[энтони лашден]

Название: Rock-n-rolla
Автор: Entony
Бета: the absurd
Фэндом: Durarara!!
Персонажи: Шизуо/Изая
Рейтинг: NC-17
Жанры: Драма, POV, Слэш (яой)

Предупреждения: Нецензурная лексика, BDSM, OOC, Насилие

Саммари: все фильмы Гая Ричи.

Комментарий: NC-17 стоит здесь не просто так. Наркотики, насилие, разврат, детальные описания всего, что придумал мой воспаленный разум, нецензурная речь – все это есть. Будьте бдительны и предохраняйтесь при чтении.
Права: в этом мире мне ничто не принадлежит

текст4

**
Ночь. Развязывает язык, и если ты начал говорить до полуночи, ты никогда потом не остановишься – только с приходом рассвета. Ночь. Существует за счет слов, которые ты держишь где-то глубоко в себе на привязи между желудком и диафрагмой, скармливая им свои легкие. Ночь. Заставляет тебя окунуться в ад разговорчивости, когда эти монологи, которые ты копишь всю свою жизнь, надеясь унести с собой в крематорий, вдруг вырываются из твоего рта, а ты не можешь прекратить этот процесс.
Сон придуман именно для того, чтобы контролировать ночные беседы. Это было крайне прозорливо со стороны Богов – подарить людям средство, с помощью которого они смогут лгать и только лгать и никогда не проявлять ни тени искренности. Сон – это оружие в борьбе с честностью.

Он, наверное, прав. В половине второго мне, как никогда, очевидно, что я действительно использую секс для того, чтобы забыться и не чувствовать одиночества. Когда трахаешься с кем-то, забываешь думать о том, что твоя жизнь, в общем-то, похожа на необжитую квартиру: вроде бы ты и купил ее в кредит, вроде выплачиваешь банку деньги каждый последний четверг месяца, вроде ты спишь, ешь в ней, но с тем же успехом это мог делать кто-то другой. Вас ничего не связывает, кроме договора о купле-продаже, который, кстати, так легко проебать.
Я разглядываю его спину, но сейчас ее вид не приносит мне удовлетворения. Это ведь должна была быть месть, да? – я протягиваю ладонь к порезам и чувствую исходящий от них пульсирующий жар затягивающейся кожи. Смогут ли однажды так затянуться и мои раны? Насилие предполагало, что я буду счастлив, но мне кажется, что теперь я опустошен еще больше, потому что во мне не осталось даже желания растерзать его.
Вот он лежит, и я бы мог убить его во сне, задушить своими руками, но я не нахожу сил перевернуться на другой бок. Это все кажется очень бессмысленным: я, мои действия, мое существование. Провожу пальцами по иероглифу. «Жизнь». А так ли много значения имеет эта вещь?..

- Изая? – он двигает лопатками, и я прячу под одеяло руку.
- Что? – затихаю. – Прости, что разбудил, - он оборачивается.
- Я не спал. Что такое? – закрываю глаза.
- Ничего. Все в порядке, Шизу-тян, - он переворачивается на живот и вытягивает руки.
- Нет смысла злить меня ночью. Я слишком устаю за день, чтобы как-то реагировать.
- Ага, - натягиваю на себя покрывало и отворачиваюсь. Всё, спокойной ночи, рыцарь, я тут как-нибудь сам поборюсь с ветряными мельницами.
Он протягивает ко мне руку и кладет ее на плечо так, что его пальцы зависают перед моим лицом.
- Хочешь, поговорим? – дую на пальцы – сжимает их и касается моих губ.
- С тобой? Затейник. Принеси-ка мне с кухни нож, Шизуо, – я вскрою себе горло, чтобы подобные идеи не приходили к тебе в голову, - он усмехается и проводит пальцем по моей нижней губе. Чудно, что он не видит выражения муки на моем лице. Какой простор для игр открывает мое положение.
- Изая, как бы ты этому не противился, - ровный, спокойный голос. Я не слышал его последние лет семь. – Мы станем близки. Потому что тебе нужна помощь, - он гладит мои губы, пока я открываю рот, чтобы дышать хоть как-нибудь. Слишком нежно. Слишком нужно.
- Ты действительно ничего не понимаешь? Мы не можем быть близки, - хотя бы потому, что ты лжешь мне, мудак, и собираешься сдать. – Я не хочу быть близок. С тобой. С кем угодно. Потому что вы пешки, а игрок не должен привязываться к шахматным фигурам – это чревато быстрым поражением, - он опускает кисть на плечо и трогает мою шею.
- Ну так что же, гроссмейстер, поговори со мной, пока меня не сожрали белые. Обещаю: я ничего не скажу на ежегодном собрании пешек Орихары Изаи, даже если они предложат мне фотографию обнаженного тебя, - пальцы двигаются от ключиц до уха.
Сколько. Сколько, блять, они тебе за это платят? Кто пишет эти твои реплики? Это ведь не ты, не ты, - несколько касаний подбородка. Это не ты, Шизуо. Ты невыносимый, мерзкий, надоедливый, - думаю я, раскрывая глаза шире от невыносимого поглаживания над кадыком, - ты всегда бесил меня, мне хотелось тебя сломать, и я вообще не понимаю, что я здесь делаю.
Почему я здесь с тобой. Такой открытый. И беспомощный.
Он тянет меня за плечо и переворачивает на спину. Закусываю губы.
- Это не ты, Шизуо…
- Не я? – он приподнимается на локтях. – А какой я, по-твоему?
- Это просто не ты… - зажмуриваюсь.
- Да? А может, ты просто никогда не интересовался тем, какой я на самом деле? – глухая злость. Как Феррари – заводится с пол-оборота. – Может, ты видишь то, что хочешь видеть? – нависает надо мной и облизывается. – Может, Изая, ты не так и хорош в играх с людьми? – открываю глаза.
- Я хорош, - смотрю на него и протягиваю руку, дотрагиваясь до лица.- Я лучший, и ты это знаешь, - тяну за волосы, и он послушно нагибается ко мне.
- Тогда расскажи мне, - склоняется надо мной и проводит языком между губ, заставляя приоткрыть рот в ожидании касания. – А потом заставь забыть обо всем, что скажешь, - проводит кончиком языка по губе, с силой притягиваю его, ловя дыхание. Обхватываю рукой за талию, прижимаю к себе и чувствую приятную тяжесть его тела. Я немо открываю рот, и его язык гладит мой. Невыносимо терпеть такие извращенные поцелуи, и я облизываю его язык, посасываю, провожу кончиком, наслаждаясь привкусом сигарет. Глубже и сильнее - когда я разрываю поцелуй, он тянется за мной, чтобы надавить, облизать и чуть прикусить саднящую губу. – Видишь, - он закрывает глаза и кусает меня за подбородок, - теперь я почти не помню, кто ты.
- Придурок, - удобнее устраиваюсь под ним и обнимаю его за шею. – Обещаешь? – пальцы перебираются по позвонкам ниже.
- Ну, ты же Орихара Изая: если я не выполню своих обещаний, ты рано или поздно мне отомстишь, подло, мелко, грязно отомстишь, - моя ладонь останавливается на его ране, и я аккуратно глажу его спину. – Что тебя мучает?
Что меня мучает? Перебираю его пряди. Страх. Боль. Одиночество.
- Я не мучаюсь, Шизуо, - он укладывается на меня, будто бы мы всегда так делали. – Я просто… я… - слова застревают где-то между ребер, потому что мне негде от них спрятаться, и велик шанс, что если я произнесу их, они раздерут меня в клочья. Трогаю его порезы, пытаясь успокоиться.
Возможно, он умеет читать мысли, потому что поднимается с меня и, когда я останавливаю его за плечо, чуть улыбается, укладываясь на спину:
- Всё в порядке, - растягивается на футоне, и я залажу к нему под руку, стягиваю одеяло и замираю. – Ты не один, - обнимает меня, и я, уютно умастившись, чувствую, как ночь отступает. – Изая… ты начал принимать наркотики, потому что тебе было одиноко?
- Нет, - выдыхаю его в грудь. – Нет. Как раз тогда мне было очень весело. Просто…

Просто мне казалось, что если я попробую, каково это – трахаться с тем моим партнером под метадоном, мы станем ближе. Удивительно, если сейчас пытаться рационализировать мои действия. Я ведь мог добиться этой близости посредством массы других способов, от шантажа до подкупа, но мне почему-то не хотелось ему лгать и притворяться. К тому же, это было ново, а он никогда не относился к этому серьезно.
И я думал, что все сойдет мне с рук.

-… я не мог прекратить веселиться. Я хотел, чтобы ощущение праздника никогда не покидало меня.
- Расскажи мне… - он поправляет одеяло, мой продажный рыцарь, а я трусь о его бок и думаю только о том, как бы мне сделать так, чтобы утро никогда не наступало, чтобы этот Шизуо, которому я могу довериться, не исчезал, чтобы чувство защищенности от внешнего мира осталось со мной.

Это было плохо, Шизуо. Это было отвратительно. Это было мерзко. В языке нет прилагательных, которые способны описать всю степень того, насколько паскудно принимать наркотики в первый раз. Потому что первый раз никогда не повторится, а жажда тела испытать это ощущение будет становиться сильнее и сильнее с каждым днем.

- Это было… - зажмуриваюсь, потому что по телу теплой волной разливается отголосок того самого первого девственного ощущения от приема наркотиков внутривенно, - … как будто все было не зря, - сжимаю пальцами край одеяла. – Как будто абсолютно все в моей жизни имеет значение. Каждая деталь. Каждая мелочь. Как будто я всегда двигался в правильном направлении. Как будто я могу все.

Да, именно. Так это и произошло. Мне семнадцать, а я знаю, что я всесилен. Что передо мной нет никаких препятствий. Что я способен изменить мир. И это понимание заставляет меня изгибаться от восторга.
Метадон не героин. От него приход от него совсем другой, он почти оставляет тебя в том же состоянии, в котором ты его принял, кроме одного значимого момента. Метадон очищает сознание, оставляя на плаву только одну мысль, которой ты и живешь все время действия препарата.
В моем случае это было «Я БОГ!».

- Я лежал и не мог прекратить восхищаться собой, своими достижениями. Мне казалось, что еще секунда – и я займусь сексом со своим отражением, но в тот момент меня трахал кто-то другой, и я понимал его чувства. Он хочет меня точно так же, как я хочу себя. Я влюбился в себя… Это было фантастично.
- Разве обязательно принимать для этого наркотики? – обнимаю его за шею.
- А разве есть еще какой-то способ примириться с окружающей тебя грязью? Отстраниться от презрения, ненависти и злобы? Наркотики работают переключателем между той жизнью, которую ты проживаешь, и той, которую бы хотел прожить. Отказаться от возможности быть тем, кем ты хочешь, слишком трудно. Для меня. Для моих партнеров. Для еще одиннадцати миллионов человек.
- Это бегство… - гладит мою спину, и я прижимаюсь к нему.
- Почему? Когда тебя вышвыривает обратно и ворота в землю обетованную закрываются, ты испытываешь сильнейший импульс к разрушению и самосовершенствованию. Если, конечно, не успеваешь догнаться еще один раз….

И я прекрасно знаю, сколько людей не выносят жизни без наркотиков. Потому что когда ты идешь по улице и видишь, как семеро парней избивают одного, а ты не можешь ничего сделать, ибо ты слабак и трус, проблематично сделать вид, что ты этого не замечаешь. В мире, которым ты не управляешь, тебе не хочется жить.

- Ты тоже убегаешь, Шизуо, не тебе судить…
- Я не пытаюсь тебя судить, если ты не заметил, - целует в макушку, а я задыхаюсь в его доброте. Что он понимает в этом всем? Он не имеет права быть отзывчивым и терпеливым, если не знает, каково это: пытаться сбежать от самого себя.
- Шизуо, некоторые вещи нельзя вынести! Вообще! Ни секунды, - цепляюсь за него. – Когда ты понимаешь, что созидание не значит ничего! Когда ты осознаешь, насколько беспомощным ты был, пытаясь создавать! Когда ты узнаешь, что разрушение и самоуничтожение – это единственное, для чего стоит жить, вот тогда! Именно тогда! Ты начинаешь быть зависимым от наркотиков! Потому что ничто другое не способно унять дичайшую боль, которая возникает от осознания того, что ты бесполезен! – прерывисто дышу и сжимаю кулаки.
Никогда не хочу больше вспоминать, что я это говорил.
- Изая… Ты действительно сейчас хочешь мне сказать, что все это время, пока я причинял страдания своим близким, уничтожая все вокруг себя, я добивался цели в своей жизни? Подумай еще раз…
- Ты не понимаешь, - царапаю его за бок, - ты не понимаешь меня! - изгибаюсь в беззвучном крике и ударяю его по груди.
- Тихо, - он обнимает меня и достает из-под одеяла, - тихо, - убирает челку с моих глаз и едва заметно улыбается. – Тихо, - а я бешусь от этого! Какое тихо?! О чем ты?!
- Ты не понимаешь, Шизуо! Твоя боль – это РЕЗУЛЬТАТ! А моя – ПРИЧИНА! От твоей можно избавиться, а моя только растет! И мне приходится с этим жить! – он сжимается меня крепче в объятьях, и я судорожно хватаюсь за него и чувствую, как на губах в очередной раз становится солоно. – Я хочу уничтожить весь мир! Я хочу разрушить все! Я хочу перенести свою боль на других людей! Почему одному мне должно быть плохо?!
- Изая, - он отстраняется от меня и смотрит мне в глаза. – Я разрешаю тебе.
- Что ты мне разрешаешь?! – отпихиваю, но он утыкается лбом в мой лоб и целует в переносицу.
- Я разрешаю тебе остановиться. Теперь ты можешь не заставлять себя страдать, - он спускается к губам и аккуратно касается меня своим ртом.

А я не могу пошевелиться, ощущая, с каким грохотом в меня проваливаются эти слова.
Я живу с чувством вины. Будто бы эта жизнь украдена. Будто бы я должен стыдиться того, что существую. Будто бы я виноват в том, что все люди вокруг меня подыхали от передозировок, заражения крови, СПИДа. Будто бы то, что я лучше их, - это плохо. Будто бы я должен страдать за то, чего я не совершил.
А теперь этого можно не делать?..

- Спокойной ночи, - он укладывает меня рядом с собой и накрывает, а я не знаю, как реагировать.

Спокойной, блять, ночи, говорит он мне и закрывает глаза, а я пытаюсь заставить дышать оба своих легких. Спокойной ночи – будто бы сейчас мы тут рассказали друг другу сюжет сериала, и теперь я так просто могу уснуть, потому что, конечно, нихуя не случилось.
Спокойной ночи.
Охуеть.
**
Золотое правило коммуникации звучит следующим образом: никогда не верь людям, которые хотят тебе добра.
«О, дьявол, а кому же тогда верить?!» – вскрикивает в последнем ряду зритель-истерик и покидает зал, но ты сидишь рядом со сценой и слушаешь оратора.
А он продолжает и говорит, что добро – это понятие относительное, и, пока ты презрительно усмехаешься, мол, старик, кто тебе сказал, что это утверждение ново, он накручивает на запястье шнур от микрофона и вкрадчиво сообщает: «Люди, которые желают Вам добра, просто выполняют те действия, которых от них ожидают. К примеру, Ваша мама говорит Вам не гулять допоздна. И ведь как хочется верить, что она всерьез о Вас беспокоится и прочее, но почему тогда мамаша Вашего друга Билли, которая хлещет портвейн круглые сутки, тупо кивает, когда он уходит, и рыдает, если он возвращается в синяках? Вполне вероятно, что алкоголь отбил ей последние мозги, и она плохо соображает, что вообще происходит, но какой-нибудь выпендрежник, знакомый с психологией, заявил бы, что просто ее социальная роль алкоголички не позволяет ей быть хорошей матерью.
Кто ожидает от человека, который дает дальнобойщикам, душевного тепла и нежности? Никто. Билли в том числе. И его мама подсознательно ведется на эту общественную уловку: веди себя так, как надо вести себя в этой ситуации. Будь хорошей девочкой, сбрасывая под откос свою жизнь!
И о да, она это делает, потому что в глубине души надеется, что рано или поздно все станет хорошо. Ведь она делала все правильно, да?»
Ты выдыхаешь, а этот мужик в странном балахоне наливает себе воды, присаживается и, болтая ногой в воздухе, изрекает: «Люди, которые сейчас борются вместе с вами, говорят вам, что наркотики – зло, но они помогут вас его победить, будут вместе с вами ровно до того момента, пока кто-нибудь со стороны не скажет им: «Вы сделали все, что смогли».
И вот он – переломный момент! Общество больше не предъявляет им требований быть хорошими друзьями, верными возлюбленными, преданными родственниками! «Долой лишние роли!» - отважно кричат те, кто раньше кричал вам «Долой тех, кто не хочет поверить в твои силы!».
Но что же это?!» - оратор взбрасывает руку вверх, и весь зал запрокидывает головы. «От вас теперь тоже не требуется бороться. Всё, вы можете дальше идти и принимать наркотики, теперь не нужно взращивать эти ложные надежды! Общество считает, что на вас можно поставить крест, и вы радостно киваете. «Поставьте на мне три креста!» - визжите вы, забываясь в очередном приходе», - он встает, ставит стакан на пол и устанавливает в стойку микрофон.
«Мы хотим жить или хотим умереть зачастую только потому, что так хочет кто-то рядом с нами. Мы – это другие люди», - он цокает и замолкает.
«Правда, иногда случается и так, что другие люди – это мы», - машет рукой он и уходит со сцены.
**
С утра он разговаривает с кем-то по телефону, и я продираю глаза, хотя жутко хочу спать. Смотрю, как он надевает рубашку, застегивает жилетку, продевает в брюки ремень, прижимая к плечу…
Мой мобильный.
Блять. Я не хочу участвовать в этом фарсе.
Накрываюсь одеялом, он кладет трубку и присаживается рядом со мной, ероша мне волосы.
- Ммм?
- Поспи еще.
- Ага…

Отворачиваюсь и сжимаю от злости зубы.
Мудак.
Господи, какой мудак.

Впиваюсь ногтями в ладони.
Еще одна подобная ночь, и я вырежу на собственной груди признание: «Шизуо Хэйвадзима смог меня наебать».
*
Одеяло светло-фиолетового оттенка. Достаю его из пакета, расстилаю на футоне, он возится на кухне – идиллия.
Когда же ворвутся парни в масках, возьмут меня в заложники и расстреляют его, чтобы кричал «Дорогой! Нет! Вы не можете так с нами поступить! Нет! Любовь моя!»? Ребята, вы реально нужны здесь! Прекратите грабить банки! Ну!

- Шизуо, - подволакиваю ногу, потому что после вчерашней потасовки она невыносимо ноет, - ты не купил мне таблеток? – высыпает на сковородку овощи и поворачивается.
- Я позже буду уходить – зайду в аптеку. Те кончились?
- Да, - усаживаюсь на стул и кручу в пальцах пачку сигарет.
- Сколько ты принимаешь за раз?
- Штук пять… - достаю сигарету.
- Пять?! – рывком отнимает пачку. – Ты рехнулся?! – голос угрожающе звенит.
- Во-первых, не делай вид, что тебя это волнует, а, во-вторых, дай мне закурить, - протягиваю руку.
- Пошел нахуй, м? – вытягивает сигарету зубами и подносит к ней огонь.
- Давай, Шизу-тян! – пинаю его здоровой ногой, но он ловит ее в воздухе, и я неудобно зависаю. Он подходит ближе, сгибая ногу в колене, и упирается рукой позади меня.
- Не выводи меня… - хриплый рык.
- Ну я же так стараюсь! – выхватываю сигарету, но он перехватывает руку и затягивается из моих пальцев.
- Открой рот.
- Что? – недовольно хмурюсь, потом что нога начинает затекать, и паскудная саднящая боль растекается по бедру.
- Открой рот, Изая, - скалясь, приоткрываю губы, он наклоняется ко мне и, сделав затяжку, выпускает дым. «Вкусно», - сигареты с ароматом кофе. Я открываю рот шире, он припадает к сигарете и приникает ко мне губами. Мы долго держим этот дым во рту, не глотая его, пока он не проводит языком по внутренней стороне моей губы, и не отрывается от меня.
Недовольно кусаю щеки.
- Такое ощущение, будто бы ты только что изнасиловал мой рот, - улыбается и возвращается к сковородке. – Шизуо, сколько ты здесь живешь? – он прекращает перемешивать овощи.
- Около года, - лжец.
Довольно улыбаюсь.

Когда лжешь, не можешь совершать мелкие движения.
И, когда ты расслаблен после интимных прикосновений, трудно сосредоточиться, поэтому мозг концентрируется на каком-то одном деле.
То, что сейчас произошло, это называется «стратегия», Шизу-тян.
Тушу окурок о край пепельницы.
Но сигареты действительно вкусные.

- Для чего я нужен Тому?
- Ты меня реально бесишь, Изая.
- «Для чего» я спросил, а не «какие чувства, кроме желания заняться сексом, я вызываю у тебя», - его спина напрягается и... Да.
Он со звоном бросает в раковину лопатку и уходит из квартиры.

Подтягиваю к себе доску.
Я абсолютно не нужен Тому, и это была какая-то дешевая отговорка, иначе бы он так не отреагировал.
Переставляю человечка обратно к Белому Дракону. Значит, Шизуо в группировке. Более того, он в ней уже давно и пользуется определенным авторитетом, раз смог привести меня сюда и оставить в таком, довольно свободном состоянии.
И что же у нас получается…
Довольно жмурюсь и потягиваюсь.
А получается у нас, что, конечно, доброта, отзывчивость и эмпатия Хэйвадзимы Шизуо наебала меня, да.
И теперь я, такой беззащитный, хрупкий, слабый, буду просить помощи у человека, который заправляет выдачей меня Инагаве и Сумиеси.
*
- И почему оно такого цвета? – он злится, кстати говоря, до сих пор, и молчит, даже когда я, проходя мимо, задеваю пепельницу и выворачиваю ее, потому что, черт, боль начинает расти и я плохо контролирую судороги ноги. А таблеток как не было, так и нет. Увлекательнейший способ воспитывать меня – заставлять корчиться от физических неудобств.
Усаживаюсь рядом с ним, подбирая ногу, которая начала действовать в автономном режиме.
- Отвали, а? – собирает бычки и поднимается. Хватаю его за руку, но он выдирает кисть и выходит из комнаты.
- Шизуо! - чертыхаясь, встаю и передвигаюсь на кухню, где он, распотрошив очередную пачку, маниакально закуривает.
Он отворачивается от меня, открывает окно, и даже когда я провожу рукой по его спине, не дергается, а только сжимает ладони в кулаки.
- Изая… - он говорит так, будто я его расчленяю и каждое слово приносит ему боль, - просто… не трогай меня. Ты не представляешь себе, как мне нужно сдерживать себя, чтобы оставить тебя в живых. Это требует очень, - он затягивается и скуривает половину сигареты, - очень много сил.
Тяну его за плечо и разворачиваю к себе.

- У меня болит нога, Шизуо, - он зажмуривается и трет шею. Выдыхает. Очевидно, считает до десяти.
Забавно. Впервые вижу, как он пытается справиться с яростью. И главное, что меня интересует: почему он так остро реагирует на прикосновения днем, почему он так быстро заводится, почему он так нервничает?
- Мне пойти за таблетками? – выглядит, как побитое животное. Это отличное предложение, особенно, с учетом того, что мышцы непроизвольно сокращаются, и я испытываю боль при каждом движении. Но если он сейчас уйдет, то успеет успокоиться.
А я не заинтересован в том, чтобы моя подопытная крыска прекратила получать разряды электричества в мозг. Так можно сорвать работу всей лаборатории.
- Лучше помассируй ее, - он открывает глаза и кивает.
- Очень больно? – итак, чем вызван такой резкий переход от гнева к заботе?
- Терпимо, - я, прихрамывая, добираюсь до мягкого одеяла, растекаясь на нем и выставляя ногу. Он задирает мне штанину, разматывает бинты, чем-то шуршит, пока я пытаюсь привыкнуть к холодным пальцами.
- Касуке нравится фиолетовый, - он сматывает использованный бинт и засовывает его в пакет.
- Не думал, что ты запоминаешь такие мелочи, - шиплю и приподнимаюсь на лопатках, когда он надавливает на мышцы.
Размазывает крем и массирует стопу.
- Он мой брат. Я знаю о нем все, - прикосновения становятся мягче, и он поднимает голову. – Неужели ты не интересуешься предпочтениями своих сестер? – хо. Ну ты и сказал. Я вообще делаю вид, что их не существует.
- Не то чтобы мы с ними были близки…

Не то чтобы, знаешь ли, я был близок с кем-нибудь вообще.

- Касука… у нас с ним не очень хорошие отношения…
- И это заставляет тебя грустить? – он поворачивает голову в сторону и останавливается.
- Да. Это заставляет меня грустить, - сажусь. Странно.

Ты умеешь грустить. Это кажется невероятным. Я чувствую себя так же, как Колумб в 1492. Я не знаю, что делать. Я не знаю, что говорить. И, что самое плохое, я не знаю, нужно ли мне было открывать это.
Ты умеешь грустить.
И ты сжимаешь пальцы у меня на лодыжке, потому что тебе трудно с этим справиться.
Чувства делают тебе больнее, чем пули конкистадоров.

- А он знает об этом?
- Изая, мне кажется… - прижимаю ладонь ему ко рту.
- Не заводись. Ничего плохого не происходит. Ты просто рассказываешь мне, почему ты хочешь помириться с братом, - он отнимает мою руку от лица, но не отпускает.
- Мы не ссорились. Мне трудно объяснить…
Треплю по волосам, и он подсаживается ближе.
- Время ввести принцип «око за око», Шизу-тян, - приглаживаю пряди, и он чуть сдавливает мою ладонь.
- Он… он единственный, кто принимает меня таким, какой я есть. Единственный, кто мирится с моими вспышками гнева, с моим ненормальным поведением, единственный, кто готов это терпеть. Он единственный, кому я по-настоящему доверяю, - глажу его шею, - но…
Он утыкается мне в плечо, и я приобнимаю его.
- Но я приношу ему только боль и страдания.
- Уверен, он так не считает, - он обхватывает меня за талию, и я расставляю ноги, чтобы он поместился рядом со мной.
- Ты ничего не знаешь, Изая…

Сеансы групповой терапии. Я рассказываю тебе про свою боль ночью, ты рассказываешь мне про свою днем. Чтобы как-то пережить этот удушающий поток правды, мы касаемся друг друга, надеясь, что прикосновения заставят слова раствориться в воздухе и боль пройдет.
Я говорю тебе то, о чем никто не знает, и надеюсь, что ты забудешь об этом, чтобы мне не пришлось убить тебя. Чтобы мне не пришлось отобрать у тебя силой те чувства, которые я отдал тебе во временное пользование. Я надеюсь, что моя искренность утонет в твоем безразличии и гневе, и что я никогда не вспомню о том, что человек, который знает меня таким, какой я на самом деле, - это ты.
Мне кажется, я слишком открыт, и любое прикосновение ранит меня ножом.
Доверие. Искренность. Нежность.
Я все это обналичил и на полученные деньги купил наркотиков.
А теперь оказалось, что на моем счету в банке завалялось еще немного этих раритетных товаров.
Потому что, когда я вижу, что ты не можешь справиться с одиночеством, точно так же, как не могу справиться я, мне хочется сказать тебе: «Все нормально. Ты переживешь это».
И моя ненависть к тебе уступает место жалости.

Я ласкаю его спину, зная, что ему не станет лучше ни сейчас, ни когда-либо еще, потому что разговоры никогда не помогают. Разговоры делают людей ближе. Они не решают проблем.
- Касука всегда стремился защитить тебя, придурок. И он был готов терпеть тебя и твое поведение. Может, потому что любит тебя… - трудно поверить, да, что я это произношу.
- Мы не общались около года, - он стискивает меня, и я вынужден прижать к себе его голову. – Мне казалось, что…
Запутываюсь пальцами в волосах. Говори.
-… что я позорю его. Что выгляжу недостойно на его фоне. Что он стыдится меня.
- Ты разговаривал с ним об этом?
- Нет, конечно… но даже если это действительно так... Я по-прежнему хочу защитить его. Я же его брат, понимаешь? Даже если он не хочет видеть меня, я должен быть рядом с ним. Потому что мы семья, - он кладет голову мне на плечо. – А я пытался об этом забыть. Потому что мне казалось, что я не нужен ему. Я был слишком эгоистичен.
Так мило. Ты и твой брат, вы не можете быть вместе, потому что каждому из вас кажется, что вы причиняете друг другу неудобства. Вот это я понимаю - самоотдача!

- Шизуо… думаю, ваши чувства с братом взаимны. Фиолетовый – это цвет меланхолии, -
фиолетовый – мой любимый цвет. – Поговори с ним. Это я советую тебе как человек, манипулирующий другими. Попытайся начать говорить с ним. О себе. О вас. О ваших чувствах. Это не кончится, если ты не захочешь этого, - тяну зубами за прядь волос, он грустно улыбается и подставляет щеку. Очерчиваю языком скулу.
- Спасибо, - он ловит губы и придавливает их. Какие это не-поцелуи. Какая это не-страсть.
- Обращайся, - я беру совсем недорого. Доверие в обмен на утешающие фразочки – лучший курс, который я могу предложить.
**
Я, в общем, не могу уснуть, потому что все думаю о его брате, о нем. Ну и еще потому, что нога дико ноет и неприятная истома разливается по телу.
Но о нем все-таки больше. Несмотря ни на что.
Пытается ли он заботой обо мне искупить вину перед братом? Видит ли он во мне его? Терпит ли Шизуо меня только потому, что ему нужно сублимировать свои чувства?
Когда он целует меня, кого он представляет на моем месте?
Я…
Нет. Нет.
Это только любопытство. Я не ревную.

- Шизу-тян? – шепчу ему на ухо, и он поворачивается ко мне.
- Что? – в темноте почти ничего не видно, но я чувствую, как он улыбается, когда я подползаю ближе.
- Ты не спишь?
- У меня нет денег снять тебя сегодня, Изая, - он тихо смеется и пододвигается ко мне, так, что, в лучшем случае, между нами есть одеяло. Дурацкая привычка спать в одном белье, Шизуо. И еще более дурацкая привычка так эротично смеяться в полутьме, когда я трогаю хрипоту твоего голоса.
- Ты придурок! – он продолжает смеяться. – Для тебя бесплатно, - томно шепчу и кладу руку ему на бедро, поглаживая нежную кожу, получая тактильный оргазм от того, насколько он хорошо сложен: мои пальцы сообщают мне, что ямка между торсом и надбедренными костями ждет моих поцелуев.
- Сам придурок, - он дурачится и дергает меня за прядь волос.
- Как спина?
- С каких пор ты интересуешься ранами, которые на мне оставляешь? – натягивает на меня одеяло, оставляя небольшую щель.
Аматэрасу-сама! Ты видишь это ребячество?! Я пытаюсь соблазнить его, а он играет со мной в палатку!
- Это вообще единственное, что меня в тебе интересует, - ерзаю, протягивая к нему руку, и, найдя этот ужасающе плоский живот, царапаю его. – Так стало куда как занятнее…
- Кисе нравится выпускать когти… - отворачивает верх одеяла и дует мне на челку.
- В тебе пропал поэт: грандиозные сравнения…
Мы молча пялимся друг на друга в темноте, я пытаюсь не дать воли рукам, сражаюсь с внутренними похотливыми бесами, желающими дотронуться до его бедер. И еще я пытаюсь не думать о том, какой он на вкус, когда целуешь его, пока он стонет под тобой. Он наклоняется надо мной:
- Почему ты тогда порезал меня? В первый раз? – слишком интимно.
- Когда Синра нас познакомил? Было скучно…
- И все? – сипло.
- И все, - я не успеваю заметить, как он хватает меня за руку, приминая к полу и склоняясь над моей шеей. Животное. Довольно улыбаюсь.
Наблюдать за тем, как с наступлением темноты его тело захватывает желание властвовать и подчинять, так увлекательно, что я не сопротивляюсь, изучая этот процесс перехода из неудачника в победителя.
Я провожу по его шее языком, ощущая, как он напрягается. Мне все это понятно и очень знакомо. Он один должен руководить процессом: я не имею права даже дышать, пока он не разрешит мне. Он не учитывает только одного: я ненавижу, ненавижу лежать без дела. Особенно с учетом того, что боль в ноге нарастает и по моей спине градом катится холодный пот, а я никак не могу понять, почему тело так странно реагирует на его близость. Ощущение, будто бы меня лихорадит и знобит одновременно.
- Ну неужели ты насколько мудак? – «да, даже немного больше», - хочу ответить я, ехидно скалясь, но…

Слова застревают в горле, и я открываю рот шире, чтобы их выдавить, слыша, как в висках бьется кровь. Мое сердце пропускает удар, и я не могу вздохнуть, изгибаясь в попытке глотнуть воздуха, пока не понимаю, что случилось.

Блять, я надеялся, что этого не произойдет. Ох блять, как я надеялся, что его квартира – это параллельная реальность, где нет этой проблемы.
Пока мое тело, искореженное асфиксией, водит пальцами по футону, надеясь, что легкие опять заработают, сознание наблюдает эту ситуацию со стороны.
Вообще-то, я выжирал по десять таблеток за раз, потому что они вырубали меня, позволяли спать, и какое-то время все было отлично, а потом я закидывался еще, продолжал спать. Судорожно высчитываю… три, пять…
Пять дней я не принимал метадон.
Как я вообще столько продержался?

Итак, пока Шизуо пытается вдохнуть мне в рот воздух, оценим мои шансы:
Ломка от метадона сильнее, чем от героина. Чтобы наглядно объяснить, как это все происходит, посмотрите на свою руку. А теперь представьте, что ее отрывают, одновременно сдирая заживо с вас кожу.
Вы падаете в обморок от болевого шока. А я лежу на полу и чувствую, как выворачивает мои суставы.

Это не похоже ни на одно человеческое ощущение. Это приходит из каких-то высших сфер.
В первый раз я думал, что умираю, потому что я испытывал такую агонию, что хотел смерти больше, чем новой дозы. Это невыносимо. Не верьте ни одному человеку, который будет рассказывать о том, как он чудесно смог справиться с ломкой.
Потому что когда тебя выворачивает боль в костях, когда тебе хочется расчесать кожу и ножом раздробить себе хрящи, чтобы прекратить это, ты мало похож на человека. Ты живешь идеей самоубийства, пока кто-нибудь не дает тебе еще одну дозу. Это не называется «справляться».

С отстраненностью смотрю, как он бьет меня по грудной клетке.
Я вдыхаю.

Теперь, когда я снова в этом кончающемся теле, я могу трогать боль. Она алая, живая, как кровь, бежит по венам, наполняет рот, доходит до мозга, и вырывает клещами из меня крик. Волна скатывается к ногам: рот, горло, грудь.
- Слушай внимательно, - впиваюсь ногтями в живот и закатываю глаза. – Иди в аптеку, - блять, сжимаю кожу сильнее, боль доходит до бедренных костей. – Кодеин, морфий, промедол, скенан, субутекс. Лучше – к пушерам (7). Купи метадона. Я отдам деньги.
Блять. Она доходит до стоп и вгрызается в мою рану.
Мы же в доме якудз. Ты же правда сможешь достать мне немного кристаллов, рыцарь?!
- Изая…
- Блять, пожалуйста! Быстрее!
С трудом проталкиваю воздух.

Эта часть – моя нелюбимая.
**
Ломки, да, ломки – многим кажется, что они свое заплатили, когда брали у кого-то метадон по невообразимо высокой цене, но это же было типа предупреждение: думай дважды!
Самое говеное обычно начинается день на четвертый.
Боль, на самом деле, все время преследует тебя, просто на четвертый день она вырывается из-под контроля, и никто не тянет до этого момента, вкалывая заранее.
Можно упарываться седативными или «скоростями», тогда действительно срок, когда нужно уколоться еще раз, отодвигается в будущее. День этак на пятый. Наркотики, по сути, это такая занимательная игра с телом, такой обман, такие пустые обещания, что ему всегда будет хорошо и приятно. И иногда тело готово ждать.
Чаще – нет.

Что плохо с метадоном? Все то же, что и с остальными наркотиками. Тебе кажется, что ты не в системе, ага, пока ты не начинаешь чувствовать какую-то подозрительную тяжесть в ногах, истому в голове, суставах. Боль медленно завоевывает твое тело, и, когда она побеждает, а она побеждает всегда, ноют ногти. Волосы. Агонизирует каждая клетка тела.
Ну и ты, да-да-да, плевал ты на все! Потому что именно так работают таблетки, наркотики, все штуки, которые делают существование терпимым.
Тело запоминает удовольствие. И когда тебе становится плохо, плоть нашептывает, что есть, есть способ избавиться от этого состояния. Не нужно никого убивать. Не нужно грабить банк. Насиловать детей.
Нужно просто протереть сгиб локтя спиртом.
Можно скрываться от полиции, от властей, от уплаты долгов, от родителей, от ценностей западной цивилизации.
Ты не сможешь убежать от себя.
А ты хочешь расслабиться.

Ты вмазываешься и сияешь от того, как ловко ты решил эту проблему. «Все отлично. Ты молодец», - ласкают твой слух вены.

Не питаю никаких иллюзий на сей счет.
Я с этим не справлюсь. Я не хочу с этим справляться.
Я просто хочу, чтобы боль прекратилась.
Господин О’Брайен, пусть дважды два будет пять (8). Пусть оно будет столько, сколько Вам нужно.
Я подпишу все бумаги.

Скулю и выворачиваюсь.
Главное - не забывать дышать. Не забывать дышать.
Мои легкие ненавидят меня. Они не собираются мне подчиняться. Они сжимаются и прекращают работать.

Его нет уже минут десять – изо рта выпадает язык, и я со злостью скалюсь, ползу к двери на четвереньках, подволакивая ногу, рыча и выгибая спину. Быстрее, Шизуо, блять, что ты так долго!
Мой позвоночник превращается в Анды, и я щерюсь, бессмысленно водя плечами, надеясь отогнать резь. Скелет хочет вырваться на свободу.
Желудок начинает сводить, и я, в очередной раз ощущая спазматические судороги глотки, разеваю пасть, выблевывая ужин. Мне слишком больно, я вляпываюсь в рвоту, когда пытаюсь подняться, и начинаю тихо подвывать, надеясь, что это облегчит страдания.
Пожалуйста, Шизуо, вернись быстрее, пожалуйста, пожалуйста…. – открываю дверь, опять сползая на пол, переползаю через порог, запихиваю язык обратно в рот и бессильно трясусь.

Меньше, чем за полчаса превратись из человека в животное.
Разрушь Дарвиновские стереотипы. Покажи эволюции, кто здесь хозяин!
Давайте, господин! О, черт, что же это Вы опять блюете?! Разве так себя ведут почтенные мужи!

- Шизуо, Шизуо, - это мой хрип? – Кис-кис-кис, Шизуо, - я, улыбаясь, переставляю руки. Перед глазами красная пелена. – Кис-кис-кис, Шизуо…
Сознание отказывается принимать участие в этой пляске смерти. Оно входит в комнату, полную мигающих лампочек: цок! – и вот выключилось достоинство, цок! – прощай, гордость, цок! – сообразительность, цок! – способность связно разговаривать, цок! Цок! Цок! Целая чечетка на том, что раньше было мной.

- Орихара? – голос откуда-то справа. – Изая Орихара? – быстрые шаги, поворачиваю голову, кусая до крови губы. Кроссовки. Джинсы. Ты не Шизуо. – Блять, Орихара! – он присаживается рядом со мной, а я продолжаю двигаться к лестнице, стирая ладони. Шизуо. Шизуо. Шизуо. Где же мои таблетки, Шизуо? Мне так больно. Так больно. Так больно.
Я всхлипываю, и желудок сворачивает еще раз.
- Орихара, - парень разворачивает меня к себе и ударяет по щеке. – Орихара, ты по-прежнему на метадоне? – да-да-да. Киваю и тянусь к нему. Дай. Дай. Дай. Похуй, кто ты. Похуй, что ты хочешь. Дай. – У тебя есть с собой деньги? – касаюсь его лица. Забери все, что хочешь. – У меня с тобой только текодин… - парень трогает мои пальцы и успокаивающе поглаживает их, а я знаю, что еще секунда – и я прокушу ему глотку, лишь бы забрать у него таблетки. – Ты можешь глотать? – он роется по карманам и достает прозрачный пакетик. Мое тело сотрясает судорога, я выгибаюсь, дыхание перехватывает. – Изая, сделай вдох! – парень достает таблетку, и я покорно вдыхаю, чувствуя, как намокают штаны. – Теперь выдох, - он разламывает ее напополам, и по моим щекам текут слезы облегчения. Наконец-то. Открываю рот, как выброшенная на берег рыба.
- Отойди от него, Такума, - Шизуо, пусть он даст мне таблеточку. Пожалуйста, Шизуо. Всего одну таблеточку. Одну. Правда-правда. Только одну таблеточку.
- Блять, да ты его убьешь! Он сейчас задохнется! – парень пытается всунуть мне таблетку, и я успеваю лизнуть ее.
- Такума, отойди от него, - кроссовки исчезают из-под носа, и я с надеждой задираю голову, думая, что Шизуо забирает у него таблетку, чтобы дать мне. Но он держит его за воротник и начинает душить.
- Еб твою мать! Он сдохнет! Ты же нихуя в этом не понимаешь! Как они тебе это вообще доверили! – бросок - парень ударяется об стену, Шизуо подходит к нему, бьет справа, в скулу, и кулак разбивает нос.
На меня попадает несколько капель крови, и я начинаю плакать, потому что все так болит, а он мучает меня. Хочет убить меня. Ему нравится, что мне так плохо. Он специально. Он все специально!
Изгибаюсь, подавляя рвотный позыв.
Шизуо хочет, чтобы мне было больно. Он избивает того парня, чтобы не дать мне таблеток. Смотрю, как он валит его на пол, бьет ногой под ребра, вдалбливает в пол, несколько раз попадает по лицу, и не могу остановиться. Слезы катятся по моему лицу, и я слизываю их, вместе с горькой желчью из желудка.
- Изая, - он присаживается передо мной и отряхивает кулак, пока парень конвульсивно дергается за его спиной. – Ты успел что-то принять?
- Шизуо, - плачу и протягиваю к нему руки. – Шизуо, мне так больно! Почему ты так ненавидишь меня?! – давлюсь стоном, а он просовывает руку мне под ноги и подхватывает меня.
Шизуо теплый. Он даст мне таблеток. Он сделает мне лучше.

Захлопывает за собой дверь, а я вою ему в шею от боли, царапая его, кусая его, мажу своим грязным ртом.
Он пытается опустить меня на футон, но я дико кричу и впиваюсь ногтями в его плечи, потому что больно-больно-больно-больно.
МНЕ. ОЧЕНЬ. БОЛЬНО.
МНЕ. НЕВЫНОСИМО. БОЛЬНО.
Он с силой прижимает к полу мои руки и садится на мои ноги.
- Вдохни, - слушаюсь его, хотя грудную клетку перехватывает цепь, - выдохни. Вдохни. Выдохни. Открой рот, - с готовностью распахиваю пасть. Он достает из заднего кармана пакетик и кладет мне под язык таблетку. – Вдохни.

БОЖЕ, КАК Я ХОЧУ ВМАЗАТЬСЯ ПО ВЕНЕ!
Я прогибаюсь под ним, надеясь сбросить, но он явно сильнее меня и давит всем весом.
- Сейчас тебе полегчает!
- Быстрее! – истошно кричу, кусаю его за руку и бьюсь о пол. – Я больше не могу!

Но ему плевать. Плевать на мою боль. Он не хочет дать мне еще одну таблетку, еще одну, всего лишь одну!
- Изая, Изая… - он стискивает мои руки, наклоняется ко мне, а я рыдаю и бессильно откидываюсь. – Сейчас все станет хорошо, сделай вдох, - он проводит языком по моей шее, слизывая кровь от прокушенных губ, касается грязного рта, трогает губами мокрые дорожки от слез, а я знаю, что хорошо не станет!
- Выруби меня, - шепот всех пациентов больницы Сейлема (9). – Я тебя прошу. Пожалуйста. Пожалуйста. Ты же тоже не можешь это терпеть. Выруби!
- Но…
- Я ПРОШУ ТЕБЯ!
Он выдыхает, поднимается и…
Темнота.

Полная темнота. Никаких звезд.
__
7. Пушер – мелкий торговец наркотиками. Русский эквивалент – барыга.
8. Из «1984» Оруэлла. Общий смысл по контексту книги: я сделаю все, что вы хотите, только прекратите пытки.
9. Кизи, «Над гнездом кукушки»

@темы: fiction

Comments

[komatta-chan]

Я думала, что задохнусь от волнения, когда читала первую часть... Впрочем, все остальное тоже прекрасно.
Фиолетовый, ммм...

[энтони лашден]

Ты же знаешь все эти радостные поэтические палитры? Мол, голубой- цвет несбывшихся надежд, желтый - цвет паранойи?

Я вошел во вкус садизма. Меня не остановишь

[komatta-chan]

Думаю, вряд ли кто-то рискнёт тебя останавливать))) Так что, давай, побольше садизма и извращений!!

[энтони лашден]

Ты меня совсем на них не сподвигаешь, дорогая возлюбленная!

[komatta-chan]

Да? А я думала, что ты получаешь удовольствие, допрашивая меня на такие мучительные темы! И что же мне сделать, чтобы привести тебя в нужный настрой?

[энтони лашден]

komatta-chan
Я даже не знаю....может, нам переодеть тебя в официантку?

[komatta-chan]

Ну давай... Для тебя - всё что угодно)))
Только я не думаю, что мне будет к лицу наряд.

[Queen Sher]

Атмосфера накаляется, да! *_* Эти недоласки так радуют))
Бедный Изайка, как ж ему больно (и ножка болит, и ломка и с Шизуо все медленно тянется - как только прогресс случается какая-нибудь шняга).

Мне болит нога, Шизуо,

автор, только мне эта фраза кажется странной?

[энтони лашден]

komatta-chan
всем идут переднички!

Undema
мяу, что такое с этой фразой?

[komatta-chan]

Entony X.Y.
Ха, а-ля Гелла?))

[энтони лашден]

komatta-chan
Не мой типаж >_> Но, в общем, да. Мы даже можем организовать тебе кота, который будет-таки висеть на люстре.

[komatta-chan]

Entony X.Y.
У меня чёрный кот как раз...
Ладно, буду мэйдо))

[энтони лашден]

komatta-chan
Тебе уже можно задирать юбку?

[komatta-chan]

Прямо здесь? О.о
Что это вдруг такая прыть?))

[энтони лашден]

Я в отчаянии

[komatta-chan]

Entony X.Y.
Почему? Потому, что не дали сразу же задрать юбку??

[энтони лашден]

Из его пучины меня спасет только задранная юбка

[komatta-chan]

Пучины? Какой такой пучины? *наивно хлопает ресницами*

Так уж и быть, негодяй! *подняла юбку чуть выше колен*

[энтони лашден]

*хлопает по бедру* Ну Комма!

[komatta-chan]

Какой-то ты резкий, дорогой мой!
Ты меня пугаешь! *сделала шаг назад*

[энтони лашден]

Лучше бы тебя пугал крус доллара! *тянет руки* Ну Комма!

[komatta-chan]

Я больше интересуюсь евро...
Ну хорошо, хорошо, только не плачь, мой хороший! *подошла и обняла Энтони*

[энтони лашден]

Ми-ми-ми-ми-ми *обнял за колени*

[komatta-chan]

Временами ты такой кавайный))) *поцеловала макушку и растрепала волосы*

[энтони лашден]

Да, когда я мучаюсь головными болями, я становлюсь беспомощным и крайне милым
*подул на колени*
Твой черед сказать какую-нибудь глупость

[komatta-chan]

А я в шесть часов утра очень беззащитна, так что прощу тебе всё...
*поцеловала в уголок рта*

[энтони лашден]

Лучше бы ты шла спать,а?
*дергает за юбку*

[komatta-chan]

Мне на работу скоро. Я выспалась, кстати.
*с отчаянием в глазах смотрит на Энтони* Я тебе надоела, да? Что ты меня выгоняешь...

[энтони лашден]

Нет, просто ты мало спишь, и это плохо *щекочет ребра*
Я не выгоняю. Это мой способ проявлять заботу.

[komatta-chan]

Я сплю по 6-7 часов в сутки, так что всё нормально. Я так уже 5 лет живу...
Спасибо, за заботу, лапуша *целует закрытые глаза*