь Джеймсу.
- Шпионские романы – трата твоего времени.
- Скажешь об этом, когда я раскрою какой-нибудь мафиозный синдикат, занимающийся поставкой оружия в Китай… - они долго смотрят друг на друга, и Джеффри неуверенно дотрагивается коленом до колена Джеймса.
- Что за письмо?
- Отец написал. Сказал, что заберет к концу недели, - губы Джеффри белеют, и он собирает ладони в замок.
- И что ты?
- Собираю вещи.
Они оба молчат, пока Джеффри не закрывает руками лицо, не отодвигает стул и не уходит куда-то в коридоры с хриплым: «Отвали от меня, Бонд».
Джеймс не понимает; Джеймс идет за ним, окрикивает и тянет его за край свитера, разворачивая к себе.
Они стоят на террасе, и ветер облизывает голую шею Джеффри, который с ужасом смотрит на Бонда. И пытается не расплакаться.
- Джефф…
- Заткнись, - он пытается вывернуться и подносит кисть к лицу, затыкая себе рот. – Отпусти меня, Джеймс!
- Но…
- Отпусти меня! – он срывается на крик и сводит плечи, задерживая это в себе: - Иди и собирай свои шмотки, Джеймс! У тебя много дел! Давай!
- Какого черта?.. – Джеймс делает к нему шаг. Звонкая оплеуха оставляет красный отпечаток. – Ты вообще рехнулся?!
- Проваливай! Кинь меня здесь, ну! Как кинул меня мой отец! Моя мать! Как они все кинули меня здесь! – у Джеффри дрожат губы, и он до крови закусывает кожу. – Уезжай!
Джеймс подходит к нему, и он замирает, замолкая на полуслове. Джеффри крепко зажмуривается, когда Джеймс обнимает его и утыкается носом в щеку.
- Я не бросаю тебя.
- Я знаю… - тянет за рукав рубашки Бонда, находит его ладонь и поворачивает голову: - Прости меня, пожалуйста, прости… - холодные губы Джеффри касаются его рта и сильно-сильно прижимаются к зубам. Джеффри болезненно выдыхает и шепчет ему в рот: - Джеймс, прости, прости, я же не смогу тут один…
Джеймс растерянно обнимает его, прислушиваясь к своим ощущениям от того, что Джефф целует его, и неуверенно дотрагивается языком до его губ, обводя свежую ранку.
Они с силой вжимаются друг в друга, и между телами становится тепло. Джеффри запрокидывает голову, и Джеймс почему-то поправляет его волосы, медленно оттягивает нижнюю губу и останавливается, чтобы вдохнуть.
Джеймсу нравится, как Джеффри задерживает дыхание и ждет, пока Джеймс не дотронется до его языка, не проведет по небу, не сомкнет их губы. Джеффри ищет его ласки, касаясь ртом рта, и подается вперед, упираясь в его грудную клетку. Он тихо говорит: «Пожалуйста, не уезжай». Джеймсу не нравится, когда его щеки становятся мокрыми от чужих слез.
- Я все испортил, - Бутройт отстраняется и панически отступает. – Джеймс, прости меня. Прости.
Джеффри высвобождает свою ладонь и убегает в комнату, где в заточении проведет остаток весны.
Он не вышел проводить Джеймса. Он не написал ему ни одного письма.
Джеймс до сих пор не может его просить.
Переворачивается на спину и приподнимается, чтобы снять брюки; быстро расстегивает рубашку и ныряет под одеяло.
У Джеффри были теплые стопы; иногда они спали вместе, уже после того, как Бутройт попросил себе в соседи Бонда и переехал в другое крыло здания. Джеймс упирался спиной в стенку, и они подолгу разговаривали, пока Джефф не засыпал.
Джеймс аккуратно приподнимает край одеяла, спуская ладонь к белью.
У него были острые скулы, тонкая талия, и он умел надломано стонать «Ну не надо, Джеймс», когда тот проводил по его ребрам. О чем Джеймс вообще думал… - пальцы отодвигают резинку трусов и плавно обхватывают полуэрегированный член. Джеймс ни о чем не думал, он просто будил его, шел вместе с ним на завтрак, ждал после уроков в холле, обедал, делал с ним домашнее задание. Джеймс проводил с ним практически все время и эгоистично хотел быть просто друзьями, - ладонь медленно двигается вверх, поднимая одеяло, и чуть прижимает головку, когда дверь с тихим скрипом открывается.
Джеймс испуганно застывает, с хрипом заглатывая воздух.
- Выйдите… - голос нервно срывается на хрип. – Выйдите отсюда, немедленно…
Родригес пропускает перед собой пса и щелкает замком.
- Это моя комната, - шорох упавшего на пол пиджака. – Вы не можете здесь находиться… - Тьяго игнорирует его, укладываясь на край постели.
- Твоя собака царапала дверь минут пятнадцать. Я пытался заснуть, - вытягивает ноги и теснит его к стене.
- Я ничего не слышал, - рука неприятно немеет, оттягивая член, и Джеймс беспомощно шипит: - Уходите...
Джеймсу хочется влепить ему пощечину, наорать на него, но вдруг он разбудит родителей, и тогда Родригес расскажет отцу, что Джеймс сам ему намекал, сам звал сюда… Тьяго изнасилует его, - в горле застревает комок. О господи. Может быть, насилие так и совершается, - думает Джеймс, - из страха и рабской покорности чужому густому запаху. Это будет больно, неприятно, и Джеймс не сможет ни с кем поделиться, ему придется жить с этим, а как он это вытерпит… Не сможет. Точно не сможет. Резко достает руку из-под одеяла, замахиваясь на Тьяго:
- Вы не можете этого со мной сделать! Не можете!..
- Господи, Джеймс… - Родригес выдавливает полуулыбку и пододвигается ближе, вытягиваясь к ладони. – Джеймс… - его рот дотрагивается до влажной руки, и язык проходится между пальцами, собирая горькую смазку.
Включить свет во всем доме, чтобы видеть это: Тьяго наклоняет голову, прикусывает кисть Джеймса и облизывает след от зубов. Жесткие волосы щекочут кожу, но Джеймс не дергается, он разжимает пальцы и касается щеки Родригеса:
- Я не собираюсь ничего говорить твоему отцу, дарлинг. Все люди на свете напиваются, целуются и онанируют от одиночества. Я вот тоже собирался заняться этим благодарным делом, но твоя псина, Джеймс… - Тьяго мягко целует его запястье и проводит носом по сплетению вен.
- Нет?.. – облегчение в голосе.
- Конечно нет. К твоему отцу я приду с долгим разговором о том, как я научил тебя глотать… - отпускает ладонь Джеймса, кладет руку поверх одеяла, надавливая на бугор, и с нажимом ведет вверх к животу.
Становится липко, и Джеймс широко открывает глаза, глядя, как Тьяго, усмехаясь, наклоняется, чтобы поцеловать его в лоб.
- Спокойной ночи, Джеймс.
CH-2
CH-3
CH-4
Но вы это.
Простите меня, что ли.
Название: Give up love
Автор: Entony Lashden
Бета: Hideaki
Фэндом: Skyfall
Персонажи: Рауль Сильва/Джеймс Бонд
Рейтинг: NC-17
Жанры: драма
Размер: миди
Статус: в процессе
Предупреждения: АУ. Бонду 16 лет. Все живы, но это не надолго.
Саммари: Джеймс - сын своего чудесного отца, а Рауль - друг семьи. Любопытно, что в наши дни входит в понятие "дружить". Теперь от этого остаются засосы.
Моя прекрасная девушка-мечта aswallow сделала абсолютно потрясающий баннер.
CH-1
Love is unenglish and sloppy and soft
So be English and stringy and tough.
If you keep yourself fit you will never want It,
So give up Love.
Auden
В Шотландии всегда туман, серое небо, затянутое облаками, как будто дымом от горящей земли. В Шотландии всегда сыро, и ботинок уходит в мягкую грязь при каждом движении. В Шотландии горы обрастают блеклым вереском и жухлой травой. Шотландия – бежевого цвета, цвета растертой белой глины.
Синий свитер Джеймса выглядит здесь чужеродно. Сам Джеймс здесь чужой.
Фоксхаунд лениво машет хвостом, глядя, как хозяин подбирает ружье, туже затягивает лямку и перебрасывает ствол через плечо. «Рэккер», - тихий свист, и собака срывается с места, довольно подпрыгивая.
Джеймс стреляет, как девчонка, только об этом никто не должен знать, включая отца, который каждый раз приподнимает бровь на неуверенное «Пойду поохочусь». – «Ну, как знаешь», - Эндрю мягко хлопает его по плечу и передает рюкзак. «В любом случае, Джеймс, мы пока не умираем от голода… Не спеши убивать животных». – «Я постараюсь. Ты меня знаешь: в моем возрасте так и хочется всадить в кого-нибудь пулю», - Джеймс смеется и выдыхает на дуло ружья. «Только постарайся не всадить ее в себя, хорошо?»
У отца большие крепкие руки, перемазанные в мазуте ладони и отросшая щетина, которая издали кажется темно-синей. Отец давно не видел солнца: на протяжении последних шести месяцев он редко выходит из дому, да и то только чтобы крикнуть «Джеймс!» и позвать сына домой.
Джеймс ничего не спрашивает у него, но мама теребит в руках носовые платки и часто-часто моргает, произнося с французским акцентом: «Нельзя столько работать, Эндрю», - как будто желая услышать в ответ успокаивающее «Это не работа, это развлечение, дорогая». Отец почему-то только улыбается, закрывается в своем кабинете и подолгу слушает радио.
Радиоволны в Шотландии на девяносто процентов состоят из шума ветра.
Джеймсу шестнадцать лет, он много ходит по горам, и поджарый фоксхаунд послушно трусит рядом, пока Джеймс не устает и не падает на промерзшую землю. Чем выше, тем меньше кислорода, и надышаться никак нельзя: грудная клетка быстро приподнимается при вдохах, и горло сжимается, проталкивая внутрь густой воздух. Именно это заставляет каждый день забираться все выше и выше: желание узнать, на что ты способен, дойти до предела и потом, размахивая руками, быстро сбежать вниз, чувствуя, как под свитером течет пот.
Джеймсу нравится рисковать.
В горах всегда тихо; редко вскрикивает где-нибудь птица или собака разражается нервным приступом лая. Слышен каждый щелчок, каждый треск – если замереть в одном положении, можно услышать, как на втором этаже дома мама открывает ящик и достает бумагу, чтобы написать очередное письмо, которое никогда не дойдет до континента.
Шум мотора похож на пулеметную очередь.
Серебристый Mercedes-Benz – Джеймс облизывает пересохшие губы и прикрывает глаза ладонью, чтобы лучше рассмотреть машину. Подвеска ударяется об ухаб, и водитель, мало заботясь о машине, резко поворачивает руль, выводя автомобиль на обочину. Из-под колес тянется полоса пыли. Уверенный, почти грубый стиль вождения – мужчина за тридцать, энергичный, решительный, говорит четко и громко, чем-то похож на отца…
Рэккер поднимает уши и ведет носом, готовясь к прыжку. Машина останавливается, пробуксовывая около порога, и навстречу из дома выбегает Бонд:
- Тьяго, я думал, ты утонул, пока сюда добирался через Ла-Манш! - двигатель глохнет, и водитель в салоне хлопает по двери.
Мерседес модели 300SL, “Gullwing” – крыло чайки, - стильная, элегантная, дорогая машина для тех, кто хочет сказать «Эй, посмотри на меня! У меня есть куча денег и огромное эго, которое нужно тешить подобными покупками». Джеймс не купил бы себе подобный автомобиль – он выбрал бы себе Астон Мартин, но отец и слышать не хочет о собственной машине до 18 лет.
Несправедливо.
- Этой стране так просто меня не убить, Эндрю! – отец хлопает незнакомца по спине, и они крепко обнимаются. – Рад видеть тебя. В Гленсе все такая же паршивая погода. Люблю Англию – никаких неожиданностей…
- Не стой, проходи в дом… - отец указывает рукой на вход, и Тьяго хлопает по колену.
- Где твой наследник, Эндрю? Бросил тебя в этой глуши и уехал развлекаться?
- Обычно так поступаешь только ты, - они смеются, и Бонд складывает ладони: - Джеймс!
Рэккер лает и оглядывается на Джеймса, виляя хвостом. У мужчины темные волосы, черный костюм и неотложное дело к отцу: его пальцы щелкают каждый раз, когда Бонд отвлекается, и Тьяго приходится привлекать его внимание. С того места, где стоит Джеймс, лица не видно; только какое-то размытое пятно с черными точками вместо глаз. По коже ползут мурашки.
- Идем, - собака бежит вперед и останавливается только у ног отца, и тот ласково треплет хаунда по холке.
- Тьяго, мой сын – Джеймс, - Джеймс дышит на ладонь и протягивает руку мужчине.
- Бонд-младший, я много о тебе слышал, - Тьяго щурится и, после короткого рукопожатия, растирает кисти. – Говорят, ты будущая гордость Итона, надежда Империи и Королевы.
- Я еще работаю над этим, мистер?..
- Родригес, - Тьяго склоняет голову набок и улыбается краем рта.
- Испанская фамилия.
- Тс-с-с, только никому не говори, это большой секрет, но я испанец… - у него хриплый смех. – Мы с твоим отцом работаем в разных отделениях одного и того же… - щелчок в воздухе. – Как это будет на английском, Эндрю?
Отец отвечает как-то поспешно, желая то ли замять лингвистический промах друга, то ли быстрее уйти от этой темы:
- Мы работаем в одной фирме, в разных филиалах…
- Вы тоже заняты поставкой оружия? – в глазах Тьяго мелькает интерес, и он, задерживая ответ, растягивает односложное «Да».
- Вы выглядите слишком презентабельно. И у вас красивая машина.
- Два комплимента от Бонда-младшего за первые пять минут знакомства – ты явно не такой чопорный и черствый, как твой отец. Мне кажется, он до сих пор не одобряет меня.
- Ты слишком много болтаешь, - Эндрю скалится и присаживается к собаке, чтобы поправить ошейник. – Я не люблю слишком разговорчивых партнеров в бизнесе.
- Я не работаю в поле, эм… прости, как тебя зовут?
- Джеймс, - с легким нажимом, с едва различимой вибрацией в голосе.
- Джеймс? Не Джейми? Не Джей? Не дарлинг?
- Можно просто Джеймс, - приподнимает плечи и выпускает через зубы воздух.
- О господи, мистер Бонд, меня обожгло вашим безразличием! Я ведь пытаюсь установить дружеский контакт! – Тьяго запрокидывает голову и выдает смешок. – Может, теперь вы не пустите меня в дом?
- Ну, если вы продолжите называть меня Джейми, вам придется ночевать на улице. И я буду особенно исступленно молиться, чтобы сегодня ночью к нам пришли волки.
Эндрю улыбается и встает, отряхивая руки:
- Иногда Джеймс бывает очень опасным собеседником.
- Я заметил, - Тьяго поджимает губы и заправляет прядь волос за ухо. – Он практически уложил меня на лопатки. Не то чтобы мне не нравилась эта позиция…
- Эй! – Эндрю ударяет его по плечу и, как подросток, встряхивает волосами. – Ты пристаешь к моему сыну.
- У меня есть ружье, - фыркает Джеймс. – Я могу защитить себя сам.
Тьяго одобрительно кивает:
- Самостоятельный мальчик.
- Пойдемте в дом: холодает. Ты к нам надолго?..
*
Руки Моники похожи на двух возбужденных птиц, перелетающих с тарелки на тарелку, цепляющих своими коготками края бокалов и расправляющих салфетки.
- Мама?.. – Джеймс придерживает ее за локоть и пододвигает ей стул. – Достаточно, мама, - она не слышит и обращает внимание на него только тогда, когда он касается ее талии, спуская на стул.
Моника послушно складывает ладони на коленях и оборачивается через плечо, широко распахивая воспаленные глаза:
- Джеймс, тебе очень идет эта рубашка. Ты выглядишь в ней таким взрослым… - она поджимает накрашенные губы и застывает в позе провинившейся девочки: опущенная голова, сомкнутый рот, стиснутые колени.
- Спасибо, мама, - легкое поглаживание по спине; Джеймс садится рядом с ней и отклоняется на спинку стула, чтобы рассмотреть, как отец, закрывая рот ладонью, смеется над какой-то шуткой Тьяго.
- Я очень переживаю, - Моника вытягивает руку, чтобы поправить цветы в вазе. – Тьяго важный… партнер. Эндрю просил, чтобы мы как можно радушнее приняли его. Но, - пальцы застывают над цветком, и мама смотрит куда-то мимо Джеймса, - вдруг он принес плохие вести? Вдруг нам опять придется уехать?.. Если кладка в три кирпича не может нас защитить, то что тогда может?.. Я устала переезжать, Джеймс.
- Я знаю, мама, знаю, - он мягко сжимает ее ладонь и целует в щеку. – Не думаю, что мы куда-то поедем, - она разочарованно вздыхает: эти слова ее не успокаивают.
- …устраивайся, - Эндрю кивает на стул, и Тьяго, поправляя пиджак, выбирает место напротив Джеймса.
- Отличный дом, превосходная жена и… чудесный сын, - Джеймса отвечает холодной улыбкой на его слова. – Тебе повезло, Бонд.
- Я много работал. И еще больше отдыхал, занимаясь своей личной жизнью, - они снимают салфетки на колени, и оба оборачиваются к Монике, ожидая, что она примерит на себя роль хозяйки.
Отполированные ногти впиваются под столом в ладонь Джеймса, и он отводит взгляд в сторону, стараясь не смотреть на напряженную спину мамы. Моника готова быть сегодня кем угодно, только не хозяйкой: ее ноги мелко дрожат, и сама она в секунде от того, чтобы забиться в редких конвульсиях, как при рыданиях.
Моника не хочет уезжать отсюда, и Джеймс практически чувствует, как она хочет спросить этого человека с выжженной солнцем кожей: «Куда вы отправите нас теперь? Это Шотландия, край света, дальше просто некуда идти!..» Мама устала менять пейзажи за окном: год назад они с отцом жили во французском порту, и каждый день за окном пьяные моряки стреляли из пистолетов с гравировкой AB. Моника верила: если Эндрю говорит, что им надо жить в прогорклом воздухе и каждое утро просыпаться с запахом гнили во рту, то так нужно. Если Эндрю говорит, что они смогут увидеть Джеймса только через несколько месяцев, значит, на то есть причины.
Полтора года назад она шла к соседнему городу около трех часов, а потом еще столько же поднималась обратно в их дом, втиснутый где-то в Альпах. Она молчала о том, что ее кожа трескается, волосы секутся, а руки превращаются в красные отекшие комья суставов и мышц. Моника думала, что Эндрю все предусмотрел, на все есть свои причины.
Два года назад, лежа под высоким небом Италии, Моника полагала, что путешествия – это прекрасно. Было какое-то ощущение, что Эндрю, приобнимающий ее за плечи и говорящий, что теперь им придется немного поездить по свету, хочет устроить им небольшие каникулы для двоих, чтобы потом, когда через неделю они вернутся к своему сыну, было о чем ему рассказать.
Моника не видела других людей вот уже полгода. Несколько дней назад она прекратила считать.
Шотландия не располагает к точным наукам; она располагает к виски, заунывным мелодиям и неврозам.
- Мама?.. – Джеймс трогает ее за край платья, и она, вздрагивая, улыбается ему.
- Да, конечно… Тьяго, чувствуйте себя как дома, - Моника ежится и прикладывает ладонь к сгибу локтя.
- Большое спасибо, - он приподнимается над столом и тянется к бутылке вина. – Эндрю?..
- Будь любезен, - отец подставляет бокал и бросает на Монику осуждающий взгляд.
Тьяго наливает глоток и для Джеймса. Темное вино агатовыми отблесками играет на стекле.
- Моник? - мама испуганно охает, слыша свое имя, и как-то неловко ударяет тыльной стороной ладони по бокалу. Кровь французской земли течет по белоснежной скатерти.
- О боже, как неловко! – она прикладывает руки к груди, как будто защищаясь, и дотрагивается пальцами до пятна. – Нужно убрать… Нужно…
- Джеймс?.. – Эндрю предупреждающе наклоняет голову, указывая на Монику.
- Да, конечно… Мама, может быть, нам пойти отдохнуть?
- Конечно, Джеймс, ты прав… Может, мне стоит прилечь, - она нервно хватается за перила и поспешно взбирается наверх.
Джеймс слышит неловкое «Она слишком устает в последнее время».
Дело в том, что она вообще не отдыхает.
Монике кажется, что никто ничего не замечает – хотя бы потому, что ни Джеймс, ни Эндрю не говорят ей ни слова о том, что ночью она ходит из угла в угол в библиотеке, быстро читая вслух какие-то молитвы на французском. Джеймс не вслушивается, о чем она просит Бога, потому что даже если Он и существует, шанс, что Он услышит, что она шепчет Ему сквозь бесконечную шотландскую ночь, ничтожно мал.
Джеймс пробовал, Джеймс знает.
Мама открывает дверь спальни и встает посредине комнаты, лицом к Джеймсу.
- Может, ты хочешь пойти почитать?.. – он делает шаг к ней и ловит ее танцующую ладонь.
- Мама, ничего страшного не произошло.
- Я не хочу больше уезжать, Джеймс, - ее скручивает от боли, и Моника порывисто обнимает его. – Как же ты без нас, Джеймс… Как же я без тебя…
- Мама, ты никуда не уедешь, - она всхлипывает и отстраняется.
- Иди, иди, Джейми, мне надо собраться с силами, - по ее щекам текут слезы, и мама размазывает их по подбородку. – Иди, пожалуйста…
Джеймс слушается ее, хотя он боится оставлять маму один на один с ее собственными страхами.
Она изорвет все совместные фотографии с отцом, растолчет их в мусорном ведре, а потом будет жечь за домом, будет ждать, пока Эндрю спросит, что она делает.
Моника будет кричать: «Что ты сделал с моей жизнью. Боже, посмотри! Ты же все, все уничтожил! Ты ничего мне не оставил!». Моника будет плакать и выстанывать: «Ты отобрал у меня сына, ты отобрал у меня мой дом, ты отобрал мою страну, мою семью. Ты привез меня сюда сгнить, Эндрю!»
И Джеймс будет делать вид, что он ничего не знает и ничего не видит. Джеймс будет смотреть на горы, покрытые белесой дымкой, и чесать собаку за ухом.
Джеймс не любит Шотландию, как другие люди не любят просыпаться в стылой постели, пить холодный кофе и целоваться с нелюбимой женщиной. Только если женщину можно сменить, с Шотландией все куда сложнее. Последние шестнадцать лет Джеймс провел в очень несчастливом браке со своей родиной.
Дело не только в том, что здесь либо туман, либо дождь. Может быть, Джеймс любил бы эту землю, если бы отец научил его, как. По большей части, в его закрытой школе учили французскому, латыни и математике. Любовь, привязанность и нежность не входили в программу.
За последние пять лет не так много радостных воспоминаний. Чаще на ум приходит колючая шерстяная форма с эмблемой плюща на лацкане, подъем в шесть утра, нестройно спетый гимн на улице и вместо завтрака проповедь на тему храбрости, мужественности, долга.
Джеймсу всегда нравилась библиотека в их доме: старые стеллажи и книги с запахом прошедшего времен, все такое чинное, степенное, дышащее традициями и чувством ответственности за род. И узкая полка со шпионскими романами за собранием Элиота.
Стягивает обувь, включает торшер и открывает книгу на середине, свешивая ноги с кресла.
- …что читаешь? – приличия предписывают Джеймсу принять надлежащую позу; те же самые приличия предписывали Тьяго постучаться, но он этого не сделал.
- Роман, - мужчина обходит его и останавливается у столика с бутылками, ища стакан. – Внизу.
- Да, нашел, спасибо… Роман? – шорох открытой пробки. – Мне казалось, поклонник Шарлоты Бронтте, что юноши твоего возраста скрывают такие пристрастия.
Джеймс фыркает и кладет книгу на живот:
- Джеймс Чейз. Это что-нибудь вам говорит?
- О шпионах читаешь… - Тьяго задумчиво делает глоток и устраивается на диване. – И что, ты хочешь ходить в костюмах от портного, а не из магазина, пить виски, лапать женщин и ездить на правительственных машинах?
- Скорее, я фантазирую на эту тему, - ведет рукой в воздухе и закладывает локоть за голову. - Не думаю, что мой преподаватель литературы оценит, если я скажу ему, что больше не интересуюсь Диккенсом, а хочу бегать по крышам и скрываться от международной мафии.
- Может быть, Джеймс, ты уже? В смысле, уже скрываешься от мафии? – Тьяго делает большие глаза. – Ты только представь: ты в Шотландии, в поместье, которое не отмечено ни на одной карте, и никто не знает, где ты, потому что тебя забрали из школы за неделю до экзаменов и увезли в неизвестном направлении… У тебя полный подвал оружия, и ты готов сражаться за честь Англии! – Родригес смеется и хлопает ладонью по обивке дивана.
- Думаю, я бы заметил, если бы вдруг стал мишенью номер один международной мафии.
- Думаю, нет, но ты еще молод, можешь позволить себе ошибаться. Вот, к примеру, одна из твоих важнейших ошибок – проводить зиму в горах. Тут же холод собачий.
Джеймс презрительно поднимает бровь:
- Это Шотландия, а не Корсика.
- Я из Мадрида, вообще-то, - Тьяго подмигивает и поднимает стакан. – Выпьем за надменных подростков.
- Пейте без меня.
- Без тебя неинтересно. Если ты напьешься, ты будешь мило бубнеть что-нибудь о своей девушке или чем там озабочены дети в твоем возрасте… Ты не любишь виски?
- Вы флиртуете со мной? – Джеймс давит смешок и спускает ноги на пол.
- Мне тридцать пять лет, мальчик; в моем возрасте на законодательном уровне запрещено флиртовать с подростками. Скорее… я смущаю тебя.
- Но я не смущен.
- Это все потому, что я слишком стар и потерял навык. Иди сюда, можешь понюхать, что от меня пахнет другим веком, - Тьяго расстегивает пиджак и поправляет воротник рубашки.
Джеймс действительно поднимается и делает к нему шаг.
- Двигайтесь.
Родригес упирается в угол дивана и протягивает ему стакан. Алкоголь обжигает горло.
- Кто так пьет, дарлинг… Маленький глоток сделай – задержи во рту, - их ладони соприкасаются, когда Джеймс отдает ему стакан и умещается по другую сторону дивана.
- Зачем вы приехали?
Тьяго прикрывает глаза и растягивается на диване.
- Я должен помочь Эндрю. Возможно, помочь Монике и тебе. У нашей… фирмы, - пробует слово на вкус, - проблемы с некоторыми товарами.
- И отец виноват в этом?
- Не думаю, - кивает сам себе и передает Джеймсу стакан.
- Хорошо, спасибо. У меня нет девушки.
Хриплый смех.
- Кто с кем флиртует? – Джеймс хмурится и, чуть краснея, отвечает:
- Вы сказали правду, и я решил, что тоже не буду лгать.
- Как это у вас вышло, мистер Бонд? Вы себя видели? – Родригес открывает рот и с придыханием произносит: - Высокий голубоглазый блондин. Девушки уже делают вам комплименты?
- Нет, а должны? – упирается спиной в подлокотник и ставит виски между колен. – Они вообще умеют это делать?
- Ну, если нет, к твоим восемнадцати они точно научатся. Как не похвалить твои глаза, руки, гибкую спину… - Тьяго мягко улыбается и кладет ладонь поверх ноги Джеймса, вынимая стакан.
- Единственные девочки, с которыми я вижусь, - мои преподавательницы языка и химии. В лучшем случае им лет пятьдесят…
- А, да, Эндрю говорил, что ты результат воспитания британских гомосексуальных частных школ, - быстро облизывает губы и искоса смотрит на Джеймса, откидывающего голову. – И как там с нравами? Когда я учился в католическом колледже, я мастурбировал чаще, чем молился, - смех. – Как низко ты пал в шестнадцать? Целовался с кем-нибудь?
Щеки покрываются алой краской – все еще стыдно обсуждать.
- Думаю, дарлинг, нам нужен еще виски, чтобы как-то развить эту тему… - Тьяго наполняет стакан, и Джеймс, перевернувшись, смотрит, как отходит край его рубашки, обнажая загорелую кожу.
У него кожа цвета спелого солода. Любопытно, какая она на вкус.
- Целовался, - Джеймс пихает его в бедро, и Родригес покорно передает стакан. – Это было не по любви.
- Джеймс, боже, любви не существует, - проводит пальцами по своим густым темным волосам. – Любовь придумали испанцы, чтобы не платить проституткам. И как это было?
- Могло быть лучше.
- Не сомневаюсь. Шестандцатилетки мало что умеют. Неловкий секс. Смазанные поцелуи… Тебе понравилось?
- Нормально, - Джеймс пожимает плечами и шире разводит ноги, приподнимаясь в пояснице.
- Показать, как надо?.. – секундное молчание.
- Покажите.
Тьяго отставляет стакан на пол и аккуратно нажимает ладонью на голень Джеймса, раздвигая его колени.
Джеймс молча наблюдает, как он упирается рукой рядом с его головой, прижимает его к дивану и закрывает глаза, чувствуя сухие губы около своего уха:
- Иди спать, мальчик. Ты пьян.
Не стыдно только первые десять секунд, что он лежит под Тьяго и слушает, как редко бьется его сердце. От Тьяго пахнет ментолом, сигаретами и бензином – Джеймс открывает глаза, протягивает ладонь к его лицу и поправляет волосы. Бонд смеется, видя, как он щурится и скалится в ответ на его прикосновение:
- Я сказал: спать.
- У меня проблемы с дисциплиной.
- Как тогда ты собираешься служить Королеве? Она не любит непослушных псов.
- Я получу лицензию на убийство и буду делать, что захочу, - Родригес хмыкает и хлопает его по бедру.
- Иди. Не люблю, когда ко мне лезут дети, - Бонд хмурится, и Тьяго проводит пальцем по его лбу. – Разрешаю тебе представлять меня, когда будешь баловаться под одеялом.
А теперь – мерзко.
Что Джеймс себе позволяет? Валяется, как пьяная девка, и улыбается в ответ на сомнительные предложения. Что подумает отец, если узнает?.. – липкое унижение растекается по грудной клетке. Отец будет разочарован; отошлет его в колледж, не будет ни писать, ни звонить, ни навещать. Отец бросит его, если узнает.
Джеймс вспыхивает и резко толкает Тьяго в плечо, вставая с дивана.
- Это совсем не смешно, - он быстро надевает обувь и отводит глаза, выходя из комнаты. Джеймс похож на побитого щенка, поджавшего хвост после заданной трепки.
- А по-моему, очень… - переворачивается на спину и закрывает рукой лицо. Тьяго слушает торопливые шаги вверх по ступенькам и глубоко вдыхает, с силой расчесывая шею.
Рубашка душит.
Джеймс старается не хлопнуть дверью, но непослушные пальцы соскальзывают с ручки, и отполированный дуб захлопывается за ним, как крышка гроба. В комнате темно; он часто дышит, продвигаясь на ощупь к кровати, и, упав на нее, как подкошенный, утыкается лицом в ледяную подушку.
Боже, он омерзителен… - тело стягивает тугая петля, и Джеймс изгибается, пытаясь не закричать. Сколько он знаком с Тьяго? Час? Два? И рассказал ему про поцелуй, позволил играть с собой… Шлюха, настоящая шлюха. Отец все неправильно поймет… Откажется слушать объяснения, - Джеймс еле слышно бормочет что-то в подушку и сжимает ладони в кулаки.
А как бы Джеймс объяснился? «Мне было пятнадцать, шел снег, и мой лучший друг умолял меня не уезжать от него, потому что он подохнет в этой тюрьме?» «Мне было пятнадцать, и последние три года самым близким для меня был мальчик, который обкусывал ногти и ходил вместо меня к директору?» «Я не виноват, папа, что он был парнем! Если бы он был девушкой, я бы познакомил его с вами в тот же самый день, когда он коснулся меня!»
Если бы он был девушкой, он был бы лучшей ученицей школы, увлекался бы логарифмами и носил очки в роговой оправе. И возможно, он был бы возлюбленной Джеймса.
Но он был парнем, и это практически свело на нет их совместное будущее с Джеймсом; он был Джеффри Бутройтом, мальчиком пятнадцати лет, проводящим каникулы у матери в Лондоне. Он не любил холодные напитки, громкие разговоры, линованные листы и перчатки. Он любил шариковые ручки, книги по квантовой механике и идти на шаг позади Джеймса.
Еще Джеффри не нравились люди: они были слишком сложными. Математика была куда проще и логичнее.
Джеффри был похож на оленя, выбежавшего на дорогу под свет фар: у него были огромные испуганные глаза, алые искусанные губы и копна темно-коричневых волос, которые он иногда забывал расчесывать. Он тревожно озирался на каждый резкий звук и пригибался, когда кто-нибудь вскрикивал рядом с ним.
Отец Джеффри погиб от осколочной гранаты.
Они познакомились зимой, когда Джеффри подбирал разбросанные другими детьми тетради и, чуть заикаясь, зло угрожал им вслед. «Попробуй догони, Бутройт!» - Джеймс должен был пройти мимо, но Джеффри остановился, отвел руки – и книжки шумно упали на белый снег.
- Срал я на вас, шотландские ублюдки, - Джеффри двенадцать лет, и у него напрочь отсутствует инстинкт самосохранения.
- Бей английского выродка! – Джеймс успел оттолкнуть его до того, как в Бутройта врезались дети, выращенные на байках о войнах и драках.
- Я разберусь с ним, - с трудом выдыхает, растирая ребра.
- Бонд, ты слышал, что он сказал? Слышал?! – капля слюны падает на куртку Джеймса, и он с отвращением растирает ее перчаткой.
- Слышал. Я разберусь.
- Сломай нос этой бабе из Лондона! Пусть возвращается в свой английский гадюшник! – Джеффри невозмутимо подходит к Джеймсу и становится позади него, прижимая к груди свои учебники.
Так, собственно, они и провели эти три года: Джеймс, разбивающий кулаки на передовой, и Джеффри, прикрывающий его спину.
- Меня зовут Джеффри.
- Тебя зовут придурок, - Джеймс набирает горсть снега и отчищает куртку. – Тебя не учили, как нужно вести себя с шотландцами?!
- Меня учили только тому, как заваривать Эрл-Грей, мистер Бонд.
- Джеймс, - Джеффри мягко улыбается ему и протягивает ладонь.
- Мы будем партнерами, Джеймс. Я буду умным, а ты будешь сильным.
- Знаешь, Джефф… - следующее, что помнит Джеймс, - обжигающе холодный снег за воротом куртки. Джеффри – и никак не «Джефф», «Джей», «Джон», только полное имя, которое сам Джеффри обсасывал, как леденец.
- Пошел ты к черту, Бутройт, - Бонд вытряхивает колкие снежинки из-под шарфа.
- Я боюсь один. Пойдем вместе.
Надо было отказаться. Но Джеймс, глядя на худые поникшие плечи, почему-то забыл это сделать. «Пойдем».
Они сцепили руки и разжали их только три года спустя.
Письмо от отца пришло в марте, когда Джеффри изображал из себя Кентервильское приведение, просиживая в библиотеке все свободное от занятий время, а Джеймс активно изучал географию.
- Привет, - Бонд застывает у края стола - Джеффри поднимает руку в качестве ответного приветствия и указывает на стул.
- Вижу, у вас письмо, агент. Правительство срочно вызывает вас в штаб-квартиру?
- Как забавно. А вы все еще ждете весточки от господина Ферма, мистер умник? – Джеффри отрывается от книги и подпирает ладонью подбородок, широко улыбаясь Джеймсу.
- Шпионские романы – трата твоего времени.
- Скажешь об этом, когда я раскрою какой-нибудь мафиозный синдикат, занимающийся поставкой оружия в Китай… - они долго смотрят друг на друга, и Джеффри неуверенно дотрагивается коленом до колена Джеймса.
- Что за письмо?
- Отец написал. Сказал, что заберет к концу недели, - губы Джеффри белеют, и он собирает ладони в замок.
- И что ты?
- Собираю вещи.
Они оба молчат, пока Джеффри не закрывает руками лицо, не отодвигает стул и не уходит куда-то в коридоры с хриплым: «Отвали от меня, Бонд».
Джеймс не понимает; Джеймс идет за ним, окрикивает и тянет его за край свитера, разворачивая к себе.
Они стоят на террасе, и ветер облизывает голую шею Джеффри, который с ужасом смотрит на Бонда. И пытается не расплакаться.
- Джефф…
- Заткнись, - он пытается вывернуться и подносит кисть к лицу, затыкая себе рот. – Отпусти меня, Джеймс!
- Но…
- Отпусти меня! – он срывается на крик и сводит плечи, задерживая это в себе: - Иди и собирай свои шмотки, Джеймс! У тебя много дел! Давай!
- Какого черта?.. – Джеймс делает к нему шаг. Звонкая оплеуха оставляет красный отпечаток. – Ты вообще рехнулся?!
- Проваливай! Кинь меня здесь, ну! Как кинул меня мой отец! Моя мать! Как они все кинули меня здесь! – у Джеффри дрожат губы, и он до крови закусывает кожу. – Уезжай!
Джеймс подходит к нему, и он замирает, замолкая на полуслове. Джеффри крепко зажмуривается, когда Джеймс обнимает его и утыкается носом в щеку.
- Я не бросаю тебя.
- Я знаю… - тянет за рукав рубашки Бонда, находит его ладонь и поворачивает голову: - Прости меня, пожалуйста, прости… - холодные губы Джеффри касаются его рта и сильно-сильно прижимаются к зубам. Джеффри болезненно выдыхает и шепчет ему в рот: - Джеймс, прости, прости, я же не смогу тут один…
Джеймс растерянно обнимает его, прислушиваясь к своим ощущениям от того, что Джефф целует его, и неуверенно дотрагивается языком до его губ, обводя свежую ранку.
Они с силой вжимаются друг в друга, и между телами становится тепло. Джеффри запрокидывает голову, и Джеймс почему-то поправляет его волосы, медленно оттягивает нижнюю губу и останавливается, чтобы вдохнуть.
Джеймсу нравится, как Джеффри задерживает дыхание и ждет, пока Джеймс не дотронется до его языка, не проведет по небу, не сомкнет их губы. Джеффри ищет его ласки, касаясь ртом рта, и подается вперед, упираясь в его грудную клетку. Он тихо говорит: «Пожалуйста, не уезжай». Джеймсу не нравится, когда его щеки становятся мокрыми от чужих слез.
- Я все испортил, - Бутройт отстраняется и панически отступает. – Джеймс, прости меня. Прости.
Джеффри высвобождает свою ладонь и убегает в комнату, где в заточении проведет остаток весны.
Он не вышел проводить Джеймса. Он не написал ему ни одного письма.
Джеймс до сих пор не может его просить.
Переворачивается на спину и приподнимается, чтобы снять брюки; быстро расстегивает рубашку и ныряет под одеяло.
У Джеффри были теплые стопы; иногда они спали вместе, уже после того, как Бутройт попросил себе в соседи Бонда и переехал в другое крыло здания. Джеймс упирался спиной в стенку, и они подолгу разговаривали, пока Джефф не засыпал.
Джеймс аккуратно приподнимает край одеяла, спуская ладонь к белью.
У него были острые скулы, тонкая талия, и он умел надломано стонать «Ну не надо, Джеймс», когда тот проводил по его ребрам. О чем Джеймс вообще думал… - пальцы отодвигают резинку трусов и плавно обхватывают полуэрегированный член. Джеймс ни о чем не думал, он просто будил его, шел вместе с ним на завтрак, ждал после уроков в холле, обедал, делал с ним домашнее задание. Джеймс проводил с ним практически все время и эгоистично хотел быть просто друзьями, - ладонь медленно двигается вверх, поднимая одеяло, и чуть прижимает головку, когда дверь с тихим скрипом открывается.
Джеймс испуганно застывает, с хрипом заглатывая воздух.
- Выйдите… - голос нервно срывается на хрип. – Выйдите отсюда, немедленно…
Родригес пропускает перед собой пса и щелкает замком.
- Это моя комната, - шорох упавшего на пол пиджака. – Вы не можете здесь находиться… - Тьяго игнорирует его, укладываясь на край постели.
- Твоя собака царапала дверь минут пятнадцать. Я пытался заснуть, - вытягивает ноги и теснит его к стене.
- Я ничего не слышал, - рука неприятно немеет, оттягивая член, и Джеймс беспомощно шипит: - Уходите...
Джеймсу хочется влепить ему пощечину, наорать на него, но вдруг он разбудит родителей, и тогда Родригес расскажет отцу, что Джеймс сам ему намекал, сам звал сюда… Тьяго изнасилует его, - в горле застревает комок. О господи. Может быть, насилие так и совершается, - думает Джеймс, - из страха и рабской покорности чужому густому запаху. Это будет больно, неприятно, и Джеймс не сможет ни с кем поделиться, ему придется жить с этим, а как он это вытерпит… Не сможет. Точно не сможет. Резко достает руку из-под одеяла, замахиваясь на Тьяго:
- Вы не можете этого со мной сделать! Не можете!..
- Господи, Джеймс… - Родригес выдавливает полуулыбку и пододвигается ближе, вытягиваясь к ладони. – Джеймс… - его рот дотрагивается до влажной руки, и язык проходится между пальцами, собирая горькую смазку.
Включить свет во всем доме, чтобы видеть это: Тьяго наклоняет голову, прикусывает кисть Джеймса и облизывает след от зубов. Жесткие волосы щекочут кожу, но Джеймс не дергается, он разжимает пальцы и касается щеки Родригеса:
- Я не собираюсь ничего говорить твоему отцу, дарлинг. Все люди на свете напиваются, целуются и онанируют от одиночества. Я вот тоже собирался заняться этим благодарным делом, но твоя псина, Джеймс… - Тьяго мягко целует его запястье и проводит носом по сплетению вен.
- Нет?.. – облегчение в голосе.
- Конечно нет. К твоему отцу я приду с долгим разговором о том, как я научил тебя глотать… - отпускает ладонь Джеймса, кладет руку поверх одеяла, надавливая на бугор, и с нажимом ведет вверх к животу.
Становится липко, и Джеймс широко открывает глаза, глядя, как Тьяго, усмехаясь, наклоняется, чтобы поцеловать его в лоб.
- Спокойной ночи, Джеймс.
CH-2
CH-3
CH-4
@темы: fiction
-
-
13.12.2012 в 03:03Нунахуй, я подписывалась на высокодуховную порнушку, а тут невыразимо прекрасное о любви и одиночестве. Я так не могу больше.
-
-
13.12.2012 в 03:13Я любил тебя больше, чем ангелов и самого,
и поэтому дальше теперь
от тебя, чем от них обоих.
Прасцици. Я какая-то слишком чувствительная в последнее время
-
-
13.12.2012 в 10:27Не боитесь, что все кончится как с Западней?
И я больше не буду Вас хвалить, иначе это станет обыденностью.
-
-
13.12.2012 в 11:40-
-
13.12.2012 в 17:11Просто я же такая жалкая баба, которой нужна рефлексия, предварительные оральные ласки в качестве разговоров.
Я даже могу сказать, что на следующих страницах десяти они будут переодевать Джеймса, курить, пить кофе, смотреть кино и целоваться.
Я почти чист.
Холера в мехах, Я любил тебя больше, чем ангелов и самого, и поэтому дальше теперь от тебя, чем от них обоих.
УДАР НИЖЕ ПОЯСА.
Я какая-то слишком чувствительная в последнее время
Поддерживаю тебя, сестра!
MadMoro, это мой план.
aswallow, you were born to suffer
-
-
13.12.2012 в 17:11-
-
13.12.2012 в 17:17Дадада
я взбиваю подушку мычащим "ты",
за горами, которым конца и края,
в темноте всем телом твои черты
как безумное зеркало повторяя.
Сколько я читаю то, что ты пишешь, не могу отделаься от мысли о том, что это Бродский в позе - невыносимое, болезненное, прекрасное. Наизнанку выворачиваешься от каждого слова
Вот как у тебя сердце выдерживает такое писать?
Пожалуйста, пусть никто не умрет
Пусть будет хороший конец