I'm a five-pound rent boy, mr. Darcy.
Однажды я напишу гениальную книгу.
Она будет о том, как парень, пытаясь отыскать Ее или Его, сможет это сделать только по частям, вычитывая книги, прочесывая другие эпохи, собирая по осколкам, жестам, движениям, запахам, собирая из них тело. О том, как ему будет плохо, потому что за чтением он потеряет зрение, за прислушиванием - слух, а страхом потерять время - сон. И он будет мучиться, он будет страдать, потому что каждый раз он будет видеть этот ускользающий образ и знать, что он не может продвинуться дальше.
Он будет испытывать на себе все двадцать веков за раз: каждое слово, каждое чувство.
И, в конечном итоге, он проснется однажды в Париже, на мосту к Орсею, под "Shadowplay", обернется, а там будет не столько Она или Он, сколько за раз все человечество. И он поймет, что Любовь, она растворена во всем существуем, Любовь в нем самом.
Когда поставят экранизацию, я буду настаивать на приеме Вуди Аллена, чтобы в конце он повернулся на камеру и долго улыбался - оставим открытый финал, пусть все чувствуют себя причастными.
В целом, ничего не изменится, кроме моего благосостояния, но это не столь важно.
Правда, пока я могу только выходить курить на балкон в белой майке "Стокгольм" и мерзнуть на ледяной плитке.
Мы с Йеном Кёртисом никогда не были особенно близки. Он удачно мертв, а я менее удачно жив. Более того, я редко слушаю самого Кёртиса, скорее его лирику, и всегда думаю при этом, что он-то мертв, поэтому все звучит так хорошо.
За последние три дня я понял, что смерть Йена вполне вероятно может быть самым трагическим событием в моей жизни.
Что, безусловно, ставит вопрос о драматическом накале этой моей жизни.
В лучшем случае, я повзрослел книг на двадцать. Всё остальное - нагромождение хлама.
Она будет о том, как парень, пытаясь отыскать Ее или Его, сможет это сделать только по частям, вычитывая книги, прочесывая другие эпохи, собирая по осколкам, жестам, движениям, запахам, собирая из них тело. О том, как ему будет плохо, потому что за чтением он потеряет зрение, за прислушиванием - слух, а страхом потерять время - сон. И он будет мучиться, он будет страдать, потому что каждый раз он будет видеть этот ускользающий образ и знать, что он не может продвинуться дальше.
Он будет испытывать на себе все двадцать веков за раз: каждое слово, каждое чувство.
И, в конечном итоге, он проснется однажды в Париже, на мосту к Орсею, под "Shadowplay", обернется, а там будет не столько Она или Он, сколько за раз все человечество. И он поймет, что Любовь, она растворена во всем существуем, Любовь в нем самом.
Когда поставят экранизацию, я буду настаивать на приеме Вуди Аллена, чтобы в конце он повернулся на камеру и долго улыбался - оставим открытый финал, пусть все чувствуют себя причастными.
В целом, ничего не изменится, кроме моего благосостояния, но это не столь важно.
Правда, пока я могу только выходить курить на балкон в белой майке "Стокгольм" и мерзнуть на ледяной плитке.
Мы с Йеном Кёртисом никогда не были особенно близки. Он удачно мертв, а я менее удачно жив. Более того, я редко слушаю самого Кёртиса, скорее его лирику, и всегда думаю при этом, что он-то мертв, поэтому все звучит так хорошо.
За последние три дня я понял, что смерть Йена вполне вероятно может быть самым трагическим событием в моей жизни.
Что, безусловно, ставит вопрос о драматическом накале этой моей жизни.
В лучшем случае, я повзрослел книг на двадцать. Всё остальное - нагромождение хлама.