О все, я не могу молчать.

Почему ты закончился, Мюрже? Почему ты написал только одну книгу? Почему ты умер в 39? Почему ты, такой восхитительный, с талией тоньше, чем мои запястья, решил, что имеешь право умереть в своем сраном голодном девятнадцатом веке, а потом сниться мне и говорить, что "богема - это ступень на пути между бедностью и бессмертием"?
О боже, Анри, вы все ебанулись там! И я передаю свои самые горячие поцелуи твоим стопам.

Итак, "Сцены из жизни богемы".
Четыре друга, четыре искусства: музыка, поэзия, философия, изобразительное искусство.
Голод, помноженный на талант, иронию и беспорядочные половые связи.
Полунамеки и полуулыбки, драмы и трагедии, фарс и комедии.

Блестящий легкий стиль, интересные сюжеты для сцен - все настолько здорово выверено, что, когда узнаешь, что Мюрже писал "со своих" и, в частности, "с себя", прощаешь ему буквально все. Даже если бы он писал Родольфа со своего тестя, я бы простил ему и это.

@темы: книги

---

лирика

Хидеаки считает, что мной руководили демоны во время написания этого фичка.
И, на самом деле, приблизительно все так и происходило.

Совсем недавно я признался Рине в любви, и я до сих пор не могу отойти от этого события.
Во-первых, я не привык чувствовать судорогу во рту, когда я пытаюсь что-то произнести. А, во-вторых, я не привык в ответ на "Обожемойялюблютебя" слышать "Ятожелюблютебя". Мой профиль - драмы.

Мне хотелось написать что-нибудь о том, что люди любят друг друга, но иногда это не так и просто. А потом я влюбился в Блейн/Курт, где люди любят друг друга, и это именно просто.
Безусловно, я уже придумал кучу идей с ангстовыми сценами, полные дарка и крови, но первый фик на дом, который еще увидит свет до битвы, мне хотелось украсить рюшами и блестяшками.


Чтобы Хидеаки меня не сдала, я скажу это сам: да, это позор, но мои последние фики, особенно их названия - это результат посещения курса "Социальная психология". У нас его ведет очень здоровская женщина, и мне интересно читать больше, чем на курсе, и поэтому я постоянно думаю о чем-то в этом направлении.
Полное название фика "Фундаментальная ошибка каузальной атрибуции Курта Хаммела", но ни вы его не потяните, ни вордовские названия файлов. Еще был вариант Блейнмудак, но он был не слишком стильным XD

Кстати, я поставлю ООС, но, к сожалению, я не вижу Курта как женщину. Он виктимный и манерный подросток.
А вот Блейн - о да. Вот где простор для бабскости. Я продолжаю необъяснимо подбирать пикчи.

Название: Фундаментальная ошибка Курта Хаммела
Авторы: Entony
Бета: Hideaki;
Фэндом: Glee
Персонажи: Блейн/Курт

Рейтинг: R
Жанры: romance
Размер: mini
Саммари: семинары Курта Хаммела.
Предупреждения: ООС

Права: в мире постмодернизма нет ни Автора, ни прав на тексты.

текст

- Раз, два, три, четыре, Хаммел, выше ногу! Пять, шесть, семь, восемь, ты не слышишь меня, Хаммел?! – так сразу и не поймешь, что хуже: то ли омерзительный голос хореографа, покрикивания которого превращаются в карканье, то ли тупая боль в связке, текущая вверх по бедру, когда Курт поднимает лодыжку. Скверно и то, что труппа останавливается и смотрит на него; каждый считает своим долгом бросить самодовольный взгляд, каждый видит в этом свое профессиональное призвание: жадно запоминать то, как Курт растирает мышцы под коленом и закусывает губы, - это смысл жизни практически всего кордебалета. Кордебалет спит и видит, как Курт опускается на пол и терзает свою ногу. Кордебалету хочется прийти однажды на репетицию и достать мобильные телефоны, чтобы заснять, как Курт стонет от боли.
Курт знает об этом, и поэтому он не может позволить себе быть жертвой дольше пяти секунд. Курт вообще не может позволить себе быть жертвой.

Он раздумывает над своим возможным драматическим уходом из зала в сопровождении мощного пассажа о том, что он должен петь, он не хочет ничего, кроме как петь-петь-петь. Ему необходимо петь, потому что у него саднит горло от песен, которые там застряли. Он не может больше танцевать, у него больше нет сил, и он готов бросить все.
Курту двадцать, и он прекрасно контролирует свои желания: он не уходит, и он не поет. Он остается в студии и слушает визг хореографа, когда ошибается в движении.
Это, по большей части, замешано на гордости: он знает, что он лучший. Все знают об этом. Он не может сдаться так просто. Он выбьет главную роль.
К тому же, он еще не готов признать, что допустил ошибку.

Курт великолепно умеет терпеть; он совершенствовался в этом ремесле, где надо кусать изнутри щеки и сжимать ладони в кулаки, последние лет пятнадцать, и теперь он проводит блестящие мастер-классы для начинающих.
«Во-первых», - говорит Курт на своем воображаемом вступительном семинаре, - «жизнь однажды окажется полным дерьмом. К этому надо было бы подготовиться», - он проводит по волосам ладонями и опускает голову между колен. «Но никто из вас не успеет этого сделать».
Курт знает по себе: ты живешь в городе, в котором всегда хотел быть, идешь на пробы в театр, в котором всегда мечтал оказаться, исполняешь песню, которую всегда хотел петь, и тебе кажется, что ты сделал все, что мог, выложился по полной, ты отдал всего себя этой песне и этому месту.
И тебе говорят: «Мы можем предложить вам место в кордебалете».
Курт тогда имел очень смутное представление о том, что такое кордебалет.

- Раз, два, три, четыре, Хаммел! Хаммел, черт тебя подери! Пять, шесть… - Курт просто отключает ту часть сознания, которая воспринимает внешние звуки и смотрит на то, как под майкой парня в первом ряду двигаются мышцы спины. Очень успокаивающее зрелище; особенно успокаивающе в нем то, что когда парень оборачивается, и его темные влажные волосы падают на лоб, можно представлять, что это Блейн. Это Блейн. Это Блейн. Настоящий Блейн в тысячу раз лучше, в тысячу раз красивее и талантливее, он почти идеален, у настоящего Блейна есть только один недостаток – его нет рядом.
И да, настоящий Блейн – ублюдок. Курт практически не стесняется произносить это вслух. Он придерживается странного убеждения, что если повторять эту фразу достаточно часто, то однажды он все-таки услышит: «Эй, что я такого сделал?!». И Курт, готовившийся к этому весь последний год, скажет ему: «Ничего. Просто мне хотелось, чтобы ты наконец меня услышал».
Он еще прорабатывает этот диалог, но, в целом, конечный результат сцены их воссоединения выглядит именно так.

У них не было практики в расставаниях. Они с трудом справлялись с тем, что нужно спать в разных местах, что нужно ходить на разные уроки, что в семнадцать нельзя съехаться и жить вместе вечно. Целая серия неудачных попыток не прикасаться друг к другу хотя бы час, попыток не списываться каждые пять минут, попыток не говорить без остановки «Я люблю тебя» - «Я схожу по тебе с ума». Все эти благие начинания проваливались, потому что они наконец-то нашлись, и это нельзя было долго носить в себе: случайно можно было умереть от того, насколько восхитительным было это чувство цельности. У них были идеально подходящие руки, идеально подходящие губы, идеально подходящие тела, подходящие цвета рубашек, пристрастия в еде и кинематографе – трудно оторваться от того, кто заставляет ощущать тебя полноту жизни, но Курт как-то преодолел этот барьер и смог выкроить время для подачи документов в НИАДу.

А потом он пришел и сказал: «Я поступил в Нью-Йорк» - и у него была одна из таких блуждающих улыбок, от которых у Блейна кололо под ребрами. И Блейн ответил: «Я очень за тебя рад» - и он действительно был. И, несмотря на то, что социальный протокол был выполнен, Курт, ложась на его колени, продолжал чего-то ждать. К примеру, «я тоже собираюсь поступить, чтобы мы могли быть вместе». Ну или, «выходи за меня». Второго, кстати, ждал даже больше. Это было очевидно любому: они обязаны быть рядом всегда, - от какого-то другого исхода пахло ненормальностью. Курт прекрасно понимал, что тут уж ничего не попишешь: они созданы друг для друга, и обычно это заканчивается свадьбой, большой квартирой на Манхэттене, приемными детьми и собакой по кличке Джуди, - и он готов был тянуть на себе этот груз счастливой жизни. Курт, подставляя шею под поцелуи, думал о том, что вполне смирился бы с тем, что их помолвка прошла под аккомпанемент дешевой рекламы порошка.

Но Блейн не предложил ему пожениться. Блейн не предложил ему вместе переехать в Нью-Йорк.
Блейн помог ему собрать вещи, поехал с ним в аэропорт, тепло улыбался, пока они прощались, и только в последний момент, когда Курт отдавал на регистрации билет, его рука дрогнула.

«Почему ты не остановишь меня?» - спрашивает Курт. «Потому что я не хочу, чтобы ты о чем-то жалел», - Блейн закрывает глаза и опять улыбается. «Ты должен делать то, что хочешь. И сейчас ты хочешь лететь в Нью-Йорк».
Это не причина, это – отговорка.
Блейн может сказать: «Останься. Я хочу, чтобы ты остался», - и Курт остается, опускает на пол сумку, и тогда Блейн с силой притягивает его за шею, глубоко целует у всех на виду, и все завидуют им, потому что Курт выглядит слишком счастливым, как герой мелодрамы, в которой все хорошо закончилось. Блейн обнимает его за талию, прерывает поцелуй и очень тихо говорит в его губы: «Я люблю тебя».
Проблема в том, что Блейн не хочет, чтобы Курт оставался. И эту придуманную сцену никак нельзя поставить в фойе аэропорта, потому что один из исполнителей главных ролей не прочел текст.

И это, кстати, вторая тема, которую Курт освещает на своих семинарах. «Вам будет очень и очень плохо. С каждым новым днем будет становиться еще хуже. А человек, единственный человек, которому Вы захотите это рассказать, бросит Вас».
Ну, на самом деле, все было не так уж и драматично: в первое время они очень часто созванивались, списывались, и, с натяжкой, можно было сказать, что все по-старому. Курт рассказывал о том, что учиться в Академии трудно, но ему все нравится, и он говорил-говорил-говорил, потому что ему хотелось, чтобы Блейн все знал, и у него нервно дрожал голос, потому что Курт не видел его и не знал, как он реагирует. А ему нужно было видеть, как Блейн улыбается, глядя на него, как подпирает кулаком щеку, как облизывается, отпивая кофе. Курту нужны были визуальные подтверждения того, что все в порядке, что Курт в Нью-Йорке, а Блейн в Огайо, но это не изменило ровным счетом ничего.
И он слышал: «Я люблю тебя, Курт», - и тогда отпускало. Первый год эта схема работала.

Первым летом, когда они видятся, их поедает голод: Блейн оставляет на нем несколько укусов, обменивая их на длинные красные полосы на спине, и никак не может найти середину между мурлыканием бродвейских песенок с утра и звенящими от напряжения ариями по вечерам. Курт не спит по ночам и, когда Блейн закрывает глаза, укладывается на его живот и тихо рассказывает, как сильно любит его.
Курт не помнит, о чем поет Блейн, когда они в очередной раз расстаются. Он не помнит, что Блейн ему говорит. У него какие-то проблемы с легкими, он не может дышать, он сжимает челюсть и пытается плакать не так безутешно. Люди в самолете пытаются его успокоить, протягивают салфетки, предлагают помощь. Такое ощущение, что ему действительно как-то можно было помочь.

Осенью Хаммел пишет свой первый воображаемый бестселлер: «Секрет успеха: как выжить, услышав на улице песню, которую пел Ваш парень». Курт учится игнорировать музыку; главное - не вслушиваться в текст, не пытаться найти песню для Блейна, забыть о том, как волнующе он может тянуть низкие ноты, как от них ноет низ живота. Курт учится не думать о том, как у него затекает шея в ожидании поцелуев и размазанного по ней шепота о каком-нибудь мюзикле, как у него дрожат руки, когда он надевает бабочку, как он дергается, услышав на незнакомце духи Блейна.
Курт сокращает количество звонков, потому что единственное, о чем он может говорить, - как ему плохо без Блейна. Он переживает это каждую секунду, и ему никто не помогает. Он снова привыкает прятать руки в карманы, чтобы не мерзли, привыкает брать один кофе, привыкает не оборачиваться на чужой смех. Курту в одиночестве приходится справляться с тем, что в толпе он ищет взглядом Блейна, что он слышит его, что он чувствует его.
Курту в одиночестве приходится справляться с пониманием того, что действительно любит Блейна, и в этом больше нет ничего наносного: нет никаких блесток и розовых сердечек, - в его груди осталась очень больная любовь, которая скребется каждую ночь и просится наружу, чтобы потереться о ладонь своего возлюбленного. Курт боится звонить ему, но пишет много смсок. Это заканчивается тем, что Блейн звонит ему сам.
«Послушай, все это… Не заменяет тебя», - замолкает на несколько секунд, наверное, наблюдая, как пальцы сминают край кофты. «Смски не заменяют тебя. Прекрати это», - голос Блейна становится тише. «Просто прекрати».
Это отличный момент для страстного отрепетированного театрального монолога о любви. Подходящее время для нежной песни.
Идеальная пауза для того, чтобы произнести «Я люблю тебя. По-настоящему. Я люблю тебя».

Но Курт говорит: «Хорошо». Курт говорит: «Хорошо, я понимаю».
На самом деле, он ничего не понимает. Он прижимает ладони к глазам и закрывает лицо. Просто у него нет сил сказать: «Я запутался. Я люблю тебя, но уехал от тебя. А ты не остановил меня. Мне нужна помощь во всем этом». Курт всегда решает все сам и не впутывает в свои проблемы дорогих ему людей.
Он убирает отросшие волосы под обруч и запрокидывает голову. Это нелепо, но он ждет, что Блейн, как обычно, подойдет сзади, поцелует его и скажет, как это глупо – пытаться скрыть что-то от него, особенно эти повзрослевшие чувства, с которыми Курт сам не справляется.
Он сидит, запрокинув голову, и сталкивается с тем, что другие называют реальностью, но Курт Хаммел считает это разочарованием.

На девятнадцатый день рождения Блейн решает отпустить его. Блейну кажется, что он все делает правильно, когда звонит Курту и говорит: «Мы не можем так больше». Блейну также кажется, что он полностью понимает Курта, который не сможет ни с кем сойтись, пока на нем висят эти отношения. Блейну кажется, что Курту будет лучше с кем-нибудь другим, живущим в его городе.
И это расстраивает Курта куда больше, чем их разрыв. То, что Блейн не понимает, как нужен ему, как Курт любит его – именно это заставляет Курта вцепиться зубами в свою ладонь и молча рыдать, слушая, как Блейн, своим удивительным хрипловатым голосом, раздирает их на части.

После этого мэр Нью-Йорка делает личный звонок Курту и очень вежливо спрашивает его: «Мистер Хаммел, ну что это такое?.. Мы же заключали контракт, Курт. Вы должны сиять! Сиять! Бродвей сидит в потемках без Вашей энергии уже два месяца!», но Курт не находится, что сказать своему воображаемому собеседнику.
Курт Хаммел уделяет много внимания этому вопросу на своих мастер-классах, он говорит: «Однажды ты просыпаешься и понимаешь, что собираешься лежать под одеялом до Рождества. Собираешься ждать момента, когда можно будет написать письмо и попросить: «Пожалуйста, пусть он будет со мной». И пока ты лежишь в кровати, ты постепенно угасаешь. Это очень печально».
Пробы Курта выпали как раз на то время, когда от его крикливости в одежде, манерности поведения и внутренней энергетики остались лишь заметки в блоге Берри. Он шел на пробы, и он сделал там все, что смог сделать, имея в грудной клетке дыру размером с кулак.
Блейн не звонит и не спрашивает, как все прошло. Потому что Блейн – ублюдок.

-… Шесть, семь, восемь – и-и-и закончили на сегодня! Вы прекрасно поработали! Удачи завтра на премьере! – хореограф хлопает, и все поддерживают аплодисменты. Курт сжимает пальцы в замок: завтра он и его растянутая связка будут иметь честь танцевать и подпевать в кордебалете. Завтра будет еще хуже, чем сегодня. Не та вещь, которой хочется поаплодировать.
- Хаммел?.. Хаммел, подойди сюда! – Курт делает вопросительное движение рукой в воздухе, но все-таки подходит. – Хаммел, у тебя какие-то проблемы?
- У меня все прекрасно, - пожимает плечами и отирает пот со лба. – Что-то не так?
- За исключением того, что ты двигаешься, как эпилептик, все замечательно… - в разговоре возникает неловкая пауза, как будто хореограф хочет толкнуть ему наркотики, но на деле он всего лишь спрашивает: - Ты сможешь завтра? – приятно слышать в этом чуть больше утверждения, чем вопроса. - Есть замена, - мужчина скрещивает руки на груди и наклоняет набок голову.
- Я смогу, - тупая боль в ноге вторит этой фразе. – Я смогу.
- Хорошо. Хорошо… - хореограф кивает и протягивает ему ладонь. – Рад работать с тобой.
- Спасибо, - это действительно приятно, и губы Курта расходятся в улыбке, заставляющей улыбаться в ответ.
Курт сможет. Он ведь смог как-то прожить год без Блейна.
По сравнению с этой болью, все остальное кажется мелочью.
*
- До начала второго акта пять минут, - отточенные действия: взять обезболивающее, запить, отвернуть штанину, снять бинт, растереть мазь, заново перевязать колено, и, наконец, выдохнуть.
- Две минуты до выхода, - еще один акт. Надо просто дышать, не забывать дышать.
- Минута, - еще один акт. Еще целый акт можно надеяться увидеть его.
- Начали!

Курт, безусловно, испытывает какую-то ломку, понимая, что люди смотрят не только на него – они смотрят еще и на остальной кордебалет, а Курту не очень нравится делить внимание публики. С другой стороны, - вскидывая ногу, думает Курт, - он на Бродвее, почти поет, почти танцует, у него узкий блестящий костюм и слой грима на лице. Ему двадцать, и, в принципе, он неплохо справился с тем, что не получил главную роль. У него, наверное, еще есть время.
И он как-то примиряется с тем, во что превратилась его жизнь. Он танцует и автоматически что-то поет, протягивает руку партнерше, шире улыбается, поворачивается на носках и вытягивает вверх руки, завершая куплет. В этом, конечно, нет «особенной-энергетики-Курта-Хаммела», но в этом нет и драматического эмоционального эксгибиционизма на сцене. И ему кажется, что все закончится хорошо, что еще полчаса – и он опустится в холодную ванну, он очистится и сможет двигаться дальше.

Курт присаживается на колено, хлопая в ладони, и вот именно здесь, за минуту до конца песни, тело его подводит: он понимает, что не может подняться с пола, потому что у него свело судорогой ногу.
И дальше происходит эта постановочная встреча взглядами: по позвоночнику протягивают проволоку, Курт вскидывает голову от внезапной боли и видит Его. Блейн приподнимается с кресла и смотрит на то, как он, отыгрывая лицом все страдания Вертера, не может встать с пола.
К чертям жалость Блейна. К чертям самого Блейна, - Курт раздражается, потому что он все-таки приехал. Он приехал на мюзикл, на который его не звали, но не смог приехать к самому Курту, когда он умолял сделать это чуть ли не каждый вечер. Это очень бесит.
И совсем уж выводит его из равновесия то, что какая-то часть его сердца ликует и орет, заглушая музыку: «Он приехал! О боже мой, он действительно приехал!».

Курт улыбается и с легкостью поднимается вместе со всеми остальным балетом в нужный момент и очень грациозно встает в позицию, когда они допевают песню.
Блейн аплодирует ему. Зал поддерживает его аплодисменты.
Во рту появляется соленый привкус: то ли от пота, то ли от того, что любовь Курта Хаммела все-таки нашла выход наружу и разодрала в клочья его грудь.
*
- Привет, - подло здороваться со спины, потому что Курт совсем не ожидает встреч около гримерки, и он вздрагивает от звука этого голоса. Курт смутно надеется, что Блейн все-таки уйдет, что, может, он понимает, как сильно ранил его, и не будет обнажать эту рану.
- Привет, - конечно, руки подводят его, и возникает заминка с тем, чтобы открыть дверь и запереться изнутри.
Блейн подходит сзади, и его ладонь накрывает ладонь Курта, помогая отпереть гримерную.
- Устал? – надо поддерживать диалог, но сердце Курт вопит что-то невразумительное, упрашивая заткнуться и поцеловать Блейна. Потому что от одного прикосновения у Курта подкашиваются ноги. Потому что от одного звука его голоса у Курта перехватывает дыхание, а Курту хочется дышать.
«Дорогое сердце, но ведь он бросил меня!» - «Да какая разница!», - отвечает сердце. «Какая, к черту разница…». Блейн опирается плечом о стену, чуть поднимает подбородок для их специального поцелуя между ключицами и останавливает взгляд на губах Курта.
- Да… - приходится сглотнуть; в гримерной никого нет, потому что это постановочная сцена, и сценарий им благоволит: приглушенный свет, запах духов с ароматом зеленого чая – Курт присаживается на стол перед зеркалом, чтобы не видеть того, как превосходно они смотрятся в отражении.
- Ты был великолепен, - Блейн садится напротив его и кладет ладони на его колени, как будто не было ни этого года, ни расставания.
- Я… я не был, - порывисто выдыхает и закрывает глаза. – Я не был.
- Ты был, Курт. Ты всегда великолепен… – аккуратно дотрагивается до лодыжки и, мягко проводя ладонями, задирает штанину. – Я ведь говорил беречь себя… - глухое недовольство.
- Еще ты говорил, что любишь меня, - это уж совсем грязный прием, но Блейн отрывается от созерцания повязки и просовывает под бинт два пальца: бинт вдавливает отпечаток пальцев в кожу.
- Я люблю тебя, - Курту хочется его ударить, но приходится наблюдать со стороны, как его пальцы запутываются в темных волосах, уничтожая прическу, ведут от виска к подбородку и застывают на губах.
- Это неправда, - Блейн трется носом о ладонь и двигает пальцами под бинтом, ослабляя давление. Жалкая попытка убрать с ноги его руку заканчивается тем, что их ладони соединяются, и Блейн наклоняется к его ноге, оставляя на ней мелкие поцелуи. Это невероятно красиво: алые губы медленно тянутся от голени к колену, обхватывают конец бинта и тянут на себя, распуская белую ленту. Курт похож на балерину, которой развязывают пуанты, балерину, которая очень устала, но ее верный поклонник пришел облегчить ее страдания. – Пожалуйста… - Блейн упирается лбом в колено Курта и замирает. – Пожалуйста, прекрати… - в этом слишком много тоски, и Курту не хочется жалеть Блейна до тех пор, когда он не поднимает обезображенного болью лица. - …у тебя желтые глаза.
- Что? – сиплый смешок.
- У тебя желтые… - он не договаривает, потому что Блейн подрывается со стула, тянет его к себе и целует. И это здорово. И это ожидаемо. Это так, как должно быть: жадно, поддевая язык, прикусывая губы, ни на секунду не отрываясь друг от друга, с хриплым «Блейн» и таким же хриплым «Курт», - и заканчивается тем, что Курт обхватывает его за талию ногами и прижимается к его торсу, когда Блейн опускается рукой к его ягодицам и разрывает долгий поцелуй.
- Господи, я задохнусь сейчас… - Курт пытается вздохнуть, но поцелуй в шею больше похож на укус – он громко ахает и отводит лопатки, еще больше подставляясь, напрашиваясь на точно такой же синяк с другой стороны.
- Я люблю тебя, - получается очень театрально: губы в губы, Блейн придерживает ладонями его лицо и закрывает глаза. – Я люблю тебя, - Курт должен сказать «Ты ублюдок, Блейн!», потому что он репетировал эту фразу, потому что она настолько острая, что порежет Блейну щеку.
Но Курт думает о том, что у Блейна желтые глаза. Не темно-карие, как он считал, а желтые.
Если Курт ошибся с цветом глаз, может, он ошибся и в чем-то другом?..
- Зачем тогда?..
- О боже мой! - Блейн кусает его за подбородок и вжимается в пах. – Я люблю тебя! Когда ты любишь кого-то, ты отпускаешь его, даже если это приносит тебе боль! Потому что настоящая любовь никогда не бывает приятной! – Курт прикладывает ладонь к левой стороне груди Блейна.
- Здесь – больно? – он подается вперед бедрами, чтобы между ними не осталось пространства, чтобы Блейн не смог уйти от ответа.
- Больно, - легкое касание ртом груди; Курт обнимает его и очень тихо говорит:
- Мне было в тысячу раз больнее, - Блейн упирается руками позади него и почти впечатывает в стол.
- Так почему же ты не сказал мне? – они слишком тесно прижимаются друг к другу: нельзя скрыть, что у Курта дрожат колени, нельзя скрыть, что Блейн приоткрывает рот не для ссоры – для поцелуев, нельзя скрыть, что они хотят снова быть вместе.

«Для того, чтобы быть вместе, нужно просто не быть по одному», - это название заключительного семинара Курта, где он учит, как рассказывать другим людям о своих чувствах.
- Я хочу, чтобы ты был рядом, хорошо? - Блейн утыкается носом в его плечо, и его плечи подрагивают от смеха.
- Хорошо, - в поцелуе – облегчение, - хорошо-хорошо-хорошо…
- Хаммел! С дебютом тебя!.. – все смотрят на них. Ну и плевать.

Курт Хаммел признает, что совершил свою главную ошибку, позволив отпустить себя.

@темы: fiction

---

"....У Франсины была чахотка, она знала об этом, знал и ее друг. Недели через две после их встречи Жаку сообщил об этом его товарищ, врач.
– Она уйдет от нас, как только пожелтеют листья, – добавил он.
Франсина слышала эти слова и увидела, в какое отчаяние повергли они ее друга.
– Что нам до желтых листьев? – говорила она, и в улыбке ее светилась искренняя любовь. – Что нам до осени? Сейчас лето, и листва зеленая, надо пользоваться этим, дорогой мой… Когда ты заметишь, что я собираюсь уйти из жизни, обними меня покрепче, поцелуй и запрети уходить. Ты ведь знаешь – я послушная, я и останусь."

Мюрже, "Сцены из жизни богемы"

@темы: книги

---

Истерическая психопатия меня очень огорчает.

Шизоидная психопатия

Шизоидная психопатия характеризуется замкнутостью, преобладанием внутренней жизни (аутизм, по Э. Блейлеру). Люди, принадлежащие к этому типу, предпочитают одиночество, у них нет активного стремления к общению, они предпочитают чтение, природу, созерцательную жизнь, лишены спонтанности.

Сенситивные шизоиды.
Подолгу переживают замечания в свой адрес, любую, даже мелкую, обиду, им трудно освободиться от воспоминаний о давно услышанной грубости. Это люди с настороженным отношением ко всему, что их окружает, глубоко чувствующие, круг их привязанностей достаточно ограничен. Т.Н. Юдин полагает, что стенический аффект проявляется у них как особая гордость: «Прощаю все другим, но не прощаю себе». . Под воздействием травмирующих их обстоятельств, вследствие, например, различных этических конфликтов, они легко теряют душевное равновесие, становятся подавленными, вялыми, у них усиливается отгороженность от окружающих, могут возникать нестойкие сенситивные идеи отношения при обострении недоверчивости.

Экспансивные шизоиды решительны, не склонны к сомнениям и колебаниям, они мало считаются с взглядами других, сухи и официальны в отношениях с окружающими. Требовательная принципиальность в общении сочетается у них с полным безразличием к судьбам людей. Все это делает их характер трудным, даже «скверным» при выраженном высокомерии холодности, неспособности к сопереживанию, бессердечии и даже жестокости. Одновременно они легко уязвимы, умело скрывают неудовлетворенность и неуверенность в себе. При этом наблюдается наклонность к своеобразным рассуждениям при всяком удобном и неудобном случае. Такие личности мало считаются с взглядами других и самоуверенны как в поступках, так и в речах, они любят вмешиваться в чужие дела, давать всем советы, собственное «Я» всегда стоит на первом месте. Моральные чувствования у резонеров выражены слабо.


Астеническая психопатия.

Отличительной особенностью этого типа являются легкая истощаемость и раздражительность, что напоминает классическую неврастению Дж. Бирда с «раздражительной слабостью». Больные с диагнозом астеническая психопатия обращают на себя внимание робостью, застенчивостью и крайней впечатлительностью, склонностью к самонаблюдению. Эти качества проявляются легче всего в необычных, нестандартных ситуациях. Самосознание подобных астеников определяется преобладанием неудовлетворенности собой, чувством собственной неполноценности, несостоятельности, пессимистической самооценкой, неверием в себя, зависимостью от окружающих, опасением предстоящих трудностей. Они страшатся ответственности, не могут проявлять инициативу и чаще занимают пассивную позицию в жизни, обнаруживают покорность и подчиняемость, безропотно сносят все обиды как само собой разумеющееся.

Истерическая психопатия.

В психике людей с диагнозом истерическая психопатия резкое преобладание получают эмоции, аффекты с преувеличенной демонстрацией своих чувств и переживаний. Их внутренний облик определяется преобладанием глубокого эгоцентризма, духовной пустотой при склонности к внешним эффектам, демонстративности, что свидетельствует о психической незрелости, психическом инфантилизме (кардинальный признак психопатии, по Э. Крепелину). В связи с этим поведение истерических психопатов диктуется не внутренними побуждениями, а стремлением произвести впечатление на окружающих, постоянно играть роль, «жаждой признания» (К. Шнайдер). Такая особенность психики делает их похожими на актеров.

К. Ясперс (1923) видел основную черту истерических психопатов в их желании казаться в глазах окружающих «больше, чем есть на самом деле». Склонность к выдумкам, фантазиям, псевдологии связаны именно с этим основным качеством истеричных личностей, с их «жаждой признания». Подобные свойства отмечаются у этих личностей с детства, когда могут проявляться и двигательные истерические «стигмы» — припадки с плачем, конвульсиями, заиканием, явлениями внезапной афонии, астазии-абазии. У таких детей и подростков обнаруживается склонность к экстравагантным поступкам, зачастую легкомысленным, они идут на различные авантюры, не способны к систематической целенаправленной деятельности, отказываются от серьезного труда, требующего основательной подготовки и устойчивого напряжения, усидчивости, их знания поверхностны, не глубоки.

Истерических психопатов привлекает праздная жизнь с развлечениями, им нравится получать от жизни одни удовольствия, любоваться собой, красоваться в обществе, «пускать пыль в глаза». Они стараются подчеркнуть свое превосходство — красоту, одаренность, необычность — самыми различными способами: стремлением крикливо, подчас даже вычурно одеваться, демонстрируя приверженность моде; преувеличением своих знаний в таких областях как философия, искусство. Они не прочь подчеркнуть свое особое место в обществе, намекая на связи с известными людьми, говорят о своих богатых, широких возможностях, что является лишь плодом фантазии и следствием псевдологии. Реальный мир для человека с истерической психикой приобретает, по П.Б. Ганнушкину, своеобразные причудливые очертания, объективный критерий для них утрачен, что часто дает повод окружающим обвинить такого человека в лучшем случае во лжи или притворстве. Из-за отсутствия способности объективно воспринимать реальность истерики одни события оценивают как необычайно яркие и значимые, другие — как бледные и невыразительные; отсюда для них вытекает отсутствие разницы между фантазией и действительностью.

Эпилептоидные психопатия
названа так потому, что характером несколько напоминают эпилептиков. Мышление эпилептоида обычно отличается большей или меньшей прямолинейностью. Прямолинейность эта противоположна раздумью, сомнениям.

Мышление эпилептоида вязковато, обстоятельно, трудно переключается с одного предмета на другой, не склонно к разумным компромиссам. Эпилептоид нередко не чует двусмысленности и не понимает тонких шуток. Все это вместе с вязковатой эмоцией, духовной и нравственной ограниченностью порождает порой держимордовское и унтерпришибеевское поведение. Так, например, эпилептоидный милиционер не подпускает к человеку, сбитому машиной, истекающему кровью, врача скорой помощи, поскольку «положено сперва произвести измерения». Или эпилептоидный сторож без распоряжения своего начальства не решается пропустить пожарников на территорию больницы, хотя больница уже горит.

Психастения
Как есть посредственные шизоиды, аутичность мышления которых сказывается в резонерстве, в пустом рассуждательстве, так есть и посредственные психастеники, которых банальные сомнения, не интересные другим людям, превращают в «зануд».

Если в детстве психастеник еще способен по возрастной инфантильности сказать себе, махнув рукой: «А, накатаюсь в воскресенье на лыжах, а уж в понедельник скажу родителям про двойку», то в юности и зрелости он превратит себе такое воскресенье в муку постоянным обдумыванием будущего «наказания».

Ананкастия
Ананказмы – разновидность навязчивостей. Другое название этого рода навязчивостей – обсессии.

Вообще навязчивостью называется «неправильное», не отвечающее реальности душевное явление (страх, желание, стремление), неправильность, неадекватность которого страдающий навязчивостью отчетливо понимает.

Ананказмы не навязываются, подобно фобиям, какой-то определенной обстановкой, они как бы звучат изнутри личности, вырастая на особой личностной почве. Например, человек боится числа «13» или буквы «о» (замкнутый круг, конец жизни!) и старается всюду эту букву затушевывать, чтоб на душе стало легче. Или опасается обходить предметы с левой стороны, наступить на черту (а то вдруг плохое случится!).

Человек этот прекрасно понимает, что если плохое и случится, то не из-за этого, но не может себя побороть и, стараясь не обращать на себя внимание людей странными поступками, делает все в угоду навязчивости (в силу ананкастической необходимости), чтобы снять, смягчить свое душевное напряжение. С этой целью он даже выполняет сложные цепи навязчивых действий (ритуалы). Например, семь раз притронется одной своей ногою к другой, через каждые десять шагов делает шаг назад (чтоб ничего плохого не случилось) и т. д.

---

- Почему бы тебе не сказать мне, что люди будут любить меня такой, какая я есть?
- Неужели я похож на леди Гагу?

Даже по моим меркам я был прохладен со своими друзьями.

Дело в том, что я тут начал читать Стоппарда "Мистера Муна" и просто охуел от того, как такой фантастический драматург смог написать такую отстойную книжку. Это вне моего понимания. Более того, мне трудно признать этот удар ниже пояса от господина Стоппарда, которого я готов был разместить где-нибудь около Шоу и Беккета. То есть, я читаю ее и тщетно пытаюсь за что-нибудь зацепиться, чтобы выдохнуть и сказать, "Ну ок, ок, на пятерочку такая".
Я ЖЕ НЕ МОГУ СКАЗАТЬ, ЧТО ЭТО ХУДШЕЕ, ЧТО Я ПРОЧЕЛ ЗА ГОД.

Первая половина - очень трудный и плохо сверенный "поток", и меня рвало страницы до сотой, когда Стоппард новаторски решил ввести повествование от первого лица, чтобы зашить обратно разорванные задницы. Это театр абсурда, перенесенный в жанр романа, и можно было бы, конечно, восхититься задумкой, но лично у меня созрел вопрос: ЗАЧЕМ? ОБЪЯСНИ, ЗАЧЕМ ТЫ ЭТО СДЕЛАЛ?! Странные отсылки ни к чему, массивы бессмысленной информации, смазанные переходы от действия к действию, каша из реплик - косвенная речь вообще убрана из текста, там продраться невозможно даже при большом желании.

Этот текст заставляет меня страдать.

@темы: книги

---

Девиз вечера: засри ленту.
Ну да ладно.

Я сейчас читал занимательный пост про то, какие вещи люди возьмут с собой, если в их доме начнется пожар, и там одна девушка написала, что "взяла бы с собой три особенные карманные книги" - я смотрю на фото этих книг: Рембо, Бодлер и сборник Уайлда. "Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ!"
Но три книги, даже три такие особенные книги, - это мало.

У меня дома живет пожарная коробка.
Это мой маленький параноидальный секрет, никому не рассказывайте.

Моя пожарная коробка красного цвета, понятное дело, она ведь не дура. Она имела все шансы стать самодостаточной роковой коробкой.
Но поскольку она дочь своей матери, Великой Пожарной Коробки, С Которой Евреи Путешествовали Сорок Лет, она закомплексованная пожарная коробка, с ярко выраженной склонностью к анорексии.
В общем, она небольшая, красная и агрессивная.

В эту прекрасную коробку откладываются книги на случай пожара.
Вы уже не хотите со мной дружить, но слушайте дальше, как это обычно происходит.

Два часа ночи. Я слушаю шум проезжающих по проспекту машин.
Вдруг я понимаю, что жизнь - замкнутый круг, мы все однажды умрем, существование бессмысленно, а бытие иррационально. Вывод, который следует за этим умозаключением, прост до безобразия: ЗАВТРА ВЕДЬ МОЖЕТ НАЧАТЬСЯ ПОЖАР, - думаю я в два часа ночи, нервно грызя ногти. Я НЕ ГОТОВ К НЕМУ. Я НЕ ГОТОВ НИ К ЧЕМУ.
Какое-то время я нахожу в себе силы удерживать себя в кровати - минуты две, скажем прямо, я большой мастер самоконтроля.

А ПОТОМ Я НАЧИНАЮ ПЕРЕБИРАТЬ КНИГИ. НЕИСТОВО. СТРАСТНО. С ЧУВСТВОМ. С ТОЛКОМ. С РАССТАНОВКОЙ.
У меня куча полных стеллажей, этажерок, забитые антресоли. И я сижу в развалах книг, листаю их и думаю, какие мне пригодятся, если начнется пожар.
То есть, серьезно. Я не думаю о том, что мне нужны документы, или деньги, или техника, или мои тетради; в два часа ночи я боюсь, что не смогу унести книг.

Не думаю, что в тексте это звучит как-то опасно, но ночью это напоминает чешский арт-хаус: я прижимаю к себе Достоевского, и прямо-таки в горле у меня ком и слезы на глазах, потому что Достоевский не помещается в пожарной коробке, и мне придется его оставить.
И я лежу на полу, обнимаюсь с Федором и понимаю.

Достоевский не помещается в коробку, потому что после пожара он навряд ли мне понадобится.
Многие вещи однажды потеряют для меня всякий смысл.

Стоит ли пытаться волочь на себе больше, чем ты можешь унести?

@темы: тексты

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

лирика

Есть такие люди, которые готовы сделать что угодно ради достижения своей цели: они будут говорить вам то, что вы хотите слышать, будут казаться лучше, чем они есть, будут интересными собеседниками, умелыми любовниками, надежными друзьями. До тех пор, пока они не заберут то, зачем к вам пришли. И потом, когда вы будете кричать им вслед, они даже не обернутся, потому что слушают пост-рок слишком громко, чтобы услышать чужую боль.
Есть и другие: те, кто рождены "славить имя твое", кто будет любить вас, даже если это испортит их собственную жизнь, люди, которые возведут вас в культ и единственная музыка, которая будет для них существовать, - музыка вашего голоса.

Безусловно, существует различное множество других людей. Но этот текст не о них.

Я, наверное, никого не люблю больше Оскара Уайлда, и поэтому мне трудно адекватно относиться к этому тексту: что бы я ни делал, я боюсь этим попрать память о нем, а подобными вещами - особенно.
Текст максимально насыщен самим духом Уайлда, много прямого цитирования и парафразов: использован не только "Портрет", но и "Саломея", "Убийство Артура", "Веер", "Женщина, не стоящая внимания", письма Уайлда. В остальном, я надеюсь, мне удалось сохранить атмосферу и не запачкать стоп Прекрасного Принца.

Listen or download I Am Free, That Is Why I'm Lost for free on Prostopleer

Название: The picture of Sherlock Holmes
Авторы: Entony
Бета: Hideaki; The Key
Фэндом: Sherlock BBC
Персонажи: Шерлок Холмс/Джон Уотсон, Шерлок Холмс/Джим Мориарти, Шерлок Холмс/ОЖП

Рейтинг: NC-17
Жанры: Драма
Размер: midi, в процессе
Саммари: написано по заявке "Кроссовер с Дорианом Греем.
Шерлок - молодой, невероятно красивый молодой человек, который пребывает в Лондон, uде знакомится с художником по имени Джон Уотсон. Джон ослеплен красотой Шерлок и просит его побыть натурщиком, чтобы нарисовать его портрет. Также, Шерлок знакомится с лордом Мориарти , который всячески развращает его, показывая мир наслаждения и разврата. Автор может следовать сюжету книги, а может и не делать этого. Хотелось бы рейтинга с пейрингами Шерлок/Джон, Шерлок/Мориарти и Шерлок/многочисленные ОЖП."

Комментарий: LONG LIVE OSCAR WILDE!!
Райтер выражает признательность фильму "Кэнди, беспощадно сливая из него метод построения глав.
Права: в мире постмодернизма нет ни Автора, ни прав на тексты, но конкретно в этом случае все принадлежит Оскару Уайлду: от первого слова до моего последнего вздоха

Chapter 1. Heaven

Chapter 1. Heaven

Нет, тогда я не ощутил ни упоения своей смелостью, ни бравады, ни смущения, ни удовлетворения.

Я испытал страх человека, который видит то, что ему видеть не дозволено, который идет туда, куда проход запрещен. Каждый мой шаг был шагом по направлению в бездну, но я, глупец, продолжал ступать по раскаленным углям. Я ждал наступления Апокалипсиса: Господь, как мне думалось, не смог бы стерпеть столь сильного оскорбления, ведь я пытался приблизиться к его самому любимому сыну, к его совершенному творению, к реализации Бога в человеческой плоти.

Я чувствовал только ужас и ничего, кроме всепоглощающего ужаса: люди не бывают такими красивыми, нет. Я шел к нечеловеку. Я шел к тому, кто был выше всех людей.

Он даже не обернулся, когда я заговорил с ним. Теперь в этом можно увидеть жест глубокой филантропии: он просто не хотел, чтобы я ослеп, - но тогда, не зная, как читать его, я почуял в этом вызов.

- Добрый вечер, - на его лице – смятая улыбка, на щеках - румянец от вина, и немного прищуренные от яркого света глаза.
- Я не буду Вам позировать, - изящные длинные пальцы поправляют выбившуюся прядь. Это движение открывает запястье: замысловатый рисунок из тонких вен под молочно-белым атласом кожи.
- Простите?.. – он тянется за очередным бокалом и устало наклоняет голову набок.
- Вы хотите предложить мне быть Вашей моделью. Правую кисть Вы держите в полусжатом состоянии, а левую чуть на отлете – типичное для художника расположение рук, если он не хочет запачкаться, - очевидно, профессиональная привычка, - усмешка. - Это подтверждает засохшая на пальцах краска: золотистый и алый тона. Большую часть вечера Вы провели в тени, скорее всего, Ваши глаза устали от прорисовки деталей, значит, заняты чьим-то портретом. Использование подобных цветов говорит о состоятельности заказчика, вероятно, Вы довольно известны в лондонском обществе. Эту гипотезу подтвердил юноша с террасы, - он приподнимает бокал, салютуя чьей-то тени. – Пока Вы шли, я раздумывал, хотите Вы предложить мне свои услуги мастера или же спросить меня о роли натурщика.
- И почему же Вы решили, что я попрошу быть Вас моделью? – я сказал это слишком тихо, но он поймал в кулак мою фразу и чуть подул на ладонь, расправляя звуки.
- У Вас расширились зрачки. С учетом того, что мы стоим в освещенном месте, я могу интерпретировать это только как сексуальное возбуждение, мистер Уотсон, - он откидывает тяжелые волосы и мажет рот в красном вине.
- Это…
- Отвратительно? Гадко? Я должен был промолчать? – широкая улыбка.
- Это… великолепно! – он опускает взгляд в пол. - Как Вы это сделали? – о, безусловно, ему стоило бы промолчать! В Лондоне только и стоит, что молчать и пить, однако грациозность и элегантность его теоретической выкладки не могли оставить меня равнодушным: это была новая манера мысли, где буйство фактов было заковано в цепи логики и разума. Я был поражен и смертельно ранен его умом.
- Это… - он дотрагивается до губ подушечками пальцев и прикрывает глаза. – Это дедуктивный метод рассуждения, мистер Уотсон, - холодный голос и холодный взгляд.
- Прошу Вас, зовите меня Джон… - неловкое прикосновение к его плечу в надежде заручиться расположением хотя бы его тела. – Простите…
- Не стоит. Я привык, что люди видят лучше, если трогают.
- Это парадокс, - я выдавливаю что-то наподобие смешка, и он кивком указывает на балюстраду, бесшумно ставя на столик бокал.
- Парадокс в том, что у меня совсем нет времени, а я еще и трачу его в таком бессмысленном месте, - на балконе свежо; он с облегчением разводит лопатки - я немо наблюдаю за движением его позвонков.
На секунду я задумываюсь о том, что теперь я готов умереть: он поворачивает голову в профиль и наклоняется к розовому кусту, глотая густой запах. Я свидетель самого прекрасного зрелища за этот и последующий век – в чем же тогда смысл продолжать жить дальше?
- Почему тогда Вы здесь?.. – широко расставляет руки на портике и наклоняется вперед.
- Может, я здесь ради Вас, Джон? – он хрипло смеется и поворачивается ко мне. – Может, я собирался провести весь этот вечер с Вами, а Вы удосужились подойти ко мне только по прошествии пяти часов? – несмело подхожу ближе, пытаясь запомнить его аромат. Насмешливо изгибает губы.
- Простите… мои дедуктивные способности не настолько развиты, чтобы понять, что самый красивый человек на земле ждал меня… - от него пьяняще пахнет сиренью, и, когда я притягиваю его к себе за шею, я захлебываюсь в этом сладком вине: он податливо открывает губы, пропуская мой язык, позволяет испить из своего рта, и я, почти теряя сознание, с силой тяну за его волосы, открывая для поцелуев шею. Не испортить его, только бы не испортить его своей жадностью – боюсь дать себе волю, мелко целую его от подбородка до кадыка, а потом стираю языком свои поцелуи. Он наклоняется ко мне и кусает за губы, как кусают спелые фрукты – страсть смешивается с кровью, и он, приникнув к укусу, посасывает мою нижнюю губу и прижимает к себе за талию.
Мгновение, чтобы увидеть свое отражение в его серебряных глазах: я заперт в медальоне из серой радужки и черного зрачка.
Мгновение, чтобы осознать, кому предназначались я и моя жизнь.
- Позвольте мне нарисовать Вас… - он дотрагивается губами до моей артерии, и его шепот горячей волной течет мне под ворот.
- Рисование – это скучно, Джон…
- Что мне сказать, чтобы Вы согласились? – опускается к воротнику рубашки и чуть тянет зубами в сторону, имитируя удушение.
- Скажите, что будет весело. Пообещайте, что откроете для меня двери всех домов Лондона. Скажите, что рисование – это то немногое, что Вы обычно предлагаете мужчинам, с которыми знакомы десять минут, - теснее прижимаюсь к нему, поглаживая ладонью спину.
- Хотите, я могу сказать, что пожертвую своей жизнью, лишь бы Вы не заскучали?
- Хочу, - язык чертит ломаную на моей шее.
- Клянусь, - рисую крест на своем сердце, и он смеется.
- Как часто Вы даете такие клятвы?
- Всегда, когда встречаю людей, которые их достойны… - задерживает взгляд на моем лице. Я понимаю, что он принимает какое-то решение, от которого зависит моя судьба, и потому я молчу и пытаюсь заставить дышать оба своих легких.
- Джентльмены! – лондонские женщины никогда не бывают вовремя: он трясет головой, и я отхожу от него. Он пользуется этим, чтобы бросить ей «Простите…», и, наклонившись к моему уху, сказать: «Шерлок Холмс, Бейкер-стрит, 221-Б».

Он уходит победителем с того балкона.
Сегодня я думаю, что уже тогда он знал, чем все кончится. Уже тогда я проиграл ему.
**
Первый мазок я делаю тем же вечером, в опаске забыть за ночь, как он выглядит, в страхе проснуться в мире, где его уже отняли у меня: я наношу тонкий слой темно-бордовой краски на свои губы и касаюсь ртом холста, впечатывая в него вкус Красоты.
Я не могу рисовать карандашом или углем: как нельзя передать глубину неба оттенками серого, так нельзя было изобразить его в двух цветах. Для него было мало известной мне палитры. Для него было мало известного мне мира.
- Шерлок… - его имя не падает на пол со звоном хрусталя и не колет мои ладони осколками – его имя, тихое, как перешептывание одной ночи с другой, отдающее мягкой грустью, которая передается от звезды до звезды, его имя остается в иссиня-черном фоне: я рисую его, надеясь запереть в клетке.

Я мну нежные лепестки фрезии и бросаю их на сырое полотно: причудливый орнамент понизу; может, для того, чтобы на картине был именно он, я должен попросить его коснуться картины? Отпечаток ладони в обрамлении цветов – и его все равно бы узнавали на улицах, к нему бы тянулись, как к святому, и его прикосновения могли бы исцелять.
Я не могу так просто поделиться им, - в горле пересыхает. Я не могу рассказать о нем не столько в силу ревности, сколько в силу бедности языка, неспособного описать его.
Снова и снова, закрывая глаза, я вижу его перед собой и мучаюсь.
«Шерлок», - закатываю рукава, смешивая цвета. «Шерлок». Я не влюбился в него, я не влюбился в него, - продолжал твердить я, хотя мое сердце, ускоряющее ритм, было совсем другого мнения. Мне трудно было признать это предательство: мои пальцы дрожали, держа кисть, не смея вывести ни одной черты.

Я не знал о нем ровным счетом ничего. Он был абсолютно незнакомым мне человеком с восхитительной улыбкой и острыми скулами, которого я поцеловал на званом вечере. Стоило ли продолжать наше общение? Хотел ли я разочароваться в Идеале, как обыкновенно это происходит в дольнем мире? Хотел ли я лучше узнать того, кто называет себя Шерлоком Холмсом?
Я задавался слишком многими риторическими вопросами, стоя в полночь у порога его дома.
*
Одна нота вонзает зубы в другую, и та издает пронзительный крик, моля о помощи. Мало похоже на музыку; что-то сродни плачу: инструмент берет на октаву выше, и мы смущенно стоим, боясь вторгнуться в чужие переживания.
- Мистер Холмс?.. – женщина деликатно стучит в дверь, обрывая скрипку.
- Да? – я испытываю какое-то животное облегчение, слыша его голос: он реален.
- К Вам мистер… - он резко распахивает дверь и ведет рукой по волосам, видя меня.
- Мистер Уотсон. Благодарю, миссис Хадсон, - шутливый полупоклон вслед незлобному ворчанию домовладелицы.
- Пришли рисовать меня так скоро? – опирается о дверной косяк и выгибает шею. – Или бессонница?
- Я живописал, однако услышал, что Вы играете, и подумал, что мы можем полуночничать вместе, - приподнимает бровь и протягивает руку в пригласительном жесте – мне ничего не остается, как вложить свою ладонь в ладонь Шерлока.
- Вы рисовали… меня? – он наклоняется ближе и чуть сжимает мои пальцы.
- Боюсь, что сегодня ночью этим занят не один я, - полуулыбка, и он утыкается носом выше моего уха.
- Но я позволил рисовать себя только Вам, Джон, - звучало ли мое имя когда-либо лучше, чем в тот момент?
- Почему? – он легко закрывает дверь за моей спиной.
- Это мой каприз. Или же обещание моей вечной любви. Первое, правда, длится дольше…
- Тогда пусть вся наша дружба будет капризом, - он тихо смеется и целует меня. Как передать мягкость его горячих губ? Как описать его короткий вздох, когда я отрываюсь от него? Как изобразить в красках теплоту его тела? Как показать мое разочарование, когда он делает шаг от меня?
- Как Вы хотите нарисовать меня? – подбирает с пола книгу, плотнее запахивает халат и устраивается в кресле.
- Для начала я бы хотел узнать Вас лучше… Я не могу заполнить картину, если мне ничего не известно о Вас, - указывает на противоположное кресло сложенными вместе ладонями и закрывает ими рот.
- А что бы Вы могли сказать обо мне, Джон? – искра интереса в его серых глазах, когда я очерчиваю полукруг на черепе, стоящем подле меня.

Это была любопытная игра, которая всегда занимала Шерлока: слушать глупости, которыми с ним были готовы поделиться другие люди, - но тогда я сделал свой первый ход, абсолютно не зная правил.
- Слишком молоды и красивы – приехали в Лондон недавно, в противном случае, я был бы с Вами знаком уже целую вечность и провел выставку, посвященную Вам. Судя по тому, где Вы остановились, Вы не первый сын довольно богатого человека, имеющего вес в городе: Вас пригласили в известный дом… - останавливает.
- Я похож на сына человека, у которого есть титул? – водит носком в воздухе.
- Я вообще с трудом представляю Вашего родителя… - смешок.
- Если бы Вы мне не нравились, я бы счел Вас дураком. Я прожил в Лондоне всю свою жизнь, относительно уединенно – такова была воля моего ныне покойного отца.
- Мои соболезнования…
- К чертям их, - фыркает и поправляет волосы. – Здесь я живу, потому что это недалеко от моего дома и места моей работы, а не виделись мы, Джон, потому что мне не нравится высший свет, - легкое движение – и рукав халата медленно ползет вниз.
- Ну, знаете, общество - единственное, чем можно заняться, когда идет дождь… - я складываю остатки приличия около своего кресла и, не отрываясь, смотрю на его плечо.
- Может, Вам альбом дать?.. – участливо протягивает мне перетянутую папку – принимаю ее с затаившейся ревностью. – Я иногда сам рисую.
- Что еще Вы делаете иногда?.. Повернитесь боком, - покорно присаживается на край и поворачивается в три четверти.
- Иногда я помогаю полиции, - смешок, когда я отрываюсь от бумаги.
- Заведите руки за спину, - скрещивает кисти на боку и чуть отклоняет голову. – Помогаете… используя Ваш дедуктивный метод?
- Да. И еще порой бегаю за преступниками, переодевшись в миловидную девушку… - прикрывает глаза. – Хотите, я свяжу их?
- Что?.. – карандаш останавливается под моими пальцами.
- Руки. Хотите, я свяжу их? – не дожидаясь ответа, вытягивает пояс из халата, перехватывает запястья и тащит в разные стороны концы.
- Вы… - мой осипший голос, - Вы же знаете, что это преступление? – ведет плечом, и халат опадает до локтей, открывая белоснежную спину и грудную клетку.
- Рисуйте меня. Не отвлекайтесь, - закусываю губы и продолжаю выводить его лопатки.
- Почему… почему я? – он молчит.

Я помню это в мельчайших подробностях: он сидит, демонстрируя полное безразличие к происходящему, но изредка бросает скорый взгляд на мой набросок и прячет одобрительную улыбку.
Шерлок наблюдает за пламенем свечи на камине – я наблюдаю за Шерлоком.
Тогда он и сам был похож на свечу: его могло загасить даже самое слабое дуновение ветра, он еще не был готов гореть во всю силу. Он хотел выглядеть вольнодумным, он хотел выглядеть передо мной обнаженным, он хотел, чтобы я верил в его напускное распутство – я потакал ему, хотя и видел мелкую дрожь его пальцев.
Он смотрел на свое отражение в зеркале и пытался запомнить себя таким: свободным, юным, непобедимым.
А я? Я тщился передать это на бумаге.

Мне следовало предвидеть, что иногда свечи разгораются слишком сильно и сжигают все вокруг себя, превращаясь в дикое пламя.
Но, даже зная то, что он уничтожит мою жизнь, я все равно предпочел бы обжечься.

Ближе к рассвету мы расстаемся.
Я прячу рисунок под сердцем.
**
- Мистер Уотсон, сэр… - меня выдергивают из неглубокого непродолжительного сна ближе к обеду. Спина затекла: остаток утра я провел в мастерской и уснул среди набросков, раз за разом перерисовывая его профиль.
Ворох испорченных листов и смятых комьев вокруг дивана – вот и все плоды моего труда. Вряд ли кто-нибудь смог бы добиться большего, если во время того, как он очерчивал абрис рта, линия бы уходила в сторону в насмешливом изгибе: «Это мой каприз».
Капризом было заставить меня думать о нем каждую секунду.

- Да, Бэрримор? – голова отяжелела, как будто весь вчерашний день я пил вино, мешая его с шампанским; Шерлок пьянит. Его дыхание можно разливать в бутылки и продавать по сотне фунтов за бокал.
- Вам телеграмма, сэр.
- Оставьте… - «на столе», хотел было сказать я, но стол теперь - поле битвы за цвет глаз мистера Холмса: всевозможные оттенки, смешанные в разных пропорциях краски, множество кистей, различные атласы с палитрами.
Вспарываю конверт. «Приходите к полудню, если удобно. ШХ», - без пятнадцати час. Я не позавтракал, не переоделся, не прочитал привычных газет, я толком не поспал.
- … будьте добры, подготовьте смену.
Почему я делаю это?
В спешке складываю в саквояж небольшой ящик с пастелью, мечусь от стены к стене, разыскивая альбом для эскизов, и думаю о том, что, возможно, не нужно переодеваться: только отнимает время, которое я могу провести в его обществе.
- Сэр… - Бэрримор протягивает поднос с еще одним конвертом. – Сменная одежда в Вашей спальне, сэр.
- Спасибо, - «Если неудобно, все равно приходите. ШХ».
Уповаю на подслеповатость дворецкого – вдруг мою улыбку все-таки можно было не заметить.

Плещу водой на заспанное лицо, обтираюсь полотенцем, натягиваю поверх рубашки сюртук и пытаюсь как-то пригладить волосы. Зеркало сообщает, что мне снова пятнадцать и я влюблен: мягкая рассеянная счастливая улыбка, блеск в глазах, сбитый галстук, неоправленный пиджак.
Так ли полагается выглядеть джентльмену? Не нарушаю ли я порядков лондонского общества? – в мастерской капаю светло-зеленой краской в середину белой гвоздики и дую на цветок, чтобы он быстрее высох.
Даже если и нарушаю, кого это, в общем-то, волнует? – я сажусь в экипаж, поправляя в петлице свою новую бутоньерку.
- Бейкер-стрит, 221Б.
*
- Доброе утро, миссис Хадсон…
- О, мистер Уотсон! – она радостно всплескивает руками, пропуская меня в дом. - Рада Вас видеть! Может быть, чаю? Мистер Холмс только недавно…
- Кто там, миссис Хадсон? – его голос обрушивается на наши головы через два лестничных пролета.
- Мистер Джон Уотсон! – любопытная манера разговаривать, перекрикиваясь, как в горах. Что об этом думают остальные жильцы?.. – Слава Богу, что сейчас у меня больше никого нет – некоторые привычки мистера Холмса просто невыносимы! – она прикрывает рот ладонью, как бы откашливаясь.
- Он может подниматься!
- Но Вы ведь еще даже не привели себя в порядок! Не позавтракали, в конце концов! – в ее голосе проскакивают какие-то материнские интонации – как долго Шерлок живет здесь, что его домовладелица так заботится о нем?
- Мне скучно делать это одному, - он свешивается со второго этажа и вытягивает руки через перила. - Поднимайтесь, Джон. Чего доброго, эта женщина может заразить Вас хорошими манерами, - миссис Хадсон взмахивает рукой, подчеркивая реплику: «Вы несносный мальчишка!»
- Я подам чай.

- Минуту, - он скрывается за дверью, что, однако, не мешает ему говорить со мной. – Почему Вы так долго, Джон?
- Я спал, - передвигаю его кресло к свету, чтобы было удобнее поймать позу.
- Какими нелепыми вещами Вы занимаетесь…
- Зачем Вы позвали меня, Шерлок? – его стол чем-то напоминает мой: Вавилон в свои лучшие времена. Горы писем, куски сургуча, перья, обрывки лент, стопки книг.
- Вы же сказали, что хотите рисовать меня, - шорох в другой комнате. – И хотите узнать лучше.
- Ну, я не думал, что эта незатейливая причуда может так изменить мою жизнь… - для чего ему эти колбы?..
- Да уж, Вы удивительно непрозорливы, - голос совсем близко – я оборачиваюсь.
Утреннее солнце ласково вылизывает его обнаженный живот, и он прогибается навстречу теплу, как большая кошка: выгибает спину, а потом разводит лопатки, разминая шею. Сначала он казался хрупким: тонкие запястья, пальцы, худое лицо, - но теперь я вижу, что эта беззащитность обманчива. Да, его кости можно пересчитать, но они перемежевываются с рельефными мускулами. Небольшой шрам чуть ниже пупка, пара еще не сошедших синяков около ребер, - беззастенчиво изучаю его, с каким-то неожиданным профессиональным интересом: что будет, если попросить его позировать в пол-оборота, чтобы можно было уловить эту грань между той частью шрама, на которую еще можно смотреть, и той, которая доступна только избранным?.. Точнее, как скоро он выставит меня из своего дома, если я попрошу об этом?

Он распластывается передо мной на кресле и что-то под ним ищет, негромко чертыхаясь.
- Что Вы делаете, Шерлок? – замирает и с раздосадованным видом достает мятую рубашку.
- Пытаюсь переодеться. А что я делаю по Вашему мнению? – переворачивается и усаживается в кресло, спуская с подлокотника ноги.
- Вы пытаетесь свести меня с ума, - прищуривается и проводит большим пальцем по нижней губе.
- А сейчас пытаетесь вовлечь меня в грехопадение. Или упрятать на несколько лет в тюрьму. Любой исход возможен, если Вы продолжите сидеть здесь обнаженным, - он усмехается и нехотя поднимается.
- Вы же работали раньше с натурщиками-мужчинами? Мне не хотелось бы думать, что моим портретом занимается дилетант, - шарит рукой на книжной полке.
- Просто обычно, знаете, их приходится долго уговаривать, чтобы они оголили хотя бы локоть… Вы пробовали искать в шкафу? – он останавливается в центре комнаты.
- В шкафу? Кто держит одежду в шкафу, Джон?
- Ну… Нормальные люди, - недоверчиво приподнимает бровь.
Через несколько секунд из соседней комнаты доносится разгневанный крик: «Кто, черт подери, положил мои рубашки в шкаф?!»

- Он всегда такой нервный, - миссис Хадсон ставит поднос с чайником на стол и качает головой. – Эта его работа…
- Миссис Хадсон, Вы уже собрались к Хардингам, – повязывает на шее галстук и взбивает волосы.
- Точнее, к мистеру Хардингу – вот и идите, пока я не вытащил на свет божий еще какой-нибудь Ваш секрет. И снимите эти серьги! В этой части Лондона любая собака знает, что их Вам подарил предыдущий муж, - женщина краснеет и закрывает дверь.
- И как?
- Как я догадался? – он придерживает фарфоровую крышку и аккуратно разливает чай. – Она накрасилась, надела самое дорогое платье и драгоценности – идет к кому-то в гости. Корсет на два сантиметра уже, чем обычно – идет к мужчине. Круг знакомых миссис Хадсон не так широк, чтобы выяснить, что позавчера мисс Хардинг отбыла на источники вместе со своим любовником, а вчера нам нанес визит и сам мистер Хардинг, что, кстати, послужило косвенной причиной моего выхода в свет, - протягивает мне чашку и устраивается за столом.
- И Вы можете рассказать о каждом?
- Да, это не сложнее, чем сказать «красный», если ты видишь что-то красное.
- Ну, знаете, Шерлок, многие видят красное, но принимают его за зеленое…
- Такие люди смотрят, но не видят, - откидывается на спинку кресла. – Вы приятны тем, что смотрите и видите – как художник, впрочем, но и это заслуга.
- Очень сомнительный комплимент, - снизу закрывается дверь.
- Когда дьявол спрашивал, каким даром - красноречием или логикой - я хочу обладать, я выбрал второе, - ставлю на пол чашку и открываю альбом.
- Тогда расскажите обо мне, - с утра рисовать проще: не одолевает ночная страсть, и эмоции приобретают приглушенные тона; Шерлок отбрасывает пряди и удобнее устраивается в кресле.
- Вам тридцать-тридцать пять лет, из вредных привычек: курение. Вы не женаты, состояние досталось по наследству, и Вы преумножаете его, хотя и занимаетесь рисованием. Иногда тратите крупные суммы на украшения и мужчин.
- Насколько, эм… очевидно… - я пылаю от стыда и любопытства.
- Что Вы содомит? Не особенно. У меня могли возникнуть проблемы, - смотрит поверх чашки. – Мне нравится Ваша бутоньерка.
- Спасибо, - с неудовольствием смотрю на набросок, и он перехватывает мой взгляд.
- У Вас плохо выходит, Джон, - надавливает пальцем на толстую линию шеи на рисунке. – Почему Вы не можете расслабиться? – дотрагивается до моего лацкана и вытягивает из петли гвоздику.
- Слишком большая ответственность, - расправляет лепестки и принюхивается. Мир останавливается, чтобы он смог уловить далекий аромат под слоем краски.
Чуть морщится и поворачивается ко мне, алчно пачкающему бумагу.
– Закройте глаза, - черт, все-таки неудачно прорисовал плечи! Начинает казаться, что выбор портрета – одно из самых необдуманных решений в моей жизни. Натюрморт, пейзаж - жанры, в которых Красота и Художник разделены, в которых Художнику разрешено дышать в процессе творчества, в котором еще нужно создавать Прекрасное, а не просто утопать в нем – выглядят очень заманчивыми.
- Что?
- Закройте глаза и продолжайте рисовать, - проводит гвоздикой по переносице.
- Простите, Шерлок, но… - фыркает и прикладывает ладонь к моим глазам.
Я замираю.
Какое-то время я нахожусь в темноте, пахнущей сиренью.

А потом под веками нежно-бежевым разливается тепло его руки, чайными разводами вырисовываются его непослушные кудри; капля белил, которую аккуратно растирает мое воображение, вычерчивая контур его лица, мелкая штриховка жилетки, кремовая рубашка – я немного подаюсь вперед, водя пальцами по эскизу.
Наши колени соприкасаются, и я вздрагиваю от этого неосторожного движения.
- Рисуйте, - чужой голос забирается ко мне в рот, когда я пытаюсь протестовать. – Рисуйте. Главного все равно не увидеть глазами, - легкое прикосновение цветком к моим губам.
- Измажете меня зеленым, - смешок – он отнимает ладонь, и я смотрю, как Шерлок закусывает бутон: капля сока сползает с губы и спускается по подбородку.
Робко снимаю ее и слизываю с пальца.

Он улыбается мне.
- Кто Вы, Шерлок? – наклоняется ближе – я приоткрываю губы, и он вкладывает горький цветок в мой рот. Дотрагивается чуть выше губ – поцелуй ангела.
- Я та любовь, что называть себя не смеет.
**
На исходе третьего дня, проведенного в мастерской без отдыха, сна и выходов за пределы четырех стен, я стою по колено в его телеграммах и нервно щелкаю выпачканными в краске пальцами в ожидании еще одной.
Боже, что за инвалидный способ общения, в котором нельзя передать не только интонации – нельзя целиком рассказать о том, что хочешь!
Он спрашивает, нравится ли мне Шелли, и я, вместо того, чтобы сказать, что порою предпочитаю легкой и воздушной поэзии Шелли тяжеловесную страсть Байрона, отвечаю: «Да».
«Вы видели море? ШХ». Конечно же, я видел море. Я видел его, когда путешествовал по Шотландии, видел его, когда плыл во Францию, видел море на тысячах картин. Еще я видел море в его глазах, и мне трудно так сразу определить, что было настоящим морем: безжизненная невыразительность волн или глубина его серых глаз. И поэтому я даю очередную короткую телеграмму: «Да».

Сумерки не находят в себе сил сгуститься в ночь и топчутся у моего окна, пока я заканчиваю прорисовку лица и шеи.
«Придете? ШХ».
- Сэр… простите мою дерзость, - Бэрримор услужливо забирает конверт и пододвигает тележку с кофе. – Но не лучше было бы пригласить джентльмена? Вы не можете сосредоточиться на картине…- глупость – думать, что его присутствие не будет меня отвлекать. Для чего вообще рисовать, если я смогу любоваться им?
- Нет.
- Это ответ на телеграмму, сэр? - поклон, створки дверей со скрипом сходятся.
Сегодня вечером это ответ на что угодно, - я рисую тонкую белую ленту от его уха до ключицы.
*
Он отбивает одиннадцать ударов вместе с часами, и поэтому я не сразу слышу этот посторонний стук за своей спиной.
- Джон? – резко оборачиваюсь, роняя на манжет каплю небесно-серого оттенка.
- Шерлок, как… что Вы здесь делаете?! – он приподнимает бровь и скрещивает на груди руки.
- Вы отказались прийти ко мне, - мне хочется слышать в его голосе тоску, но там только глухо рычит какое-то другое чувство.
- Я… я рисовал, - почему я оправдываюсь? – Простите, я не знал, что это так важно…
- Вы пообещали не дать мне заскучать, - раздраженно ведет плечами и подходит ближе ко мне. – И, несмотря на это, сегодня вечером я чуть не сошел с ума от сплина… - откладываю палитру и вытираю руки.
- Как Вы пробрались ко мне домой?
- У Вас не запирают черный ход – это было первое, о чем поведал мне бездомный с Вашей улицы за двадцать пенсов. Лучше, чем Синяя книга, не находите?.. Я не хотел, чтобы Ваш дворецкий нам помешал, – с победоносным видом присаживается на софу и проводит ладонью по вельветовой спинке. – Мне нравится, - бросает взгляд на картину и склоняет голову набок. Он напряжен, и его ногти, царапающие обивку, готовы исцарапать мое лицо. Почему он злится?..
- Хотите комплимент? – ставлю рядом свой рабочий стул, и его глаза, внимательно следящие за моими передвижениями, теплеют.

Он искал близости со мной – я придерживаю ребра, чтобы случайно не погибнуть в этом моменте. Шерлок хотел, чтобы я пришел, – касаюсь его подбородка, и только потом понимаю, что сделал.
Он поднимает голову и широко улыбается, когда я, смутившись, опускаю руку и сажусь рядом.
- Хочу два комплимента, - легкая усмешка, которую Шерлок, вытерев с губ, протягивает мне.
- У меня есть только один…– дотрагиваюсь до его запястья, и он разжимает ладонь.
– Ну так придумайте что-нибудь… - медленно ведет вдоль моих пальцев, поглаживая каждую фалангу: слишком ласково и немного щекотно, практически невыносимая нежность – обхватываю его кисть и чуть тяну на себя.
У него на губах – едва уловимый вкус лакрицы, и, когда я начинаю посасывать его язык, он шире открывает рот и закрывает глаза. Я не могу позволить себе этой роскоши: я должен смотреть на него, смотреть, не отрываясь; я должен запомнить, как подрагивают его ресницы, когда я облизываю его нижнюю губу, запомнить, как он придерживает меня за локоть, не давая отстраниться, когда я спускаюсь вниз по его шее, запомнить, как он прогибает спину навстречу моему поцелую между ключицами.
Я должен запомнить, как он разочаровывается, когда я говорю: «Это был мой первый комплимент».
- А… второй? – севший голос темно-фиолетового оттенка – мне хотелось бы иметь ленту из его слов, чтобы повязывать вместо бабочки.
- Я потратил два дня, чтобы найти подходящий тон для Ваших глаз, - он фыркает и прикрывает лоб ладонью.
- К чему эта педантичность? – нет, я не верю в то, что он не осознает, как он красив… Нет, я не верю в это, но он ждет моего ответа и сильнее вжимается в софу.
Отнимаю от лица его руку и аккуратно ставлю на безымянном пальце печать своего поцелуя.
- Вы прекрасны. И я хочу запечатлеть Вашу красоту, хочу сохранить каждую деталь. Я хочу поймать Вас. Хочу получить Вас всего. Хотя бы на холсте… - еще секунда – и я встану на одно колено. Я хочу присягнуть ему на верность, я хочу поклясться в вечной любви, я хочу остаться навсегда рядом с ним, только бы иметь возможность видеть его, только бы быть с ним, только бы знать, что он есть.
Я хочу обрести Искусство в нем. Я хочу, чтобы он присутствовал во всех моих картинах, в каждом моем мазке, я хочу, чтобы мы растворились в Творчестве и Творении. Я хочу посвятить себя ему.

Он смотрит на меня с какой-то невыразимой тоской и поджимает пальцы.

Я начинаю думать, что не стоит обременять других людей своими чувствами. Чувства вообще лучше держать в поэтических сборниках и не выпускать на волю, потому что они, голодные и неприрученные, могут съесть заживо.
Внутри моего горла зреет болезненный крик, и, когда он уже готов родиться...

Шерлок поворачивает ладонь внутренней стороной и гладит мою щеку.
И моя страсть, вытащив из моей грудной клетки сердце, послушно укладывается у его ног.

- И как называется этот цвет? – наши сомкнутые ладони лежат на его колене.
- Я назвал его «sherlocked»…
**
- Это лучшее, что ты написал, Джон, - сладковатый запах его сигарет смешивается с ароматом земляничного ликера.
- Спасибо, Джим, но здесь еще надо поработать над фоном… - лучше было бы перерисовать портрет, - я устало потираю лоб и присаживаюсь рядом с лордом Мориарти, лениво раскуривающим вымоченный в опиуме табак.
- Ты уже решил, где будешь выставляться? – игриво царапает мою шею и подсаживается ближе.
- Я не собираюсь выставлять эту картину, - изумленно приподнимает брови.
- Друг мой, ты нарисовал шедевр и хочешь оставить это в тайне? Любопытные люди – художники! Сначала они рисуют дрянь и показывают ее всем подряд, но как только дело доходит до Искусства – прячут картины на чердаке!
- Спасибо, что ценишь мои ранние работы, - Джим усмехается и проводит кончиком ногтя по моей щеке.
- Джон, ты же знаешь: первым я люблю тебя, вторым – твои картины, третьим – свой счет в банке. Так что не стоит оскорбляться, друг мой… - выпускает дым и тянется за пепельницей. – Почему ты не хочешь выставить работу?
- Я… - серые глаза Шерлока Холмса на портрете насмешливо щурятся, ожидая моего ответа. – К несчастью, я не могу показать ее чужим людям.
- Очень лестно, Джон, что наша дружба крепка, и ты не держишь меня за чужого, - забрасывает ногу на ногу и закрывает один глаз. – Дело в нем? – указывает на картину. – Дело в натурщике?
- Он не натурщик, Джим.
- Нет?
- Нет, - заинтересованно приподнимается с софы и поворачивается ко мне.
- Джон? Только не говори мне… - я смущенно отвожу взгляд, и он в изумлении округляет рот. – Мистер Уотсон, влюбляться в Вашем возрасте – что за моветон! – хлопает ладонью по колену. – Ох, Джон!.. – протяжно стонет и откидывается на спинку.
- Простите, лорд, что оскверняю чувствами Ваш взор, - Джим цокает и задумчиво переводит взгляд на портрет.
- Он действительно… так красив?
- Красив? Возможно, ты хотел спросить, действительно ли он выглядит, как Бог.
- И каков же ответ? – встает с софы и подходит к окну.
- Да. Он красив, как Бог, и умен, как Дьявол.
- Не бывает одновременно красивых и умных людей. Ум накладывает печать уродства на лицо и старит кожу, - отодвигает прозрачную гардину, впуская в мастерскую вечер.
- Так вот причина твоих морщин, - он смеется.
- Как зовут этого юношу, который так благотворно влияет на твое чувство юмора?
- Джим, прошу тебя… Я не хочу… о нем.

Мы с Джимом познакомились в Итоне, на последнем году обучения, когда я издыхал на курсе о рафаэлитах, а он весьма успешно посещал что-то из области юриспруденции.
Джим был прекрасным оратором, сумевшим после трех минут разговора смог убедить меня в том, что классическая живопись устарела и погибла, как, в общем-то, и вся Европа, и я занимаюсь не чем иным, как ars mori – искусством смерти – трачу время впустую, другое дело – прогулки с ним. В нем есть перспектива, новизна, и, что самое главное, - загадка. «Вы ведь хотите знать, как нарисовать Джоконду, мистер Уотсон? Поговаривают, что на картине – мой далекий дядя».
Он был остроумен, привлекателен и абсолютно невыносим.

Лорд Мориарти и пять его титулов прочно вошли в мою жизнь, не оставив там места ни для кого другого. Джим хотел знать обо всех моих друзьях, знакомых, возлюбленных, о том, что я делаю, где я нахожусь, он не знал ни меры, ни границ.
И по окончании семестра я позорно бежал от него во Францию, чтобы через два года вернуться и узнать, что он женат. Мне почему-то казалось, что женитьба должна была охладить его страсть контролировать других людей, но она, к несчастью, охладила его желание держать под контролем свою собственную жизнь: лорд Мориарти, более известный в узких кругах как «ДМ», поставил перед собой цель потратить все состояние. Джим стал адептом религии, божеством которой было Наслаждение.
И, что самое неприятное, он был восторженным неофитом, который проповедовал на каждом углу.

Я не был готов разделить с ним Шерлока.

- Как часто вы встречаетесь? – опирается о подоконник и шумно втягивает воздух.
- Ежедневно. Ты разве не собирался навестить леди Агату сегодня? – негромко барабанит пальцами.
- Так он приходит сюда? Неосмотрительно, Джон… - встряхиваю ладонь.
- Друг мой, давай будем честны друг с другом: я не хочу знакомить тебя с ним. Для меня Шерлок – новая манера письма, новое мироощущение, новое чувство, в конце концов, я влюблен в него! Для тебя он не более чем развлечение на один вечер.
- Если он так хорош, как ты говоришь, может, я увлекусь им?
- Ты женат, черт подери!.. – он со смехом радушно распахивает объятья.
- Ты повел себя сейчас не как джентльмен! Кто же говорит при посторонних о том, что мужчина женат? – неловкая ситуация: мне даже не нужно оборачиваться, чтобы узнать, что он здесь.
- Добрый вечер, Джон, - непринужденно оставляет на спинке кресла пиджак и развязывает шейный платок. – Вы не представите меня?..
- Лорд Джим Мориарти, мой старый университетский друг. Мистер Шерлок Холмс, - церемонный обмен рукопожатиями, который мне тут же хочется прервать. Шерлок с любопытством подносит ладонь к носу – глубокий вдох.
- И как же, мистер Холмс, вышло так, что Вы позируете моему другу? Я бы не смог проводить столько времени в его обществе, даже если бы передо мной стояла угроза казни!
- О, это моя небольшая прихоть, - Шерлок легко поднимается на помост и застывает в привычном положении натурщика.
- Прихоти Шерлока – закон для всех, кроме него самого, - усмешка в ответ на мою реплику.
- Я еще даже не переменил позы, а Вы уже взвинчены, Джон, - корчу недовольную гримасу за мольбертом. Невыносимая манера двигаться, когда я рисую его.
- Как Джону удается писать Вас, если Вы меняете позу?
- Я думаю, так даже получается лучше: ему приходится постоянно смотреть на меня, и он не тонет в рисовании. Он обращает на меня больше внимания, и мне не так скучно, - Джим усаживается за моей спиной и закуривает.
- Будете, Шерлок?
- Я не курю, - немного заносчиво приподнимает подбородок и кладет руку на талию.
- А зря. Молодому человеку в Вашем возрасте нужно какое-то серьезное занятие. К примеру, курение, - тихий смешок с помоста.
- Джим, ты уже дурно на него влияешь, - отставляю кисть в сторону.
- Хорошего влияния, мой друг, вообще не существует!
- Почему же? – Шерлок поправляет волосы и делает шаг вперед.
- Потому что влиять на кого-то – значит передать ему свою душу, свои чаяния, мечты, надежды, грехи и пороки. Влиять на кого-то – значит сделать подобным себе, блеклой копией. Хотя, я бы с удовольствием пообщался с копией Вас, Шерлок.
- О да, Джим, ты знаешь, о чем говоришь, - ядовито шепчу в холст, видя, как блестят глаза Нарцисса на помосте.
- И у Вас есть доказательства этому?
- Мы можем провести эксперимент, - скрип половиц, когда Холмс сбегает вниз по ступенькам и замирает рядом с моим плечом. Он слишком чуток и улавливает каждую ноту из мелодии Гамильтона; закрываю глаза.
- Какой эксперимент?
- Я приглашаю Вас с Джоном завтра к себе на ужин, - ужасное предложение. «К несчастью, Джим, мы вынуждены отклонить его…» - сжимаю кисть. О господи, я подумал «мы»!..
- Вы хотите повлиять на нас с помощью еды? Она будет отравлена?
- Он будет говорить, - утомленно вытираю руку. – Джим – нечто среднее между ведьмой и сиреной: его речи невозможно не слушать, но они погубили уже не одно поколение юношей, - лорд польщено улыбается. - Вам не стоит принимать это приглашение, Шерлок.
- Но это могло бы развеять мою скуку, - дотрагивается до сгиба моего локтя и в раздумье прикусывает губу. – Мы должны пойти, Джон.

Нет. На самом деле, это последнее, что стоит сделать.
Но он так восхитительно говорит «Мы должны пойти», что я не нахожу в себе силы отказать.

- С удовольствием.
- Возьмите мою визитную карточку, на всякий случай, - Джим пожимает его ладонь. – Ну что же, мне пора… Тетушка действительно уже заждалась.
- Куда Вам?
- В Майфейер, - Шерлок кивает и берет свой пиджак.
- Это по дороге, - я не верю своим глазам! Он собирается уйти сейчас?
Видя мое замешательство, он дожидается, пока Джим выйдет из комнаты, и негромко бросает в сторону.
«Ближе к полуночи».

Ближе к полуночи мне хочется встретиться с Шерлоком Холмсом, а не с копией Джима Мориарти! – но я молчу.
И смотрю, как он закрывает за собой дверь.
**
- И какие дела могут быть у юноши Ваших лет в районе Майфейера? В местах, где собирается аристократия, обычно не продохнуть от дорого парфюма и разговоров о погоде, - лорд приоткрывает перед ним дверь кэба; сосредоточенный кивок в знак благодарности.
- Любопытно увидеть человека, у которого Вы покупаете опиум. Вы знаете, что это противозаконно? – Шерлок отворачивается к окну и прижимается лбом к стеклу.
- А Вы знаете, что не стоит мне угрожать? – Мориарти ласково трогает его за плечо и дует на волосы.
- Я и не собирался. Просто хотел проверить одну гипотезу, - отмахивается. – Почему Джон не пытается Вас остановить? Это, как минимум, вредно.
- У нас с ним есть один небольшой уговор: он не лезет в мои дела, а я не лезу в его.
- Только Вы почему-то не выполняете свою часть сделки, - в голосе отчетливо слышна насмешка.
- Туше! – Джим примирительно поднимает ладони и, складывая их вместе, касается лба, формулируя вопрос, но мистер Холмс умеет читать мысли, поэтому он тут же отвечает:
- Вы слишком нервничали: постукивание по стулу и полу. Было бы странно, если бы Ваша тетя вызывала такую бурю эмоций, - водит пальцем по двери. – Тогда я обратил внимание на то, что Вы постоянно крутите в руках сигарету, но затягиваетесь через большие промежутки. Значит, пытаетесь растянуть последнюю сигарету, но для чего? Спустившись с помоста, я почуял этот приторный запах – и… - лорд Мориарти несколько раз хлопает в ладони и отворачивается от Шерлока.
- Джон говорил, что Вы умны, но я принял это за присущую ему идеализацию объектов своих… чувств.
- Вы склонны к поспешным выводам. Это печально.
- В данный момент я склонен полагать, что Ваш интеллект станет достойным украшением завтрашнего ужина, - на щеках юноши появляется румянец.
- Вы льстите мне.
- В эти трудные времена денег мне хватает только на комплименты! – смешок. – Неужели Вы не привыкли слушать подобное от… Джона? – скабрезная улыбка.
- Вы порочны и хотите видеть порок в других, - надменно выпрямляется.
- Ах, милый! – лорд заливисто смеется и всплескивает руками. – Все люди порочны по своей природе! Я же просто не считаю нужным скрывать то, что гнету моральных норм я предпочитаю удовольствие. В каждом из нас сидит грешник, Шерлок: кто-то наслаждается музыкой, кто-то - живописью, а кто-то упивается литературой, - люди пытаются найти в культуре то, чего в ней никогда не было и не будет – животного облегчения, освобождения от бремени страстей. Страсть может быть утолена только страстью!
- Вы очень уверенно говорите о нравственности…
- Все потому, что я не обладаю ни толикой этичности. Лучше всего говоришь о том, чего не знаешь; в противном случае можно пуститься в описание собственных переживаний, а нет ничего скучнее, чем чужие сны и чужой блуд. Шерлок, Вы молоды, сейчас Вы можете сделать все, что угодно! Нельзя быть рассудочным! Нужно жить, друг мой! Чувствовать каждое мгновение этой скоротечной жизни! Carpe diem!! – он усмехается и накручивает на палец темные волосы.
- Хотите, я расскажу Вам, почему согласился на портрет?
- Безусловно, - Джим поворачивается боком и дружески пожимает ладонь юноши.
- Потому что однажды Красота уйдет, и ее следы порастут травой. Ars longa, vita brevis est. И я буду юным только на картине, точнее не я, а мое тело, тогда как по мере того, как прощальная песня молодости будет становиться громче, мой рассудок будет приобретать остроту.
- Ах, так Вы цените ум? Ум, который гнется под тяжестью воспоминаний и однажды проламывается? Ум, который притупляется возрастом и консервируется временем? Ум, который пытлив только в юности, а с годами превращается в грузную старую псину? Шерлок, Красотой хотя бы можно любоваться!
- Для понимающего человека красота ума так же ценна, как и красота тела, - Джим хмыкает в ответ.
- Друг мой, боюсь, Ваш путь и путь Художника пересеклись на очень краткий миг… - Мориарти наклоняется ближе и заговорщицки шепчет: - Джон будет любить Вас, только пока Вы будете красивы.
- Что же, это повод быть вечно молодым.
В кэбе повисает тишина.

- Вы очень умны, мистер Мориарти, - стучит по перегородке.
- Прошу – Джим.
- Мне не было скучно.
- Обращайтесь, Шерлок. Свою первую тысячу я заработал, не давая скучать красивым молодым людям! - он смеется, понимая, насколько вульгарно они оба выглядят со стороны.
- Доброго вечера! – за спиной еще звучит довольный смех.
*
- Добрый вечер…
- Вечер, мистер Уотсон! Ох, как прекрасно пахнет! – она руками взбивает аромат лаванды, как перину, и блаженно закрывает глаза. – Да, проходите, будьте добры, - страх делает лестницу похожей на дорогу к Голгофе.
- Оставьте дверь открытой, Джон, - он взмахивает рукой с софы и едва приподнимается на локтях, чтобы поприветствовать меня.
- Жаждете внимания публики? – поднимает бровь и с недоумением смотрит на меня.
- Нет. Сейчас миссис Хадсон принесет нам чай, не хотелось бы провоцировать ее на подслушивание закрытой дверью.
- Вы слишком доверяете своей домовладелице.
- А Вы слишком доверяете своим друзьям. Присаживайтесь, - оглядываюсь в поисках привычных кресел.
- Вы сожгли мебель? – он подтягивает колени к груди.
- Именно. Но она плохо горела, и я подбросил туда немного своей благопристойности.
- Добрый вечер, лорд Джим Мориарти.
- Ваша ревность нелепа. Лучше дайте сюда букет, - мне ничего не остается, как вложить в его ладонь пряную траву.
- Я не ревную, - он зарывается носом в лиловые цветки и прикрывает глаза.

Пальцы невыносимо жжет желание зарисовать его сейчас.
Точно так же, как жжет сердце желание поцеловать его.
Точно так же, как жгут мои легкие слова: «Какого черта Вы ушли от меня?!»

- Конечно нет. Я бы тоже не ревновал предмет интерьера: им могут восхищаться все, и в этом нет ничего зазорного, - растирает листья.
- Чай, джентльмены!.. Не стойте, мистер Уотсон, присаживайтесь на софу – кресла вычистят к пятнице. Доброй ночи, господа.
- Доброй, миссис Хадсон, - с неохотой сажусь рядом с ним и с рвением изучаю противоположную стену.
- Джим сказал, что я заинтересован Вами в качестве дополнения к своей гостиной?
- Боюсь, я не так дорог Вам, как серебряный фавн или Гермес из слоновой кости, Джон. Их Вы будете любить всегда. А долго ли Вы будете любить меня? – он отрывает от стебля листок и бросает его на пол. – Это интересная задача…
- А кто сказал Вам, что я люблю Вас, Шерлок? – он приподнимает с подлокотника голову и удивленно смотрит на меня.
- Вы не любите меня? – какое удовольствие – говорить ему вещи, которые не следовало бы.
- Нет, - прикладывает сложенные вместе ладони к губам.
- Вот как... Значит, я зря не пошел на встречу, которую назначил мне сегодня Джим.
- Ох, он мастер писать замысловатые сообщения на другой стороне своей визитки!
- Вы тоже пали жертвой надписи «лорд»?
- Почти, - он криво улыбается и опускает на пол букет.
И укладывается головой на мои колени.
- Раз уж Вы не любите меня, нет смысла делать вид, что я не устал за сегодня. Позировать Вам невыносимо, - запускаю пальцы в его густые волосы, и он закрывает глаза.
- Знали бы Вы, как невыносимо Вас рисовать, - обвожу ушную раковину – он приоткрывает губы, но тут же поспешно закрывает руками лицо, чтобы я не увидел, как кармин остается у него на щеках.
- Почему?
- Я думаю только о том, как поцеловать Вас, - возникает пауза, и он шумно вдыхает.

Я перебираю его волосы и изредка наклоняюсь, чтобы дотронуться губами до щеки или лба. Через некоторое время он скрещивает руки на животе и открывает глаза.
- Вы знаете какие-нибудь стихи?
- Что?
- Стихи.
- Ну… конечно. Я же художник.
- Читайте, - хмурится и выжидающе смотрит на меня. – Читайте, Джон! Я хочу… - обрывает себя на полуслове и закусывает губу.
- Чего Вы хотите, Шерлок? – но он молчит и теребит пояс халата.

В открытое окно влетает шелест листвы; лето: близкое легкое небо, которым можно напиться, мелкие осколки льда в виде звезд, мягкие облака и полная луна.
Смог бы я увидеть это без него?..
Ласково провожу по его скуле и останавливаюсь у кромки губ.

- «…Скольких поцелуев, вопрошаешь, Лесбия, достанет мне и хватит?
Сколько есть песка в Кирене — знаешь, между усыпальницею Батта
древней и Юпитера в пустыне Ливии оракулом священным —
иль в ночи безмолвной сколько видно звезд, любви союзниц сокровенной…» - едва слышно спрашивает меня:
- Скольких?
- Сорока будет достаточно.
- А что потом?
- А потом я полюблю Вас, - он долго смотрит на меня.
Поднимается на локте и касается губами моей шеи.
- Один, - поцелуй под кадыком. – Два.
**
Я учу подлокотник своего кресла чечетке, когда он входит в мастерскую.
Ему не хватает кнута, чтобы осадить меня звонким щелчком в воздухе, чтобы показать мне свое превосходство Мастера, ведь он хладнокровен и собран, в то время как я стремлюсь в своей страсти сродниться с животным, и прилагаю усилие, чтобы не рычать.

- Вы опоздали на два часа, Шерлок, - он становится рядом со мной и опускает руку на мое плечо.
- Вы в ярости?
- Еще минута – и я мог бы покончить с собой.

Разлука с ним, пускай и на несколько часов, невыносима.
Чувства всегда отупляют разум: я не хочу никого видеть, не хочу ничем заниматься, не хочу никуда идти. Я могу предаваться только одному занятию – ждать его, воскрешать в памяти его образ, чтобы мне не было так одиноко. Даже когда его нет со мной, он незримо присутствует рядом.
Я неполноценен без него, я только часть человека, я рыдаю от бессилия и тоски.
А он задерживается на два часа, приходит в новом фраке и с новой улыбкой.
Любовь к лицу только тем, кого любят; любящие же похожи на обезображенных жертв проигранной войны с собственным сердцем.

- Возьмите это, - я протягиваю руку вверх, слегка задевая его щеку, и он бессознательно отстраняется от этого прикосновения.
- Джон… - мягкие тона неловкости.
- Шерлок, прошу Вас! – он прикладывается губами к моим сжатым пальцам и отходит к окну.
В этой позе я похож на умирающего, мне хочется позвать своего душеприказчика, но голоса хватает лишь на сиплое «Шерлок».

Он первым прерывает молчание:
- Я не могу принять этот подарок.
- Умоляю Вас, какой же это подарок? – мне приходится встать, преодолевая немощь, и сделать к нему шаг, хотя и кажется более подходящим сохранить дистанцию между нами: я, с взъерошенными волосами, с лихорадочным румянцем, с поджатыми от бессилия губами, и он, с царственной улыбкой, подставляющий свое лицо под холодный лунный свет.

Я заблудился в высоких жестких колосьях ржи; я кричу от беспомощности, потому что тону в собственных чувствах, а он стоит где-то на окраине и не откликается на мой зов. Мне хочется бросить ему в лицо перчатку, обвинить в бесчестности, но он отвлекается от созерцания неба и поглаживает свое предплечье, смущенно поднимая на меня взгляд.

Он должен стоять на утесе, выпростав ладонь к морю, чтобы волны, ища его, самоотверженно разбивались о скалы. Он должен замереть, остановиться, потому что мир хочет поймать его ласки, мир хочет улечься у ног отпрыска Красоты и Смерти. Он должен подняться в небо, к звездам, он должен вернуться туда, откуда он пришел.
Но сегодня он остается со мной.
Делая подобный подарок, он не может принять ответной любезности.

– Шерлок… - не открывает глаза, когда я провожу ладонями по лацканам его пиджака и растягиваю петлицу.
- К чему это, Джон?
- Вам пойдет светло-голубой, - расправляю бутоньерку из фиалок – я не ошибся! Мелкие нежные цветки прекрасно дополняют его внешний вид – во мне чувствуется гордость охотника, который поймал в силки восхитительное переживание чужой красоты.
- За каждым жестом кроется подтекст, а Вы не хотите сказать, для чего дарите эти цветы. Я делаю вывод, что Вы пытаетесь что-то скрыть от меня. И мне не нравится это, - сцепляет руки на коленях. – Знайте, что, когда человек молчит, начинает говорить его сердце, а я провел несколько лет, слушая этот шепот.
- Мое сердце не шепчет, Шерлок, - запрокидывает голову кверху, разглядывая небо. – Я бы даже сказал, что его громкие речи в Ваш адрес меня порядком утомили, - сажусь рядом, и он подает мне руку – мягко сжимаю его пальцы. – Фиалки символизируют юность, нежность и… любовь, - Шерлок пододвигается ближе, но неловко задевает меня ногой и тут же аккуратно дотрагивается до моего бедра, очищая след. Мы оказываемся совсем близко, и я слышу, как он выдыхает:
- Значит ли это, что как увянут цветы, так зачахнет и Ваша любовь ко мне? – мне больно терпеть его неуверенность - я беру в ладони его лицо и легко касаюсь губами щеки, уповая, что мне удастся донести до него свои чувства.
- Знаете ли Вы, мой милый, разницу между любовью и страстью?
- Нет, - он едва приоткрывает рот, отвечая мне.
- А между страстью и желанием?
- Нет… Я мало что понимаю в чувствах, но это неважно, Джон, - он обнимает меня за талию и прижимается губами к моей шее.
- Нет?
- Нет. Я просто хочу, чтобы это длилось вечно, - мы сидим в тишине, и я боюсь вздохнуть.

Мне хочется сказать ему, что я буду с ним до скончания века, до конца эпохи, до того, как пепел и земля не укроют нас. Мне хочется сказать, что в моей жизни не было ничего лучше, чем он, сказать, что я готов посвятить всего себя служению ему. Мне хочется сказать, что я обязан ему столь многим: я снова хочу рисовать, я заново переживаю свою юность, я счастлив, как никогда не был. Мне хочется наговорить ему банальностей, смутиться этого, а потом искупить все на новом языке, который продиктуют мои чувства. Мне хочется показать ему Вселенную, которую он создал за такое короткое время.
Мне хочется сказать ему, что я люблю его. Что я любил его с первой секунды. Что моя любовь к нему была знакомым чувством, которое я наконец встретил.
Но в наше время некоторые до сих пор знают значение этих слов. И я боюсь, что он поймет все то, что я скажу.

Зачем он добивается моей любви? От нее нет никакой пользы: она не подойдет к цвету обоев в его гостиной.
- Джон… - Шерлок обхватывает губами мочку моего уха и трется носом о щеку. – Посмотрите налево, - он отпускает мою руку и указывает на две яркие звезды. - Это созвездие Гончих Псов.
- Вы увлекаетесь астрономией? – мой голос надламывается, и я прячусь.
- Нет, совсем нет. В следующий раз, когда я признаюсь Вам в любви, а Вы проигнорируете это, ищите меня там. По вечерам я люблю пробежаться наперегонки до края Вселенной, - он резко встает, но я успеваю схватить его за руку.
- Я скажу Вам об этом. Не сейчас. Но скажу, - он горделиво расправляет плечи и стаскивает меня с окна, игнорируя мою реплику.
- Пойдемте к сэру Джиму. Думаю, он заждался нас.

Я чувствую себя побитым животным.
Он останавливается в дверях и бросает:
- Не опоздайте с признаниями.

@темы: fiction

---

Ретардация — задержка развития действия включением в текст внефабульных элементов.

Мезархия — повторение одного и того же слова или слов в начале и в середине следующих друг за другом предложений. Употребляется для создания ощущения монотонности текста и одновременно усиливает гипнотический эффект.

Минус-приём — литературный приём, состоящий в отсутствии в тексте тех или иных значимых элементов, наличие которых ожидается читателем. Суть минус-приёма — в отталкивании от современной тексту или более ранней литературной традиции. (вот ты, мой хороший :3!)

@темы: книги

---

Давай на Кубу.
Устроим танцы свободы.
Будем курить сигары.
Море оближет ноги.
Мертвая Эвора будет петь мертвые песни.

Будет тишина. Не будет никаких поцелуев.

Что за дерьмо. Я ненавижу теплые страны.

Мне хочется в туалете засунуть себе пальцы в рот, чтобы меня наконец вытошнило всеми этим порченными словами.
И чтобы отпустило.
Чтобы отпустило, дружок, мне очень хочется.

Перечитал Уайлда.
а почему, собственно, я должен читать эти прекрасные книги и страдать.
Ближе к часу я начинаю понимать фашистов.

---

- Море никогда не загноится. Море - это всегда открытая рана. Ты понимаешь, о чем я?

//

---

лирика

Меня, как и вас, волнует вопрос, почему Джон такой мудак, но пока никто не может дать убедительного ответа, и мы имеем дело с теми фактами, которые у нас есть.
И теперь, когда я все-таки написал часть, я смогу с чистой совестью пойти возиться в кучке недописанных мини.

Какой я молодец.
Еще бы придумал что-нибудь с оформлением, но будем считать, что это такая фишка: выкладывать текст и какую-то бессвязную с ним пикчу.
О, и да. Я проебался с делением на главы, но знаю, что никто и не ждал, что я вдруг я решу их соблюдать.
Пусть лежит здесь, как бы готовый, но вдруг я что еще решу ночью повылизывать.

Название: Time waits for no one
Авторы: Alien Vitrol & Entony
Бета: Hideaki
Фэндом: Sherlock BBC
Персонажи: Шерлок Холмс/Джон Уотсон, Шерлок Холмс/Джим Мориарти

Рейтинг: NC-17
Жанры: Драма, Детектив
Размер: max
Предупреждения: Насилие
Саммари: черные ходят первыми и выигрывают.
Комментарий: «Насилие» в предупреждениях стоит не оттого, что кто-то разок-другой ударил друг друга по щеке.
Права: в мире постмодернизма нет ни Автора, ни прав на тексты

текст2

Еле доходит до лестничного пролета между этажами, упирается лбом в косяк двери на кухне и за несколько минут впервые вдыхает. Почему Джон?.. Как Джон?.. – стоило бы сформулировать вопрос, но сознание беспечно раз за разом проигрывает «Шерлок…», заставляя защищаться от чужого голоса. Ему не хочется этого слышать. «Почему же? Почему?» - въедливая рефлексия, черт подери, это не твое дело.
Подносит кулак ко рту и с силой кусает, зажмуриваясь. На губах остаются чужие привычки: запах лосьона для бритья с мятой и сигарет, спрятанных в щели между матрасом и кроватью; напоминание о прикосновении браслетом защелкивается на руке. А может, покурить?.. – мотает головой из стороны в сторону, трет ладонью шею.
Болезненная беспомощность: ему хочется помыть руки, но он стоит в дверях кухни и с трудом представляет, как преодолеть пространство до раковины. Нужно дойти до нее и опустить кисть в прохладную воду, но он не может заставить себя сдвинуться с места. Вымой руки и все будет в порядке, - да, отличное решение. Теперь нужно просто шагнуть… - скрип кровати наверху, он вскидывает голову и вслушивается.
Джону, наверное, снилось что-нибудь по мотивам сегодняшнего дня – так же часто бывает: люди спят и им снятся сны, иногда плохие, вот и Джону приснился плохой, в этом нет ничего необычного. Надо поставить больше условных конструкций, наполнить эту мысль гипотетическими «бы», «возможно», «вполне вероятно», впихнуть в нее максимальное количество сомнений, потому что Шерлок понятия не имеет, как это происходит на самом деле.
Он стоит здесь, в полной темноте, на холодном полу, кутаясь в халат и не решаясь шагнуть дальше, по причине того, что абсолютно не знает, почему Джон кричал. И если он не знает этого, то, может, он не знает чего-нибудь еще?..
Кухня выглядит еще темнее, чем она есть на самом деле. Это темнота от его незнания, а черные пятна заставляют Шерлока Холмса дышать чаще.
Хлопает по выключателю, сжимает пальцы в замок и присаживается, отрывая пятки от пола. Ему нужно поспать: всего лишь три ночи без сна, но тени уже не совпадают с предметами.

Хочется пить: поднимается и проходит эти жалкие полметра, касаясь предметов: стол, стул, металлические ручки ящиков - водит ладонью по закрытым шкафчикам в какой-то неясной надежде на озарение, открывает верхнюю полку. Бокалы. Раньше там стояли чашки, точнее, одна чашка, но теперь там стоят бокалы. Откуда они вообще появились?.. Зачем Джону бокалы? – ах, да, - в висках неярко пульсирует боль, - он же иногда приводит своих девушек, да и к тому же общие праздники, много людей собирается... С этим все ясно. С этим все ясно, но тогда почему Шерлок не может объяснить крик Джона? – надавливает на скулы.
Задевает пальцами тонкую ножку бокала, подтягивает к себе и ставит на край стола. Мерное гудение; мочит ладонь в ледяной воде – приятно: холодная лента стягивает кисть, он поднимает рукав халата и просовывает руку до локтя под кран. Неудачное движение – бокал с хрустом целуется с полом. Предметы предают его – взгляд, полный непонимания. Трясет головой.
- Возьми себя в руки, - тихое шипение, когда наклоняется, чтобы поднять осколки. Надоедает эта медлительность; движения кажутся бесконечными, мир находится в режиме слайд-шоу: статичная картинка, темный экран, еще одна картинка. Складывает в ладонь куски стекла.
Небольшой равнобедренный треугольник, похожий на наконечник стрелы, в нем есть что-то от Мориарти, а этот, маленький квадратик напоминает девочку - поднимает к лампе, и кусок играет разноцветными бликами: стекло притворяется алмазами. Вот эти неровные куски можно принять за исполнителей убийства: неотшлифованные, но острые и легко входят в плоть…
Оставляет части разбитого бокала на столе и касается колючей стеклянной пыли: между пальцами раздается шуршание песка, пока другой рукой он пытается собрать бокал обратно. Мориарти и исполнители, Мориарти и девочка, девочка и исполнители. «Они не собираются вместе…»
- Должно быть что-то еще… - а, черт, порезал ладонь! - отбрасывает треугольник на другой конец стола, встряхивает рукой в воздухе и приникает губами к порезу: как будто глотнул морской воды – солоноватый привкус. Собирает пригоршню виноградного сока, пока пытается найти на кухне бинт или пластырь: полная несостоятельность. Что люди делают, когда режут ладонь? Как люди вообще справляются с тем, что их тела в любой момент готовы начать кровоточить? Выливает на пол кровь из ладони, вызывая новую волну головной боли: капает слишком громко, как это не разбудило весь район?
- Черт… - все не на своих местах, оно, конечно, никогда на них и не было, но он знал, что где лежит, а теперь надо поднимать Джона, чтобы окончательно не испачкать кухню.
Такое ощущение, будто его волнует состояние кухни. Будто ему не плевать, - останавливается в дверях собственной комнаты. Он хочет разбудить Джона. Он хочет сказать Джону, что порезал ладонь. Он хочет, чтобы Джон ее перебинтовал, чтобы Джон заставил его лечь спать, чтобы Джон сказал, что он блестяще распутал убийство…
Пинает ногой дверь ванной. Он ничего не распутал – в этом вся проблема. Он ждал дела, и он его провалил.

Роется в коробке с медикаментами, держа руку на отлете. Конечно, у него ничего нет… зачем ему держать у себя обезболивающие и бинты, если у него есть Джон? – очередная волна тупой головной боли.

Шерлок не спит третьи сутки, но это не бодрствование, основанное на самоистязании и силе воли. Он не спит, потому что не хочет пропустить ни секунды из того, что произойдет. Он не может лечь спать.
Он слышал это дело: как оно шуршало перед дверью, как поднялось по ступенькам, как спряталось в камине – не было никакой возможности уснуть. Он должен был следить за тем, чтобы Джон не спугнул, не закопал в пепел это прекрасное, изящное дело. Ему нужно было кормить его с рук, поддерживать температуру в комнате, Шерлоку нужно было вырастить его, чтобы оно свернулось у него на коленях и далось в руки. То, что предвещала эта головоломка, это нельзя осязать, услышать, увидеть. Это буквально доля секунды, мгновение, это можно растереть на пальцах и почистить этим порошком зубы, это нельзя сохранить, это нельзя запомнить. Этому можно только отдаться, полностью, без остатка, вобрать в каждую клетку своего тела, растворить в своей крови, сжиться с этим, посвятить себя этому, принести себя в жертву.
Дело обещало показать логику вещей: мир упорядочен, во всем есть связь, одно тянет за собой другое, во всем есть нити, - и это не «эффект бабочки». Это принцип работы Вселенной. Шерлоку любопытно узнавать подобные мелочи.
Он мог бы не спать еще дольше, но Лестрейд написал на третий день. Шерлок практически увидел, как дело вспорхнуло из пепла и осветило собой квартиру. Но он не смог поймать ни одной искры.

Недовольство собой – вот что это.
Он снимает халат, до упора выкручивает кран и подставляет лицо под тяжелые струи. Неудовлетворение ящерицей ползет по позвоночнику, кусает за плечо и тянется испить из губ. Открывает рот и наглатывается воды.
Нужно сконцентрироваться.
«Шерлок…» - сжимает зубы и глотает.
Сконцентрироваться. Джон и его эмоции – это совсем не его область. Стоит заниматься только тем, в чем ты по-настоящему хорош.

Не обтирается полотенцем – по обнаженному телу стекают капли, пока он выжимает воду из волос и массажирует затылок. В череп всаживают еще несколько спиц мигрени.
«Вышлите фотографии. – ШХ». Распахивает шкаф – брат Ганимеда не слишком озабочен выбором одежды: во всем хорош, все подчеркивает его внешность, все ему идет. Если бы он только это замечал. Подтягивает ногу за пятку, выуживая рубашку. Интересно, как часто людям говорят: «У Вас потрясающее ахиллово сухожилие. Я готов за него умереть». Интересно, как часто это слышит Шерлок.
«А если бы я спал?» - что за предсказуемость. Опускает ногу, разминая плечи: можно посчитать позвонки, можно дорисовать крылья.
«Вы сейчас пьете кофе и ждете результатов графологической экспертизы. Можно прислать с курьером. – ШХ».
Застегивает рубашку, просовывает руки в пиджак, поправляет воротник – новая кожа для новых мыслей. Пропускает пальцы под пуговицами и царапает ключицы. Ничего. Вообще ничего – то состояние, когда мозг принимает поспешное решение абстрагироваться от реального мира. Смотрится в зеркало, ероша волосы. Откуда красная полоса на шее?.. – а, да, рука. Смотрит на нее с укоризной: что за своевольная конечность, которая считает возможным мало того что резаться, так еще и не сразу заживать?
«Через десять минут».

Можно сварить кофе. Или передвинуть кресло к зеркалу. Или оставить на зеркале абрис своей руки.
Надавливает пальцами на пальцы, расширяя порез, и вплотную прижимает ладонь к гладкой поверхности.

- Спасибо, - открывает и закрывает входную дверь, распечатывает пакет.
Тело, цех, лифт, прижизненная фотография – педантично развешивает на стене рядом с отпечатком, отходит на несколько шагов, задумчиво наклоняет голову набок и перетаскивает кресло на середину комнаты.
Ариадна Лисса улыбается Шерлоку Холмсу из зеркала и зовет с собой в увлекательное путешествие.
*
Джону снова пятнадцать: снимает боксеры с засохшим пятном, сопровождая его утренним хриплым «Дьявол!», стягивает простыню с кровати, бросает в корзину с грязным бельем. Унизительное понимание того, что он слишком давно не был ни с кем. Не менее неприятная мысль о том, что он не особенно кого-то искал.

- Утро, - никакого ответа, только ритм какой-то мелодии на подлокотнике кресла. Начал собирать на стене «паутину» - знак заинтересованности, едва слышный выдох «Слава Богу» под свитер. Безусловно, не самая приятная компания – девочка и ее расчлененное тело, но с этим можно смириться. Молл, крупные планы, - опирается руками о спинку кресла, вглядываясь в обилие изображений. – Шерлок? – нулевая реакция, Джон подходит к зеркалу и проводит пальцем по следу. – Шерлок, чья это кровь? – разумный вопрос – Холмс касается рта сложенными вместе ладонями и прикрывает глаза. – Шерлок! – тащит за локоть, вырывая руку, - зря: тот от неожиданности со свистом втягивает воздух и прижимает к себе ладонь, продолжая молча сидеть. – Почему ты не разбудил меня?! – грохот на кухне в поисках аптечки. – Господи, откуда столько… - «откуда столько крови?» - что-то сжимается внутри, и он оглядывается на Шерлока. - … откуда столько осколков?

Джон что-то говорит, надо бы послушать Джона… «К черту, к черту! Сейчас найдем это, сейчас найдем», - глаза бегают с фотографии на фотографию, и он в нетерпении облизывается.
Уотсон встает на одно колено рядом с креслом – «А как же нога?..» - поливает антисептиком рану, мало заботясь о ковре, - пальцы дергаются.
- Боже, ты как ребенок! – как на это посмотреть, как посмотреть. В конце концов, это не Шерлок сейчас не может сдержать чисто детского желания затопать ногами: тонкий стебель пореза заканчивается кровавым бутоном – он просидел здесь всю ночь. Человек, который не любит подстригать ногти, потому что ему некомфортно. Сидел и терпел. – Почему ты не разбудил меня? – тихо, внятно, чтобы услышал. Поворачивает голову – и становится слишком похожим на омаж (4): сейчас Джон, не вставая с пола, принесет клятву верности, и Холмс окрестит его мечом.
- Потому что ты спал.
- Почему это не остановило тебя вчера? – беседа однозначно исчерпала себя - отворачивается и прячет ладонь в пиджаке. Уотсон со вздохом поднимается. – Будешь завтракать? Черт, да что ты умудрился разбить?.. – Галатея застывает, прикладывая перевязанную ладонь к губам, и лишь очень прозорливый наблюдатель мог бы заметить, как шевелятся ее губы, произнося «Спасибо».

Глава 2/Crime 2
- Мама, почему мы должны уходить раньше? – девочка надувает губы и с неохотой плетется вслед за женщиной. – Можно я еще немного поиграю с Патриссией? Ну мама!
- Эмма, хватит! Ты же видела объявление: сегодня парк закрывается раньше, и нам пора домой.
- Ну мама, немножечко поиграть! Ненадолго! – хнычет и еле шевелит ногами. – Ну мама!
- Эмма, я сейчас пожалуюсь на тебя! – женщина отпускает руку дочери и поворачивается в сторону скамейки. – Ты мне не веришь? …простите! – он отрывается от телефона и вежливо улыбается.
- Не слушаешься маму? Ай-я-яй, мама ведь хочет как лучше, - девочка недоверчиво наклоняет голову набок.
- Мама не хочет, чтобы я играла с Патриссией!
- Да ну что ты! – отмахивается от этой дурацкой идеи. – Сегодня же бал у фей!
- Бал? – глаза округляются, и она приоткрывает рот. – Настоящий бал?
- Да-да, самый настоящий, - с готовностью кивает. – Феи очень не любят, когда им мешают, поэтому они переносят время закрытия парка на час раньше, чтобы успеть приготовить клумбу для танцев. И твоя мама не хочет, чтобы ты случайно сорвала феям праздник, ведь тогда они обидятся и начнут похищать маленьких детей!
- Правда? – задирает голову, ожидая подтверждения со стороны родительницы.
- Конечно, - притворно всплескивает руками. – Просто это секрет, и его нельзя всем рассказывать…
- Ну… Тогда быстрее идем! Что же ты стоишь, мама?! – женщина беззвучно произносит «Спасибо» - он понимающе кивает.
«Отправить» - через два квартала отсюда у мужчины в костюме от Brioni появляется подтверждение того, что феи не знают меры в своем веселье.
**
А сколько времени, в принципе, он может сидеть неподвижно? «Ох, он опять не вставал весь день! Я так за него беспокоюсь!» - «Вы же знаете Шерлока, миссис Хадсон: это его способ работать». Ну да, ну да. Когда он два часа назад потянулся за книгой, Джон с трудом удержал вскрик. Это его способ действовать на нервы.
- И долго? – Шерлок не отрывается от книги, но чуть склоняет голову, показывая, что слушает.
- Что именно ты хочешь узнать?
- И долго ты будешь ждать? – протягивает руку за карандашом.
- О, ты думаешь, я бездействую? – несколько непонятных нот в голосе, которые можно истолковать как преддверие насилия. Поднимается с кресла и пересаживается на кухню напротив Джона. Уотсон стискивает карандаш и ниже наклоняется к бумагам – защитная реакция. – Что пишешь?
- Медицинское заключение, не успел доделать, - пытается сосредоточиться на мелких буквах и не смотреть на затянутую в бинт ладонь. То ли понимает, то ли самому мешает - Шерлок опускает руку под край пиджака. Едва заметное изменение выражения лица: «Хватит смотреть на меня как на инвалида».
- А это законно? Забирать бумаги из больницы?
- Это мне говорит человек, у которого в холодильнике лежит чужая голова.
- Это голова Андерсена, он попросил сохранить ее до лучших времен, - усмешка с противоположной стороны стола. – Мы поедем на дело минут через двадцать – заканчивай быстрее, - складывает ладони вместе, просовывает их между колен и прижимается щекой к столу. Шерлок не видит, но знает: полуулыбка со значением «Почему ты всегда такое дитя?..» и секунда бездействия на принятие решения. Джон максимально аккуратно убирает с документа темные пряди волос.
- Ммм, двадцать минут, вот оно что… - стучит карандашом по стулу и выпрямляет спину.
- У него нет мотива тянуть: ему скучно, и он хочет развеять скуку. Как с новыми игрушками: можно играть с каждой по отдельности, а можно сразу бросить все в кучу и устроить перфоманс, - неодобрительное покачивание головой. – И, зная его театра… - Шерлок, широко открыв рот, зевает, -…льность…
- Тебе не пора лечь? Сколько ты уже не спал? – вопросы, на которые он и сам знает ответы.
- Выезжать через десять минут, и прекрати быть скучным, Джон.
- Скучным? Мне казалось, я пытаюсь быть внимательным к твоему здоровью…
- Ты пытаешься быть скучным. Я только что провел блестящую аналогию, полную скрытого метафорического смысла, и она осталась незамеченной, - нервный стук карандашом.
- А ты бы хотел, чтобы я прямо воодушевился тем, что ты относишься к убийствам не серьезнее, чем к кукольным чаепитиям? Чтобы зааплодировал твоей легкомысленности? – растирает шею, продолжая писать.
- Твой пациент тоже Шерлок? - Холмс отталкивается ладонями от стола и запрокидывает голову.
- Что?.. – непонимание – поднимает на него взгляд.
- Ты уже два раза в заключении написал «Шерлок».
- Черт!.. – комкает бумагу. – Почему ты не сказал раньше? – в притворном изумлении шире распахивает глаза и отрывает от стола голову.
- Я же легкомысленный: так сразу и не подумал, что что-то не так, - к чему-то прислушивается. – Проблемы на работе?
- С чего ты решил? – встряхивает кисть – Шерлок устало выдыхает.
- У тебя затекла спина от долгого сидения, онемели пальцы от заполнения документов – вряд ли ты не успел дописать так много заключений. К тому же, ты не выспался и слишком устал, чтобы заниматься этим на добровольных началах. Ты нервничаешь – стучишь по бедру и под столом, всегда так делаешь. Значит, тебе не хочется идти в больницу, и ты пытаешься сократить объем работы на завтра, чтобы уйти раньше. Так что случилось? – выпрямляется и ставит локти на стол, прижимая ладони к губам.
Один взгляд, который с головой выдает Джона. Один нечаянный взгляд на перевязку.
На работе не случилось ровным счетом ничего. Дома – полная катастрофа.
Поворачивается в профиль, пряча раненую руку под бок.
- Послушай… - режет фразу пальцами, прислушиваясь, и резко поднимается со стула.
- Поехали! – у него действительно покраснели щеки?
- Как ты?.. – тактика быстрого диалога: резко открывает дверь на этаж, передает Джону куртку и вместе с ней: «Ну нельзя же быть таким глухим», сбегает по лестнице, оставляя на каждой ступеньке «Джон, быстрее», распахивает входную дверь и завязывает на ходу шарф.
- Добрый вечер, инспектор Лестрейд, - открывает дверь в машину и покорно ждет, пока Джон медленно закрывает замок. – Что там?.. – Лестрейд отстукивает какой-то мотив на крыше автомобиля и растерянно поворачивается к Шерлоку.
- Убийство, - Холмс хмурится.
- Да, будьте добры, сэр, - склоняется в поклоне, пропуская Джона на сидение. – Что не так с этим убийством?
- Ты омерзительный лакей, - шипение в воротник куртки.
- Потому что я отличный детектив. Не люблю распыляться, - пододвигается ближе к переднему сидению, ближе к ответу Лестрейда.
- С этим убийством все не так, - стучит пальцами по стеклу.

Они останавливаются у ворот Кенсингтонского сада, не знавшего подобного ажиотажа по вечерам со дня своего открытия. Шерлок забегает вперед инспектора, чуя запах преступления, но замирает на месте и встряхивает руку.
- Джон?.. – ждет, пока Уотсон подойдет, и протягивает ему кисть. – Сними.
- Нет, – мораль Лестрейда запрещает ему усмехаться на местах преступления, поэтому он кивком указывает на подсвеченный участок в стороне от главной аллеи и уходит вперед.
- Неудобно, Джон! – растягивает гласные.– Неудобно работать!
- Ага, - проходит мимо и бросает взгляд на массивные часы под фонарем. «6.30» - наверное, остановились, ведь уже было около восьми…
- Джон! – Уотсон пожимает плечами.
Пережевывает собственное недовольство и тянет зубами за конец бинта, развязывая узел. Секундное облегчение после того, как давящая повязка исчезает и рану облизывает холодный воздух, но дальше хуже: порез наливается жаром, как будто он окунает руку в кипяток. Прячет ладонь в карман и поднимает воротник пальто. По шее разливается теплота, и веки предательски опускаются – снова хочется спать. Дурацкое тело. Подводит в самые неподходящие моменты.
Фыркает и ускоряет шаг. Никаких уступок физиологии.

Тихое бешенство: они огородили место преступления - да, молодцы; позвали экспертов, которые берут на пробу что-то с убитых – это дельно; поставили свет - тоже неплохо; только какого черта они вытоптали здесь всю землю?! Если можно было что-то узнать по следам, то, конечно не сейчас, не здесь, даже не на этой планете.
- Почему Вы сначала не позвонили нам? – сжимает и разжимает кулак. – Я совсем не против этой разумной инициативы: сразу передавать дело в руки профессионалов… - выхватывает у кого-то из экспертов перчатки. «Эй!» - «Простите его!.. Шерлок, что ты творишь?!»
- Очень остроумно, Холмс… У Вас рука, эм… - Лестрейд барахтается в лингвистическом море, где-то в районе «кровоточит так, будто в нее загнали гвоздь».
- Да, с ней иногда случаются такие вещи… - просовывает ладонь в тесные объятья резины. Под белой поверхностью растекается алое пятно.
- Ты размотал повязку? – холодное лезвие голоса около горла. Подавленное желание ударить по плечу или дернуть за волосы.
- Я же сказал: я не смогу работать.
- Да, зато ты отлично сможешь истекать кровью, - в висках нарастает боль – касается пальцами лба и склоняет голову.
Сначала кажется, что это тень от машины, но он принюхивается и морщит нос, вдыхая тяжелый запах. Заходит за машину и усмехается.
- А это?..
- Да, это наши клиенты из «Блумсберри», - протягивает руку вверх, с трудом сдерживаясь, чтобы не крикнуть: «О да! Их прикончили! О да!» - Джон будет злиться.
- Слушаю, - застегивает пальто и приседает, чтобы измазать пальцы в красной глине.
- Мы запросили данные из главного офиса и проверили перелеты по указанным паспортным данным.
- И когда вы обнаружили, что они не вылетали из страны… - с поскучневшим видом поднимается.
- Мы отправились обратно в «Блумсберри».
- Вы потребовали от директора связаться с ними, но они, безусловно, были недоступны… И тогда вы решили просто терять время, занимаясь какими-то бумажными проверками. Да. Так и что было дальше?
- Наш патрульный обнаружил тела, - трет запястьем лоб.
- Давайте работать, - цокает и по красной дорожке направляется к клумбе, где в ряд лежат восемь мужчин в черных костюмах. Выглядят куда опрятнее первой жертвы: побритые, причесанные, пахнущие приятным парфюмом. Они спокойно ждут, когда он подойдет к ним, склонится над одним из них, они радуются Шерлоку, они ждали Шерлока, они разве что не тянут к нему руки.
Почему так много крови? – приподнимает лацкан пиджака…

Джон даже не успевает ничего сказать: ни «Я предупреждал!», ни даже «Мать твою!». Он успевает издать какой-то нечленораздельный звук и рвануться вперед.
- Шерлок! – хватает его за локоть и притягивает к себе до того, как Холмс падает в объятия радушного повелителя мух. – Шерлок! – ледяные пальцы забираются под воротник и считают его пульс. Не очень приятно, но он не находит сил об этом сообщить, потому что очень устал.
Хитрая гадюка: дождалась, пока он наклонится, чтобы вползти в его тело, чтобы ужалить. Утомление кольцом перехватывает горло.
- Все… все в порядке… - с трудом сдерживает желание прилечь рядом с телами: перед глазами плывут темные круги, мир приобретает оттенки зеленого… Похлопывание по щеке – усталость недовольно рычит и забирается в череп.
- Ты слышишь?.. – Джон что-то произносит, он не может разобрать, но предполагает, что нужно ответить. Говорить же можно и с закрытыми глазами – он только ненадолго смежит веки, буквально пять секундочек… О, приятная темнота, еще немного в тебе…
- Все в порядке… - неловко пытается отстраниться, отпихивая от себя.
- Шерлок! – имя распадается на звуки под хлопок оплеухи.
Неожиданно – открывает глаза. Вещи вокруг снова становятся четкими. Слова приобретают значение, не все, конечно, вот это «…я говорил, что ты потеряешь сознание от переутомления! Я говорил тебе!» по-прежнему крайне бессмысленно. – Зачем… зачем ты меня ударил? – трется щекой о собственное плечо, стирая прикосновение.
- Ты был без сознания, - ладонь Джона на его шее?
- Я был в сознании все это время! – ага, значит, вот эти скрючившиеся пальцы, сжимающие шарф Джона, - это его пальцы? Надо бы отрубить эту руку. От нее одни неприятности.
- Ты отключился на две минуты! – какое-то обвинение в голосе. У Шерлока плохо с различением обвинения и беспокойства.
- Но теперь-то я в себе? – приподнимает бровь.
- Ты никогда не в себе, - понимает намек и отпускает. Холмс глубоко вдыхает, но в глазах множатся черные точки.
- Джон?.. – нет, сейчас Джону не очень хочется возиться с телами, ему хочется заорать: «Ты можешь послушать меня хоть один раз?!», ему хочется разбить что-нибудь, потому что Шерлок слишком бледен, потому что Шерлок плохо выглядит, потому что Шерлок в очередной раз изводит себя. Но он только кивает, достает из кармана перчатки и присаживается к телу. Аккуратно высвобождает плечо трупа от твидовой ткани:
- Колотая рана.
- Хорошо, что у меня есть ты и Лестрейд, кто бы тогда подмечал очевидное? – находит в себе силы открыть глаза. – Что в ней? – это хороший вопрос, правда. В грудной клетке выбита средних размеров дырка, и кое-где внутри еще можно разглядеть жемчужно-серые обломки костей, но основное пространство занимает какая-то красная кашица – Джон выгребает на рубашку бордовое месиво. Холмс поворачивает голову – этот отвратительный запах был еще на ней, на той девочке! Прикрывает нос, стараясь не вдыхать. Он же часто его слышал – эта до судорог знакомая гниль. Где же…
- Это… лепестки?
- Да, - это лепестки. Кто-то пробил восьмерым мужчинам грудину и насовал туда лепестков. А если…
- Что-нибудь необычное?
- Вроде нет… - порывисто глотает воздух.
- Текстура, Джон! Я даже отсюда вижу, что раньше они были засушены! – разминает шею и присаживается рядом, расчищая пальцами дыру: входят одна, две, три фаланги, все пальцы - он чуть нажимает и глубже просовывает кисть, надеясь встретить сопротивление, но плоть лишь чавкает, принимая глубже. Не думать о том, что эти склизкие хлопья раньше были чужими легкими. Не представлять себе, настолько это болезненно и мерзко – задыхаться от собственной крови и смотреть, как разворачивают твое тело. Болезненно, точно, - почему тогда крайний мужчина улыбается? Она ведь, девочка, тоже улыбалась, но это показалось еще одним режиссерским приемом…
С интересом ощупывает землю под телом.
- Вы уже ищете его? – проводит по сжатой ладони тела и приподнимает отворот рукава.
- Кого «его»? – брови поднимаются вверх.
- Убийцу этих восьмерых. Не говорите мне… - задевает ремешок и стаскивает на запястье часы.
- Как, по-вашему, мы должны его искать? – «5.45».
- Вы когда-нибудь читали детективы? – перешагивает к другому мужчине. «5.47».
- Что, простите? – инспектор никогда не готов к перемене темы.
- Детективы. Ну, книги, где в основном женщины распутывают какие-то загадочные смерти или хищения, - «5.49». Хорошо, предположим, две минуты разницы… Гипотеза о том, что это время смерти, неверна, тогда почему?.. Переходит к самому крайнему – «6.04». Что они делали эти три минуты?.. – Просто иногда мне кажется, что Вам бы очень помогли советы для начинающих, - небольшие отеки на шее, темные пятна на ключицах, синяк на запястье, – раздевает аккуратно, как ребенка, отворачивает рукав рубашки и рассматривает сгиб локтя.
- Шерлок, прекрати, - приподнимает бровь, отстраняясь от тела.
- Ты тоже не понимаешь, Джон?
- Если бы я понимал, я стоял бы на твоем месте, - Уотсон настороженно следит за ним, как будто ожидает очередной демонстрации того, как физические потребности рушат всю пирамиду Маслоу и вместо творческой деятельности заставляют Шерлока сражаться с усталостью.
- Вряд ли ты хотел бы… - опускается к виску и втягивает воздух. - А записка?
- Какая записка? – Лестрейд скрещивает на груди руки и прищуривается.
- Должна быть записка, как в лифте. Где записка?
- С чего Вы вообще взяли, что она должна быть? – утомленно выдыхает, со скорбью поджимает губы и отворачивается.
- В этих семерых, - жест рукой, - ничего интересного нет. Второй убивает первого, третий второго, и так далее – пальцы в судороге. Правши, на запястьях есть по несколько капель крови, спрятанных под часами, но куда делось остальное? – опускает взгляд на землю. – Разбежка на часах в несколько минут – то время, когда второй смывает кровь и переодевается. Или… да, так будет лучше: это время, когда второй переодевает первого и моет руки. Земля недавно была перекопана, чтобы жидкость быстрее ушла. Причем здесь время на часах… - перебирает в воздухе.
- Где, в таком случае, одежда? Шерлок, никто не может незаметно переодеться на клумбе! В парке! Что за чушь?!
- Клумбе? – по-птичьи наклоняет голову.
- Это розовая клумба… - обрывает фразу смешком.
- Рассказываю, как можно незаметно переодеться на клумбе: точно так же, как можно обрывать в парке эти вонючие ирландские розы, чтобы потом напихать лепестков вместо сердца, - зажмуривается. – Черт, он начал готовиться еще летом! Черт! Черт!
- Холмс! – они оба потеряли нить его рассуждений, конечно. Не стоило ожидать чего-либо другого.
- Да! – хлопает в ладони, стягивает перчатки и бросает на землю. – Восемь человек – значит, один либо должен убить себя сам, либо его кто-то должен убрать. Сразу второе. Сначала его пытались придушить, из чего, кстати, мы понимаем, что убийца – мужчина: вся шея отекла, но, что странно, следов борьбы на земле нет. Смотрим на место укола на локте - все выполнено аккуратно, значит, первое, убийца по профессии врач, второе, имеет доступ к опиоидам: жертва не сопротивлялась. Почему кто-то, глядя, как на его глазах корчатся от боли семь человек, вкалывает обезболивающее только восьмому? Ну, давай, Джон! – взмахивает руками.
- Я без понятия… - недовольно хмурится. – Ему стало жаль?
- Узко мыслишь! Они были знакомы! Знакомы, Джон!.. Так вот, убивает последнего, забирает одежду, вы… вынимает сердца – и мы бы видели его следы, если бы здесь не натоптали. Неважно сейчас… Надо сосредоточиться на третей и четвертой жертве, - мычит и сжимает виски. – Записка? Что с запиской? Что на экспертизе?
- По почерку – никаких совпадений…
- Лестрейд, прекратите тратить время на произношение банальностей. Содержание, меня волнует содержание!
- Точного совпадение нет ни с чем…
- Очень дельная информация! – мигрень прикусывает кожу на шее.
- Шерлок! – он упускает дело, а Джон еще и осаждает его!
- Сколько источников для сравнения с текстом?
- Пятьсот с чем-то, - выдыхает в кулак – боль проникает в голову. – Да что Вы вообще прицепились к тексту?!
- Так ведь, конечно, кто-то убивает людей с особой жестокостью и, залюбовавшись своей работой, цитирует, предположим, Китса! Да такое же на каждом шагу! Ну и дилетанты работают сейчас: не могут придумать ничего нового! Вы серьезно?! Важна каждая мелочь! Это же Мориарти!.. – тот, чье имя нельзя произносить вслух - на него смотрят, как на прокаженного. - Вскрытие восьмого мужчины, фотографии, личное дело… Мне надо поговорить с директором. Номер? – Лестрейд надавливает на уставшие глаза.
- Зачем? Он рядом со «скорой» – с ним психолог говорит… - о, вот оно как. Срывается с места…
- Шерлок! – отошли от скопления полицейских – и сразу настало время для душеспасительной беседы. Джон хватает за локоть и разворачивает к себе, прижимая к боку машины. – Хватит! Прекрати это! С ним поговорит кто-нибудь другой! – да, наверное, это беспокойство за него, но сейчас очень нервирует.
- Кто-то другой позаботился в молле, чтобы мы не вышли на Кенсингстон раньше времени, - ведет плечами и бросает взгляд в сторону открытых дверей.
- О чем ты?.. – по лицу пробегает судорога, когда Шерлок проводит окровавленной рукой по щеке.
- Связь, Джон! Они убили девочку, а потом убили их. Значит, потом убьют сегодняшнего исполнителя. Мы должны добраться до него первыми, ты понимаешь? – наклоняется слишком низко – суженные зрачки, быстро бьющаяся жилка на шее. «Просто прекрати это, Шерлок. Просто прекрати». В этом порывистом «ты понимаешь?» Джон явственно слышит навязчивую идею, Джон слышит еще несколько бессонных ночей.
- Понимаю.
- Хорошо. Тогда отпусти мою руку, - Джон не может защитить Шерлока.

Пластика лица, два ребенка, собака, спит на левом боку – бесполезная информация…
- Добрый вечер, я инспектор Холмс, и это мой помощник – доктор Уотсон, мы бы хотели задать Вам несколько вопросов, мистер…
- Флауэр, - недавно был в отпуске, а нет, не в отпуске – под глазами мешки, может, хроническое недосыпание?
- Мистер Флауэр, - шикает на психолога и садится рядом. – Примите соболезнования по поводу кончины Ваших братьев. Простите за бестактность, но не могли бы Вы уточнить, когда Вам сообщили об их смерти? - Джон удивляется, но это же так просто! С чего бы еще они позвонили ему первому и заставили общаться с врачом?

Джон удивляется тому, что Шерлок говорит «Примите соболезнования» и ободряюще кладет руку на плечо мужчины.
- Мне позвонили около семи часов – я только вернулся с совещания… - кажется или он действительно пытается не улыбнуться? – Такое горе для нашей семьи: за один год потеря отца и… и моих братьев. Не знаю, как сообщить об этом… - психолог кивает Джону и отходит покурить.
- Ну хорошо, а когда Вы приняли решение их убить? – видно, терпел, чтобы не спросить раньше времени.
- Шерлок! – Флауэр широко скалится и хлопает его по колену. Что происходит?..
- А он говорил, что Вы поймете! Говорил! Знал же! – с восхищением. – Полгода назад, когда отец умер, он сам со мной связался и сообщил, что они хотят убрать меня из-за моей доли в наследстве, ну и предложил, эм… определенного рода помощь в моем затруднительном положении.
- Помощь?! Да Вы прикончили своих братьев! - Джон сдерживается, чтобы не заорать громче.
- Братьев… Я предпочитаю называть их выблядками, которых отец наделал, пока таскался по шлюхам, - на лице появляется оскал. – Братья… бастарды - отличная компания, чтобы управлять издательством, определенно. Он мог пустить по миру нас с сестрой, лишь бы им было хорошо, а они его в могилу свели, благодарные сыновья, мать их… - открывает рот, глотая воздух. Так значит, это была такая маленькая война каждого против каждого – вот как они умерли. Что он им пообещал? Место генерального директора? Какой жалкий мотив для убийства…
- Красивая схема… - Шерлок в задумчивости прижимает пальцы ко рту. – А я теперь должен сдать Вас?
- М?.. Нет, - хлопает себя по пиджаку и достает конверт. – Вы можете либо забрать записку, либо рассказать полиции, - Джон прекрасно осведомлен о том, что Холмс собирается сделать, и поэтому он предпринимает тщетную попытку:
- Шерлок?..
- Да? – поднимает на него глаза и облизывается. – Справедливость или спасение чужой жизни – хочешь поучаствовать в этой дилемме? – протягивает руку, выхватывая бумагу. «Мы находим, что это крайне неучтиво заговаривать первыми. А я стою и думаю себе: догадаешься ли ты заговорить со мной или нет». Что за детские игры…– А фотография?
- Простите? – вежливо улыбается.
- Фотография убийства. Он должен был Вам ее прислать.
- А… - протягивает телефон. – Не совсем фотография убийства, надо сказать… В этом даже есть что-то художественное.

Джон отстраняется от мужчины, боясь вляпаться в него, как в дерьмо.
На экране – восемь сердец и подпись «8 of hearts» (5). Как можно быть таким ублюдком?..

- Спасибо за сотрудничество, - Шерлок не протягивает ему руки и кивает, отходя от машины.
- Всегда рад помочь следствию.
- Ты действительно собираешься оставить это просто так? – Холмс с силой растирает виски и уши.
- Я делаю все, что могу, Джон. Спасибо за поддержку, - шагает более размашисто, надеясь первым добраться до кэба и избежать разговора. Любое слово дает ощутимую пощечину и чуть ли не выжигает глаза.
Чертова головная боль. Чертова ноющая рука. Чертов Джон. Чертов Лондон.

- Откуда ты узнал про розы? – машет рукой, останавливая автомобиль.
- Нас с Майкрофтом часто здесь… Бейкер-стрит 221Б, - запрокидывает голову, устраиваясь на сидении. – Терпеть не могу этот запах. Часто… - двигает губами, отгоняя мигрень.
- Ладно, неважно, - отворачивается к окну, превозмогая желание предложить помощь.
*
- … Я хочу видеть своими глазами, как лань ляжет подле льва, - он аккуратно снимает с шахматной доски черные пешки и складывает их обратно в ящик, - и как зарезанный встанет и обнимется с убившим его, - кошка водит хвостом из стороны в сторону в такт его спокойной речи. – Я хочу быть тут, когда все вдруг узнают, для чего все так было, (6) - протягивает ладонь и почесывает между маленькими ушками. – Может, ты есть хочешь? – снимает пиджак, ведет плечами и шуршит пакетом.
Животное прячется в темно-синей ткани и наблюдает за тем, как он расслабляет галстук, закатывает рукава и ставит на пол купленную только что миску. Наливает воды, в другую плошку насыпает корма и стучит пальцами по полу.
- Дина-Дина-Дина! - на столе вибрирует телефон.
**
Вгрызается в шею, выхватывая кусок плоти, - последний рывок на стягивание пальто, и дальше сил хватает лишь на трудное дыхание. Она игриво рычит, воет, когда он предпринимает бессмысленную попытку проигнорировать ее, ласкается о ногу и радостно облизывает лицо: «Ты ведь ждал меня? Правда? Правда ждал?». Боль не принесла визитной карточки, потому что они с мистером Шерлоком Холмсом давние знакомые.

Минут двадцать молча терпит это, отирая двери в кухню: он упирается лбом в колени, выставляя под удары спину, сжимает губы в тонкую нить и кладет руки на затылок, медленно перебирая свои волосы. Джон научился молча терпеть многое, включая вид Шерлока, которому плохо. Нет, этот кулак между ребер совсем не оттого, что длинные тонкие пальцы оставляют на позвоночнике царапины. Это же такая увлекательная игра: он до последнего истязает себя, чтобы удостовериться в том, что не проявил слабости. Это же игра для двоих: издеваться над собой в одиночестве скучно.
Не выдерживает:
- Может, тебе пойти лечь?.. – мягкие приглашающие интонации – отрицательно водит ладонью в воздухе.
- Мне нужно подумать.
- Тебе нужно лечь спать, - присаживается на подлокотник.
- Спасибо, доктор, что бы я без Вас делал, - давай, конечно, хочешь выплеснуть злость – у тебя всегда есть жертва.
- Ты не мог бы хоть раз без споров признать, что я прав?
- Да. Если бы ты хоть раз действительно был прав, то я бы с удовольствием это сделал, - поворачивает на коленях голову. Стоило бы прекратить уже сейчас, в конце концов, Джон не виноват в том, что он не может до конца понять дело. Джон не виноват в том, что череп изнутри выскоблили, не оставив там ни одной дельной мысли. Да, стоило бы.
- Шерлок, ты опять потеряешь сознание… - удерживается от прикосновения и сжимает свое колено.
- Четыре года в медицинском колледже – и это единственное, что ты можешь мне сказать, - «остановись».
- Дай осмотреть руку, - терпеливо ждет.
- С ней все в порядке, я могу решить эту проблему сам.
- Сам? – угол рта идет вниз. – Ты не можешь сделать этого сам, ты нич… - обрывает себя на полуслове. - Я не хочу ссориться, Шерлок.
- Прости, ссора уже началась, - с выдохом спускает ноги с кресла. – Знаешь, почему ты настаиваешь на том, чтобы я лег спать? Ты хочешь чувствовать себя лучше; ты, Джон Уотсон, помогаешь людям, заставляя их делать вещи, которые они делать не хотят, - он видит в нем врага. В глаза Джона проскальзывает что-то похожее на сожаление, потому что он знает, что сейчас Шерлок встанет с кресла, увеличивая между ними дистанцию – бессознательное желание остаться в своей комфорт-зоне. Шерлок обопрется руками о каминную полку и, конечно, замолчит, ведь куда Джону понять великого Шерлока Холмса? Он вообще лишний в этой квартире, в этом доме, он лишний в жизни Шерлока, идеальное общество для которого – он сам.
Отталкивается от кресла.
- Оставить тебя, да? Отойти от тебя на три шага? – серые глаза обезображены болью, но Джон не видит этого. Он видит только спину – прекрасную мишень для кинжалов. – Чтобы ты опять порезал себя?! Чтобы ты доконал себя только потому, что ты вбил себе в голову, что тебе не нужны ни сон, ни еда, ни друзья?! Что тебе вообще никто не нужен?! Что ты отлично справляешься и сам? Чтоб ты знал, Шерлок, просто возьми на заметку: ты ничего сам не можешь!..
- Да, действительно, Джон, как же я жил без тебя все эти годы? – нацедил чашку яда и со звоном бросил под ноги.
Все что угодно, лишь бы не признаться в том, что он устал, что у него саднит рука, что еще с прошлой ночи раскалывается голова, что его обыгрывают и что у него ощущение полной слепоты в деле. Лишь бы не сказать, что он не может попросить помощи, потому что Джон – чужой ему человек, чей запах у него на пальцах. Джону самому нужна помощь, Джон ждет от него этой помощи и произносит его имя, а он боится лечь спать, потому что потолок упадет: мысли раздерут его глотку и вырвутся наружу.
Шерлок сцепляет в замок на шее руки и опускает голову.
- Да… - хрипло и низко, как будто ударили в живот. – Да, наверное, я тебе мешаю. Прости, - аккуратно прикрывает за собой входную дверь.
- Джон…
*
О боже, да ведь он не ждет от него никакой особенной признательности, не ждет длинных благодарственных речей! – сильнее стискивает в кармане кулак и сжимает зубы, втягивая холодный воздух.
Это дурацкое желание быть натуралистом, приручая диких животных: Джон разрешает Шерлоку обгладывать его руку, но хочет, чтобы волк возвращался и позволял запускать оставшиеся пальцы в его шерсть. А Шерлок… Шерлок каждый раз отрывает по куску и убегает в лес, и его протяжный вой сдавливает горло, потому что Джон не может прийти за ним в чащу, Джон не может помочь ему, если его помощь не нужна.

Джон отлично знает, что сейчас Шерлок будет кончаться от боли, лежа на диване, не способный ровным счетом ни к чему. Джон отлично знает, что сейчас Шерлоку больно, но он идет вниз по улице и сворачивает в бар.
Потому что ему хочется, чтобы сейчас Шерлоку было больно. Чтобы ему было очень, очень больно.

Расстегивает куртку, обхватывая ладонью шею, практически падает на стул.
- Плохой день? – она приветственно поднимает стакан.
- Плохая жизнь.
- Двойной виски безо льда, пожалуйста.
- Но я хочу со льдом, - женщина удивленно приподнимает бровь.
- Но так это и не Вам… - он краснеет, а она мелодично смеется и поправляет темно-каштановые вьющиеся волосы. – Будьте добры дважды! – дает отмашку узкой ладонью с зажатой между пальцами сигаретой.
- Простите, я…
- А, к чему это… - проводит ногтем по губе и затягивается. – Я Мэри, но многие знают меня как Кровавую Королеву, - усмешка.
- Неплохо сохранились для своего возраста… - делает большой глоток из стакана.
- Я почти в ярости, - она прищуривается.
- Я тоже, - обнажает ровные белые зубы, пока он рассматривает внушительно скопление пустых емкостей позади.
- Девушка? – понимающе кивает и стряхивает пепел, забрасывая ногу на ногу.
- Эм… друг, - черт, Джон, откуда появилось это «эм…»?!
- Очевидно, не очень хороший друг, раз он заставляет Вас ходить по ночам по барам и пить, - музыкальное сопровождение очередному глотку.
- Парень? – обводит ладонью стеклянное море позади и подзывая бармена для еще одной порции.
- Жених. Бросил, - заливисто смеется и, залихватски махнув в воздухе, залпом допивает.
- Такое еще случается? – с интересом изучает острые скулы и изящное лицо.
- Представьте себе, - забавно хмурит брови. – Итак… - странно-знакомое движение кистью в воздухе.
- Джон, - смешок, и он снова целуется с виски.
- Джон… Отличное имя. Ничего общего с «Питером». Расскажите о своем друге, Джон.
- Угадайте, - ну кто так флиртует. Она поднимает светлые глаза вверх и чуть приоткрывает рот.
- Он не ценит Вас. Ну, то есть, на самом-то деле Вы знаете, что, скорее всего, ценит, но у него большие затруднения с тем, чтобы говорить через рот, а Вы понимаете только человеческую речь… И вот трудности множатся, множатся, а разбираетесь с ними почему-то только Вы.
- Следили за мной?
- Да нет, просто описала ситуацию с Питером, - они оба громко смеются. – Питер вообще умница: возникли проблемы – и он решил меня оставить, что же это я такая проблемная, не понимаю его, тонкую натуру эту, - глубокая затяжка. – Я кажусь Вам проблемной, Джон?
- Вы кажетесь мне пьяной, - она протягивает к нему руку и касается плеча.
- И Вы воспользуетесь этим? Воспользуетесь беззащитной пьяной леди?
- Нет, ну что Вы…
- А я так надеялась, - цокает. Он устраивает локти на барной стойке и прячет улыбку. – Ну ладно, и как Вы проводите время, пока Вы в ссоре со своим эм-другом?
- Напиваюсь, хожу ночевать к малознакомым женщинам…
- Какова вероятность, что через пятнадцать минут, выпив пятый стакан, Вы поймете, что были несправедливы к своему другу и вернетесь домой?
- Она минимальна, - женщина опирается рукой о спинку стула и наклоняется к нему.
*
Нужно ли извиниться? – подтягивает колени к груди и накрывается одеялом, прячась в углу софы. Как следует поступить в этой ситуации?
Он открывает глаза и изучает обивку дивана, пока боль нежно поглаживает его спину.
Джон неправ – и это очевидно. Сейчас нет ничего важнее дела, а он предлагает впустую тратить время на сон, лезет со своими советами и отвлекает, отвлекает, бесконечно отвлекает этим своим «Шерлок…». Без него лучше, без него лучше.

Переворачивается на спину и растирает виски.
Без Джона просто прекрасно: никто не гремит на кухне, готовя еду, никто не листает книгу с садистской медлительностью, никто не говорит под руку, никто не обсуждает с ним убийство, никто не спрашивает, будет ли он ужинать. Без Джона просто фантастически блаженно: он никому не нужен, и его наконец-то оставили в покое.

Без Джона отлично, но он ведь сам вернется – у него сейчас нет девушки, ему некуда пойти, как обычно пройдет квартал, замерзнет. Придет и скажет, что был слишком резок, что был неправ, скажет: «Давай забудем».
И можно будет не испытывать этой удушливой волны в горле.
*
Первые секунды еще считает это пьяной галлюцинацией: она приоткрывает рот, надавливая на его нижнюю губу, и чуть улыбается, когда он запускает руку в ее волосы, притягивая ближе. Поцелуй выходит каким-то мужским: вкус крепких сигарет, виски, приятное ощущение чужого языка, скользящего по его небу, сбитое дыхание, ладонь на бедре и полосы от чужих ногтей под тканью джинсов, когда она ведет пальцами к колену.
- М, и как скоро Вы собираетесь исчезнуть, плод моего воображения? Мне еще выпить? – она довольно съедает эти слова, оставляя руки на его коленях.
- Можно на «ты», Джон. Если не надеть викторианских костюмов, наше «выкание» в постели может показаться заносчивым, - знакомая интонация. Он испытывает желание поправить прядь волос: получается неровный пробор – проводит по скуле, заправляя за ухо тугой завиток волос, и бессознательно ждет, что она отпрянет. Но Мэри склоняется ближе и трется щекой о ладонь.
С чего он вообще взял, что она захочет избежать прикосновения?.. Пропускает между пальцев шелк, поглаживая шею.
- И что надо делать в таких случаях?
- Обычно говорят: «А с утра денег на такси дашь?», кладут руку на талию и начинают вести себя по-свински, - она поднимается за пальто и, обернув шею плотным шерстяным шарфом, поднимает ворот. – Хочешь поразить меня? – поправляет капюшон его куртки.
- Когда ты плачешь, соседи вызывают Службу Спасения, - ночной холод покусывает за щеки.
- Почему это? Думают, что я кого-то убиваю?.. Нам направо, - цоканье каблуков.
- Нет. У тебя глаза цвета ртути. Когда ты плачешь, ртуть разливается по полу.
- Отлично, Джон, отлично… Я даже приготовлю тебе кофе завтра.

Бесшумно открывает дверь, шарит рукой по стене.
- Удобно жить рядом с пабом, правда? Пришла, сказала, что люблю виски и Манчестер юнайтэд, и вот уже ночую не одна, - обнимает сзади за талию и зарывается носом в волосы.
- Хватит оправдываться.
Слабый аромат духов: зеленый чай и еще что-то, от нее пахнет свежестью, а под ухом запах еще сильнее – медленно целует, пытаясь вытеснить навязчивое дежа вю.
Должно же пахнуть терпким кофе, старыми книгами и немного сандалом, но с чего он это взял? И вот здесь позвонок выпирает чуть больше, и подбородок острее… - чуть сильнее обнимает, и иллюзия отпускает.
*
Растирает запястье и прикладывает к носу: теперь слилось с его обычным запахом, не чувствуется, что он касался Джона. Лежать на подушке Джона и накрываться одеялом Джона – с этим все нормально, это не нарушение личного пространства, это одностороннее соглашение «Все твое – мое, и все мое – мое».
Коснуться его – тут уже кроется что-то неправильное, ведь тогда Шерлок будет таскать на себе его запах повсюду, а у Джона есть четко очерченное пространство в его жизни. К примеру, сейчас ему следовало бы сидеть напротив и стучать по клавиатуре, попивая чай и поглядывая на него поверх ноутбука. Джон как бы есть, но, с другой стороны, его как бы и нет.
Не хватает его полуприсутствия.

Ступенька заунывно скрипит под ним, ей вторит дверь, и с новой октавы ноту подхватывает кровать, когда он распластывается на ней, ища сигаретную пачку.
Эта странная затея с кладами: Джон не курит, Шерлок пытается не курить, но по всей квартире спрятаны сигареты, и он же чует их! Они слишком соблазнительно пахнут для обычных сигарет: Уотсон каждый раз извращается, покупая сигареты с каким-нибудь вкусом, вынуждая держать себя в руках, показывать, какой Шерлок независимый, какой Шерлок молодец, когда он стоит рядом с камином и практически слышит шепот из-под зеркала: «Закури меня, закури!».
Он находит их и возвращает с мнимым безразличием, как будто не сдает в руки гестапо близких родственников. Джон улыбается.

Иногда Джон покупает целые пачки и оставляет у себя. Вполне вероятно, это его последнее оружие. Но, может, он и сам курит.
Вытягивает белый прямоугольник, переворачивается на спину, выуживает из кармана зажигалку.
Типичный Уотсон: кровать застелена, все на своих местах – армейская выправка, на подоконнике фотография сестры, календарь – Джон, который всегда помнит обо всех и обо всем.
Укладывается на бок – протягивает руку к тумбочке. «Криминалистика» заложена на середине.
Это сейчас было секундное самодовольство?

Поддевает крышку, большим пальцем тянет наверх фольгу. Уголок бумажки.
«Все не так плохо, чтобы курить. Тебе не нужны сигареты».
Закрывает лицо ладонями. Грязные приемы, доктор Уотсон.

Ладно, хорошо, хорошо, хорошо, - что-то скребется в животе. Сбегает вниз по лестнице, ищет в бумагах мобильный.
«Мне жаль. – ШХ».
*
Трель смски, когда он расстегивает ее чернильную блузку и тянется к молнии на юбке.
- Твой друг? – переступает через шуршащую ткань.
- Скорее уж Королева.
- Тогда выключи мобильный. И свет. И разденься.
__
4. Омаж - процедура принесения вассалом фуа (клятвы верности) феодалу.
5. Восьмерка червей
6. Достоевский, "Братья Карамазовы"

@темы: fiction

---

Майерс, "Социальная психология"

Занимайся своим делом
Стремись к блаженству
Поступай так, как тебе нравится
Не изменяй себе самому
Бойся конформизма
Не навязывай другим свои нравственные ценности
Не ограничивай моего права владеть оружием, распространять порнографию и заниматься неконтролируемым бизнесом
Уменьши мои налоги
Избегай отношений, которые могут сделать тебя зависимым
Прежде чем любить других, полюби себя самого
Духовное одиночество лучше религиозных сообществ
Верь в самого себя
Не подражай другим. Имей собственную точку зрения.

___
И я не расскажу вам, к чему все это.

@темы: книги

---

лирика

Я хотел написать какое-то вменяемое длинное предисловие, чтобы очистить самого себя в своих же глазах, но потом как-то проникся идеей того, что всем похуй, включая меня.
Поэтому я просто напишу, что скриптерство приносит удовольствие, как работа - зарплату. Мало и через месяц агонии. Это была цитата по Антипову.
А теперь внимание. В тексте очень много гиперссылок. Правда, большую часть вы из них не заметите ввиду того, что надо знать, где искать. Я на вас не в обиде. Но если кто-нибудь захочет закричать: "ЭТОТ УБЛЮДОК СДЕЛАЛ ОТСЫЛКУ НА БРОДСКОГО И НЕ УКАЗАЛ В ЦИТАТАХ", то я буду очень рад. Вообще, люблю, когда люди начинают выкрикивать фамилии поэтов. Я прямо чувствую себя в Париже.

Когда-то давно мы с Ал обсуждали Ионеско, и он страдал и кричал, что Эжен завел его в чащу из символов из ссылок и бросил там подыхать, не оставив ключей.
Мне кажется, здесь я пытаюсь осуществить нечто подобное, потому что я всех вас ненавижу ^_^
И еще я рад, что мы работаем над этим всем вместе с Ал, потому что "кто-то должен быть умным, а у кого-то должно быть ОКР".

А Хаул потому, что я люблю Хаула. А что-нибудь с оформлением потом придумаю.

Прослушать или скачать Patrick Wolf Vulture бесплатно на Простоплеер

IT'S A HARD LESSON BUT LET ME LEARN IT

Название: Time waits for no one
Авторы: Alien Vitrol & Entony
Бета: Hideaki
Фэндом: Sherlock BBC
Персонажи: Шерлок Холмс/Джон Уотсон, Шерлок Холмс/Джим Мориарти

Рейтинг: NC-17
Жанры: Драма, Детектив
Размер: max
Предупреждения: Насилие
Саммари: черные ходят первыми и выигрывают.
Комментарий: здесь присутствует сюжет. Серьезно. «Насилие» в предупреждениях стоит не оттого, что кто-то разок-другой ударил друг друга по щеке.
Права: в мире постмодернизма нет ни Автора, ни прав на тексты

текст

Тик-так,
Шерлок.
Часы идут.
Тик-так.
**
Глава никакая,
из которой, тем не менее, можно кое-что узнать.

«Дина! Дина!» - высунувшаяся из-под одеяла рука хлопает по тумбочке, пытаясь выключить будильник. «Дина!» – давно пора было запомнить, что будильник был принесен в жертву спокойствию Шерлока Холмса месяца два назад: «Если я услышу этот мерзкий звук еще раз, я убью кого-нибудь. Тебя. Себя. Миссис Хадсон. Подумай о миссис Хадсон, Джон!» - Джон выбирается из теплой постели в холодное утро сентября.
«Месяца два назад» – вот именно тогда и началось это. «Это», по сравнению, с чем разбитый будильник – наименьшая из проблем.

Джон рисковый: так сразу спускает ноги на пол.
Здравомыслящий человек на его месте для начала заглянул бы под кровать - оценил обстановку, так сказать. Возможно, взял бы гарпун. Возможно, кстати, начал бы спать с ним или с браунингом, ну да что думать об упущенных возможностях.
Джону стоило бы проверить шкаф, приоткрыть дверь – узнать дислокацию противника, позвонить в ВВС и попросить поддержки с воздуха. Но он только надевает вязаную кольчугу, застегивает на запястье ремешок часов, отсчитывающих, сколько ему еще осталось, смотрится в зеркало и с усталостью трет пальцами лоб.
Джон Уотсон отправляется на неравный бой с чудовищем.

Джон Уотсон идет на встречу со скукой мистера Шерлока Холмса.

Скука Шерлока – что-то среднее между гневом Господним и эпидемией чумы: она разит без предупреждения и несет за собой тысячные человеческие жертвы.
Каждое утро в течение последних двух месяцев по напряженности превосходит момент, когда красивая девушка открывает конверт и произносит: «… и Оскар получает…», потому что Джон-то знает, кто сорвет куш и станет счастливым обладателем приза «Жертва дурного настроения гения с Бейкер-стрит».
Вдох.

- Ты опять не спал?
- Доброе утро, Джон, - Шерлок плотнее запахивает халат и подтягивает колени к подбородку. – Сон нужен только тем, кто устает.
- Шерлок, я уверен, что-нибудь скоро подвернется… - бессмысленная общая фраза шлейфом тянется на кухню.
- Хорошо быть в чем-то уверенным, - занял самую выгодную позицию для того, чтобы поджимать губы. На софе, с закрытыми глазами, он похож на Бога, следящего за передвижениями смертных: - … сейчас ты поставишь чайник, возьмешь с верхней полки чашку, достанешь ложку, потянешься за коробкой с чаем, и, что любопытно, всё напрасно, - рука застывает на полпути к столу.
- Почему это?
- Потому что молока нет. Сегодня среда, это значит, что ты пойдешь к своему психотерапевту, а вынести эту три раза разведенную женщину с задолженностью на банковском счете и любовником моложе ее на десять лет можно только после чашки крепкого чая с молоком. Но молока нет.
- И где же молоко, Шерлок? – Джон застывает в дверях кухни.
- Оно закончилось. Поразительно, правда? – собирает из пальцев треугольник и, прищуриваясь, смотрит через него.
- Что значит «закончилось»?
- Знаешь, Джон, порой это даже чересчур… Молока нет! Оно было, но все вышло! Нетрудно догадаться, что, если пить молоко по средам и пятницам, однажды оно закончится, потому что коробка-то не бездонная! – отталкивается рукой от спинки дивана и падает на живот, прижавшись ухом к полу. - Но преступления! Как могут закончиться преступления?! Неужели в этом городе все настолько глупы, что никто не может совершить хотя бы одного интересного убийства?!
- Что ты делаешь? – медленно ступая, подходит со спины. Никто не знает, что он прячет под диваном; вполне вероятно, что сейчас мистер «единственный в мире консультирующий детектив» достанет пистолет и начнет палить в потолок, чтобы как-то разрядить обстановку.
- Я ищу дело, Джон! Хоть какое-нибудь дело! – с раздражением хлопает ладонью, подбирает под себя колени и выпрямляет руки – рукава халата ползут вверх до локтя, открывая бледные запястья в пластырях. Сейчас он выпрямит спину и зарычит, - думает Джон, отвлекаясь на выпирающие позвонки. Сейчас Шерлок превратится в обезумевшее животное и пойдет убивать.
Но Холмс с шипящим выдохом забирается на диван и прячет лицо в углу подлокотника.
Кризис миновал. Можно отменить вызов 911.

- Посмотри что-нибудь на сайте… - застегивает куртку – ищет бумажник.
- Я смотрел.
- И?
- Странно, что мне не предлагают отыскать потерянный носок.
- Да, великий Шерлок Холмс не может тратить себя на обычные преступления. Это ведь может отвлечь его от лежания на софе… - сжимает ключи в кармане. – Я скоро вернусь, - Холмс вытягивает в воздух руку и переворачивается на спину.
- Не торопись.

Шерлок всегда напоминает ребенка, но конкретно сейчас он похож на очень дурно воспитанное капризное дитя. И если обычно Джону хочется как-то помочь его светлости, лорду «Я-все-могу-сам», то сейчас он был бы признателен, скажи Шерлок «Ударь меня».
Дверь хлопает громче обычного.

Закрывает лицо ладонями и трет глаза.

Джон не понимает, каково это: слишком много мыслей в голове – рой, мешающий сосредоточиться рой. Из прибранного чердака сознание превратилось в жужжащий улей.
Открывает губы – и оттуда вырываются злые пчелы, готовые жалить любого, кто попадается на пути. Рот Шерлока истекает отравленным медом, портит одежду, мебель, вкус, запах, цвет окружающих предметов. Но хуже всего – он портит настроение Шерлока, и, как результат, портит и без того натянутые отношения с Джоном.
Джону Уотсону просто не везет находиться рядом.

Это начало бы нервировать любого: два месяца без дела – и из наблюдаемых только Джон. Можно было написать книгу «Социально адаптированные люди: руководство для начинающих»: Джон постоянно рядом, на кухне, в гостиной, даже когда он спит, Шерлок точно знает, как это происходит. Джон прекрасный, да, прекрасный человек – любой бы счел его отличным другом, а любая увидела бы в нем превосходную партию. Только почему Джон так до ужаса, до катастрофы, до потери рассудка предсказуем?

Шерлок медленно тянет за край пластыря, наслаждаясь растекающейся по коже болью.

Почему Джон не оказался маньяком? Почему Джон не расчленяет детей? Почему Джон не пытается взорвать Британское Правительство? Почему Джон не уходит по ночам в доки торговать людьми? Почему Джон не пытается убить его, хотя он дал достаточно поводов? Почему Джон не может сделать что-нибудь из ряда вон выходящее? Начать принимать опиаты? Охотиться на разносчиков пиццы? В конце концов, у них даже есть шапка - шапка для охоты на людей (1).
Почему Джон, так хорошо понимающий других, никак не может уловить, что мозг Шерлока еще чуть-чуть – и начнет гнить, а вместе с ним начнет гнить и сам Шерлок?
Потому что не стоит требовать невозможного, - резко отдирает остаток пластыря, дует на кожу и прижимает к губам запястье.

Он – это разум, чистый, критичный разум. Этот разум требует постоянного применения и оттачивания, в противном случае…, - Шерлок поднимается с дивана, опускает между колен голову и с силой проводит пальцами от висков к затылку. Да, он боится этого; боится, что в отсутствие практики ум притупится.
Шерлок – идеальное отражение на поверхности озера. Но сейчас кто-то бросил в него камень, и оно пошло кругами. Это не может не раздражать.
- Тш, - фыркает и дотрагивается пальцами до лба. Он все тот же, но Джон относится к нему, как к ребенку, и вместо «Гениально!» говорит «Прекрати это!».
Что, кстати, бесит его больше: то, что ему негде применить свой интеллект, или то, что Джон обрывает его, повышает голос и говорит, что его поведение невыносимо?..

Перебирается в кресло и тянется за пачкой молока, спрятанной в камине.
Скучно. Слишком скучно.
*
- Миссис Хадсон?.. – замирает в дверях, поправляя ворот куртки. – Потеряли кого-то? – мягкая полуулыбка.
- Джон! Простите, наверное, я разбудила Вас! – женщина всплескивает руками и прижимает их к груди. Секундное замешательство. – Джон, послушайте, у меня небольшая просьба… Кошка, я подкармливала кошку, маленькая совсем была она, такой милый черный котенок… А теперь вот что-то она перестала приходить… Волнуюсь за нее, - смущенно прикрывает рот ладонью и поднимает глаза вверх. - Может, Вы спросите Шерлока?..
- Эм… я посмотрю, что можно сделать… - неуверенно кивает и открывает дверь.
Хорошо будет, если Шерлок просто проигнорирует просьбу Джона, а не начнет выпускать яд на тему того, что поиск пропавших животных – мечта его жизни.

Приподнимает рукав, чтобы посмотреть на циферблат – тихое «Черт…». Часы в очередной раз остановились, и, вроде бы, самое время купить себе другую пару, но нежелание привыкать к чему-то новому каждый раз удерживает его от похода в магазин. Странно: к Шерлоку привык, а ведь он куда более разительная перемена в его жизни, чем кожаный ремешок на запястье.
Шерлок… - выдыхает через рот. Сейчас от Шерлока осталось не так много: кости, колкость и одни нервы. Вот к чему действительно трудно привыкнуть.

Около супермаркета в руки всовывают туристическую брошюрку – парень-промоутер придерживает кепку за козырек и приветливо бросает «Приятного дня!».
«Любое приключение должно с чего-то начинаться!» - огромные белые буквы на синем фоне и под ними еще один заголовок шрифтом поменьше: «Начни его с путешествия!». Не слишком удачный слоган - буклет летит в мусорку, но Джон все равно замедляет шаг под тяжестью этой идеи.

А может, действительно съехать на время? – усмехается этой крамольной мысли, представляя, насколько лучше будет чувствовать себя его спина, если в нее не будут вонзать по утрам ножи. Куда-нибудь в Брайтон, подальше от больших скоплений социопатов… Брайтон, где царит спокойствие и умиротворение, и не надо опасаться, что однажды ты проснешься, а рядом с тобой будет лежать чья-нибудь отрубленная рука, потому что «холодильник-то уже полон, Джон, куда прикажешь мне ее деть?». Брайтон, где можно будет познакомиться с какой-нибудь привлекательной девушкой, которая не будет интересоваться тем, насколько быстро сворачивается его кровь.
Девушкой, кстати, да… Шерлок похудел еще больше – от него остались одни кости, такие же острые, как и его язык, - Джон кладет в корзину еще одну пачку творога.
Так вот, Брайтон… Прекрасный тихий Брайтон! Вполне возможно, Джон даже сможет найти себе там какую-нибудь непыльную работу, и по вечерам будет прогуливаться по берегу моря, разглядывать небо, без опаски курить, посвятит себя созданию семьи…
Размеренная мирная жизнь и никакого Шерлока – ни насмешливых интонаций, когда Джон не успевает за его мыслью, ни игры на скрипке, ни асоциального поведения, ни подъемов ночью, ни возбужденного шепота от нового дела, ни учащенного пульса от опасности и погони, ни страха за то, что кого-нибудь из них прикончат.
- Одиннадцать пятьдесят, - звон мелочи.
Интересно только, как он не сойдет с ума от скуки в этом чертовом Брайтоне.

Нет, Джон все знал: что у каждого из нас есть свой крест, который надо покорно нести, чтобы потом воздалось. Проблема лишь в том, что кресты других людей молчат, а не бросаются надменными репликами, пока ты тащишь их на себе.
А чего, собственно, ждет от него Шерлок? Что он придумает гениальное преступление ему на потеху? Исполнит свой дружеский долг, со вкусом прикончив кого-нибудь? Начнет войну где-нибудь на Балканах?
Это было бы смешной шуткой, если бы Джон не думал об этом всерьез, - пальцы сжимают ручки пакета. «Джон, собирайся! Быстрее! У нас дело!» - и хищная улыбка, резкие движения, блеск в глазах. «Быстрее, Джон! Ну!» - это куда приятнее, чем «Доброе утро, Джон, сегодня я опять собираюсь вести себя так, чтобы ты начал подумывать о самоубийстве».
Что-то, конечно, подсказывает ему, что не стоит идти на поводу у социально-неадекватных людей. Но когда Шерлок ничем не занят, от скуки он начинает разрушать себя. Это кажется Джону не очень удачной перспективой.

Останавливается перед дверью и нерешительно тянется к дверной ручке. Что сказать?
«Послушай, Шерлок, тут миссис Хадсон…» - плохо. «Знаешь, я тут узнал…» - плохо. «Шерлок, если ты ничем не занят…» - отвратительно.
- Боже, Джон, заходи быстрее!
- Как ты… - цокает и стучит пальцами по подлокотнику кресла.
- Меня зовут Шерлок Холмс: моя профессия – знать то, чего не знают другие, - скрещивает ноги. - Ты слишком громко ходишь – я слышу метров за десять. Сейчас ты долго стоял у двери и перебирал ключи – верный признак того, что ты хочешь меня о чем-то попросить. Кто мог дать тебе поручение? Кто-то в магазине? В этом квартале твоих знакомых нет. Значит, это была миссис Хадсон. Почему тогда она не попросила меня напрямую? Да потому что дело-то, очевидно, пустяковое, вот она и подставила тебя. О чем может попросить эта женщина? – Шерлок проводит ладонью в воздухе, указывая на «эту женщину». – Что может входить в сферу ее интересов? Очевидно, эта орущая кошка, которой не видно уже две недели. С одной стороны, стоило бы обеспокоиться тем, что с животным что-то произошло, но к чему нервничать зря, если известно, что этот комок меха вверился инстинкту передать свой генофонд другим особям около двух месяцев назад? – Джон тянется к столу, делая вид, что разбирает сумки. Джон боится засмеяться. – И теперь она где-нибудь лежит и производит на свет маленьких пушистых котят, над которыми впоследствии будет умиляться миссис Хадсон.

Поворачивается лицом к Шерлоку – тот прижал ладони к приоткрытому рту, широко распахнул глаза и настороженно ждет. О... Он ждет, хотя все уже сказал.
Это больше похоже на то, как дрожит рука, когда тянешь ее для примирительного рукопожатия, чем на улыбку – нерешительно растягивает губы и делает шаг вперед. Едва заметный кивок – Джон расслабленно усмехается.
С лица сошла мертвенная бледность – чуть порозовевшие щеки, алые губы. Шерлоку идет быть упоенным собственным успехом – если задернуть шторы, в комнате все равно будет светло от его сияния. Такое ощущение, будто двухмесячная усталость капает с его пальцев – встряхивает кисти и кладет их поверх колен.
Эстетическое наслаждение – смотреть на Шерлока сейчас, потому что он похож на изящно написанную картину: резко очерченные скулы в обрамлении темных волос, слишком светлая кожа, слишком холодный взгляд, длинные тонкие пальцы, открытая шея. Шерлок Холмс мог бы стать символом эпохи Просвещения – интеллект и красота: он похож произведение искусства, не имеющее ничего общего с реальным миром и оттого настолько прекрасное. Надо достать бархатные канаты и расставить вокруг него столбики, чтобы ничьи руки не запачкали.
Сейчас Шерлок – сверхчеловек, который, отводя взгляд в сторону, ждет его реакции.
Это тот Холмс, который однажды поразил Джона не только своим умом, но и своей внешностью: казалось, что он галлюцинация, игра воображения.
Этот Холмс удивителен, великолепен, поразителен, превосходен. Этот Холмс совершенен. И не имеет ничего общего с человеком, который жил с Уотсоном на протяжении лета.
С этим Холмсом Джон умеет общаться.

Тянет еще секунд десять и…
- Блестяще, - Шерлок пытается не выдать себя, но края улыбки все равно заметны даже из-под ладоней.
- Это было слишком просто... Твой чай на столе.
- Чай? – недоумение.
- Да, Джон. Чай, - действительно – чай. Не цианид, не мышьяк, не кружечка ртути. Джон принюхивается к чашке и делает небольшой глоток.
- Он отравлен? Или ты позвонил Генри и решил еще раз провести эксперимент с сахаром? – открывает пакет молока.
- С чего ты это взял? – сразу не заметишь, но это точно была еще одна улыбка.
- Ну, тебе же скучно, - Холмс фыркает и закрывает глаза.
- Не люблю проводить одни и те же опыты дважды.

Неужели это извинения? Шерлок знает, что его поведение невыносимо? – Джон наклоняет голову набок.
Ну нет. Он гениален, конечно. Но не до такой степени.
- Слушай, Шерлок… - глоток – по телу разливается приятное тепло.
- Что? – тянется за книжкой на каминной полке, и край халата предательски обнажает белую коробку.
- Ничего, - молча ставит в холодильник две упаковки молока.

Шерлок запрокидывает голову и накрывает лицо фолиантом. Постепенно блеск от успеха меркнет.
*
Мужчина поправляет кепку и присаживает на корточки, запуская пальцы в мягкую темную шерсть.
- Ты моя киса… кисочка… - кошка довольно мурлычет и утыкается носом в ладонь, - кисулечка…
- Простите, молодой человек? – поднимается, отряхивая руки – недовольный взгляд на женщину. – А что Вы раздаете? – пристально смотрит на нее, а потом, спохватившись, достает ворох бумажек из кармана и с видимым удовольствием подбрасывает их вверх.
- Предложение больше недействительно, - улыбается и, что-то напевая, ступает по выстланному белым тротуару.
Черная кошка, вылизав лапку, спешит по ковровой дорожке.

Глава 1/Crime 1

Щелчком пальцев сгоняет кошку со стола и дует на стеклянную поверхность, очищая ее от пыли. Замок ящика недовольно скрипит, когда он с нажимом ворочает ключом – появляется небольшой темный футляр. Усмешка – поддевает ногтями крышку и достает деревянную доску. Тридцать две нарисованных клетки того же цвета, что и его пиджак. Совпадение? Скорее, заморачивается по мелочам.

В его пальцах все хорошо смотрится: сигарета, мобильный телефон, пистолет, чужое сердце. Но созданы они были только с одной целью – держать фигуры. Он был сотворен по образу и подобию самого азартного игрока, второй после Бога.
Трет в руке фигурку и, подбросив в воздух, сжимает в ладони.

Кошка с урчанием трется спиной о его ногу – шутливо отпихивает.
- Что ты делаешь, киса?! Это же Вествуд! – привычно проходится по лацканам и усаживается рядом с черными. – Если бы не дорогие костюмы, жизнь была бы вообще невыносимой штукой… - подпирает щеку рукой и прищуривается.
- Черные ходят и выигрывают, Шерлок… кис-кис-кис…

Черный король на середине доски.
**
Шерлок Холмс возвращается с того света в 5.15 утра.

- Джон! Поднимайся, Джон!
Что он забыл в этой комнате? – с трудом открывает глаза: слишком темно – тело отказывается участвовать в затее вставать так рано и продолжает пластом лежать под одеялом.
- Который… - хриплый ото сна голос, - который час, Шерлок?
- Пять утра, быстрее вставай! – на кровать летит свитер и джинсы, рука хлопает по выключателю, и теперь Джон видит, что пять утра – это то время, когда Шерлок, следуя внутреннему чувству такта, прождал его подъема минут десять с момента получения захватывающей новости… Достойный уважения самоконтроль.
Шерлок отвратительно бодрый, в омерзительно хорошем настроении, значит...
- Кто-то умер?
- Лучше! Кого-то убили! – да, отлично, кого-то убили. Превосходная весть для пяти утра, не находишь? – но Джон, конечно, молчит и пытается натянуть свитер.
- С чего ты это взял? – тактично отворачивается и барабанит по косяку двери, когда Уотсон отворачивает край покрывала. – Лестрейд сказал?
- Лестрейд прислал только адрес, но… - дробь учащается. - Я чувствую запах убийства, Джон! Настоящего убийства! – не сдерживается – громко хлопает в ладони и резко оборачивается. - Сколько можно надевать брюки?! – бровь ползет вверх, пока рука подводит Джона, и он неловко мешкает с молнией. – Как ты справлялся в армии, Джон? – эта реплика приходится на тот момент, когда Шерлок тянет его за рукав, вынуждая на ходу приводить в порядок одежду. – У тебя, наверное, был один халат и тот на молнии? – эта – на тот, когда они вываливаются на улицу. – С другой стороны, куда тебе торопиться? Люди умирали, пока ты застегивал пуговицы... Такси! Но сначала опрятность, потом – человеческие жизни! – садятся в кэб – с грохотом закрывается дверь. Джон, наверное, что-нибудь противопоставил бы этому потоку остроумия, если бы угол машины не был бы таким комфортным и удобным. Устраивается на сидении – глухая жалость от того, что в его возрасте уже нельзя залазить с ногами. – Хэрродс!
- Кого-то убили в Хэрродс? Как это вообще заметили? (2) – Шерлок подмигивает и улыбается.
- Ты знаешь, о чем спросить, - ерзает на месте и откидывает голову. – Это должно быть очень… выдающееся убийство, - хорошо, спать теперь уже не так уж и хочется. Время сказать: «Добро утро, мистер Холмс. Вижу, Вы решили прийти в себя, как это мило с Вашей стороны!». С выжиданием смотрит на дорогу, постукивает по окну – все признаки нетерпения и ни одного признака скуки.
- Ты думаешь, это он?.. – Джон сглатывает, потому что не тренирован иметь с дело с психопатами. Психопаты, если можно так выразиться, немного пугают его.
Меньше, гораздо меньше пугают, чем едва слышный ответ Шерлока: «Я надеюсь».
*
Семь этажей из стекла по ночам подсвечены желтым, и от этого лица манекенов приобретают какой-то болезненный оттенок: в витринах стоят трупы.
Шерлок поднимает ворот и стучит пальцами по шее, пока Джон расплачивается.
Двери бесшумно отъезжают в стороны, но для Шерлока все происходит слишком медленно: он ускоряет шаг, встречая первых полицейских, стягивает перчатки, шарф, расстегивает пальто, как будто еще немного – и это любопытное убийство исчезнет, а он останется ни с чем.
Дурацкая военная привычка, оставшаяся с тех пор, когда минуты действительно надо было считать: Джон поднимает глаза на циферблат часов в холле молла: «6.00». Быстро добрались.

Шерлок похож на ищейку, взявшую след раненой дичи: суженные зрачки, покрасневшие губы и жажда бежать вперед. Сейчас Шерлок – это аддикция и аффект.
Поэтому он не видит, что люди, идущие с места преступления, выглядит слишком бледными.
- Доброе утро, Салли! – но никакой ответной реакции - Донован молча поднимает над ними бело-синюю ленту.
- Это по твоей части, псих… - рука девушки подрагивает, и она отводит взгляд в сторону.
- А где Андерсен? Он уже уничтожил все улики и отправился домой? – Лестрейд приветственно кивает им.
- Там, - кивок куда-то по направлению к уборной.
- Ну, наконец-то он нашел свое место в жизни… Куда? – Холмс теряет желание разговаривать законченными предложениями – ему хочется работать.
- Слушайте, там… в общем… - офицер шикает и идет по направлению к лифту – нет времени передвигаться так медленно, и Шерлок обгоняет его. Замирает в дверях.
Закрывает глаза, глубоко вдыхает и приготавливается прыгнуть в темную воду.

- О Боже мой… - Джон останавливается рядом буквально на долю секунды, а потом неосознанно отступает.

Насилие принимает разные формы, к некоторым из которых мы все вполне привычны и подготовлены: пощечины, драки в подворотнях, крупные планы разбитых голов в новостных программах, самоповерждения. Злость ищет выход, и она находит его! Как не найти? Ничто не помогает лучше от плохого пищеварения и отсутствия потенции.
Агрессия повсюду, но она имеет под собой какую-то основу; эта агрессия разумна, и потому она омерзительна: о ее существовании известно, но она приемлема. Бей свою жену из-за того, что твой шеф – ублюдок, но не до смерти, конечно; колоти своих детей потому, что налоги опять подняли, но не забывай, что завтра им в школу.

А бессмысленная жестокость бодрит.
Есть в ней что-то такое… свежее.

Джон прикрывает рот ладонью, потому что его начинает тошнить. От этого любому стало бы плохо.
С его места кажется, что плоть разорвана от идеально ровного пробора: светлые волосы забраны в два хвостика, но на месте тонкой полоски кожи, разделяющей волосы, - темно-коричневая нить запекшейся крови. Выдержана симметрия: разрез проходит по лбу и делит на две равные части нос, губы, прочерчивает линию по шее, нежная кожа которой стыдливо прикрывает гортань. Не слишком чисто сработано: зеркало сзади измазано густой желтоватой жидкостью, и одна часть тела немного отклоняется от другой, оставляя небольшой зазор внутрь черепа.
Белый воротник скрывает истерзанную грудную клетку, но не стоит сомневаться – каждой части девочки досталось по одной маленькой грудке и по равному количеству ребер. Слишком много крови на светло-голубом платье – ее можно отжимать и сдавать в центр переливания. На белом переднике в районе живота – пятно неприятно-горчичного оттенка: не стоило разрезать внутренности, это всегда чревато. Чуть ниже много костей, оттого – ярко-алые брызги, почти что работа Поллока. По ногам – ручейки, окрашивающие белые гольфы в нежно-розовый.
Девочка стоит в первой позиции – она готова сделать книксен и проявить свое почтение уважаемым джентльменам.

Это выглядело бы как убийство с особой жестокостью, если бы девочка… если бы девочка не улыбалась. Широкая красивая белозубая улыбка. Все части ребенка довольны пришедшейся на их долю участью.

По лицу пробегает едва заметная судорога, он делает шаг вперед и дотрагивается сложенными вместе ладонями до губ.
- А как... – «а как она держится вместе?» Скорее всего, туго затянутое платье, которое не дает развалиться растерзанному телу. Гравитация? Генетическая память клеток, которые помнят, как, по идее, они должны выглядеть вместе?
- Я не знаю… - Лестрейд прижимает подбородок к плечу и прикрывает глаза, когда Шерлок приближается к лифту. Слабый запах лака для волос – всегда первым замечает детали. Периферическое зрение ухватывает кусок размазанного алого пятна.
«Эта странная девочка просто обожала раздваивать себя...», - красная помада на зеркальной поверхности по левую руку. «… становясь двумя девочками одновременно», - с правой стороны. Запись отражается в записи – бесконечная череда букв между зеркалами. Убийца хочет с ними поговорить?
- Никто еще ее не осматривал? – присаживается на корточки, проводит рукой по подолу платья и с силой надавливает на носок туфли.
- Мы ждали… вас, - выпрямляется, наклоняясь к щеке ребенка, изумленно распахивает глаза и выуживает из-под воротника бумажку, большим пальцем трогая черную точку на шее. На лице – секундное замешательство, как будто он сделал то, чего делать не должен был, - внимательно смотрит на фаланги и прищуривается.
- Чаще бы такое происходило… Джон? – растирает темную краску.
- Да?.. – серое лицо и сжатые в кулаки ладони – две мысли Шерлока перегрызают друг другу глотку, желая первой достучаться до него: «Джону это не нравится» и «Джону это очень не нравится». В приглашающем жесте взмахивает рукой. – Этого… этого нельзя добиться подручными средствами, - Уотсон поодаль, в какой-то смутной уверенности, что есть черта, после которой это зрелище нельзя будет выбросить из своей головы. – Специальное оборудование, наверное…
- Именно, - дотрагивается до запястья и приподнимает холодную руку. Маленькие аккуратные часы – звон застежки: «Ариадне от мамы и папы». – Они остановлены, - выходит из лифта и замирает под тяжелыми взглядами. – Что?
- Это все, что ты хочешь сказать? – Лестрейд скрещивает на груди руки и шире расставляет ноги.
- Все остальное очевидно, - пожимает плечами.
- Шерлок… - свист со стороны Джона. Недовольно цокает.
- Девочка, 11-13 лет, недавно гримировалась и делала укладку: запах лака и под щекой след от белил. Туфли жмут ногу, платье на днях было в химчистке – небольшой след от выведенного пятна, при этом она практически не надевала его: подол не обтрепан, на воротнике нет вытертостей. Вывод: костюм – сама она была на пробах в театре, - мах рукой слева направо. – Дальше. Часы довольно дорогие, подарены родителями - они ее опекают, вполне вероятно, единственный ребенок в семье. Если вам не поступало заявлений о пропаже ребенка, значит, по их мнению, она не пропадала. Ребенка нет ночь, но никто не паникует? Вчера она получила роль, сообщила матери, осталась праздновать и вот она здесь… - неосознанно тянется пальцами ко рту, но цепенеет и смотрит на фаланги. – Почему здесь? Думай… А, да, позвони по этому номеру, - протягивает бумажку.
- Что это?
- Квитанция об оплате. Скорее всего, там телефон ее матери, - вертит в руках часы. – Думай, думай… – закрывает ладонями нос. – Когда нашли тело?
- Половина пятого, - Джон прислоняется лбом к стене, не особенно вслушиваясь в разговор, и разжимает кулаки.
- Почему позвонили только к пяти? – в голосе появляются стальные ноты.
- Смотрели, что на камерах…
- И?
- Это слепая зона, Шерлок… Алло, здравствуйте, Вас беспокоит инспектор полиции… - Лестрейд отворачивается и, обильно жестикулируя, пытается объяснить людям, что их дочь найдена мертвой. Подобное известие вообще проблематично донести. Особенно в шесть утра.
- Спроси, когда она им звонила, - предостерегающе поднимает руку. – Джон? – подходит ближе, чтобы тронуть за плечо, но останавливает движение и надевает перчатку. – Джон?
- Да? Ты что-то говорил? – побледневшие губы, сдавленное дыхание – не самый удачный перевод темы.

Джон прошел Афганистан, где люди убивали друг друга из-за приказов, и к этому практически можно было привыкнуть: сшивай раны, игнорируй крики боли, следуй необходимости – иммунитет к крови и отвратительному виду разодранных тел. Джон свыкся с войной. Но он не может свыкнуться с тем, что людей можно убивать от скуки.

- Все в порядке?
- В полном… - наклоняет голову набок и медленно кивает.
- Там… часы. Они остановлены на 10.54, - прислоняется к стене и прикрывает глаза. – Очевидно, они ударились о пол, и механизм сломался…
- Получается, с одиннадцати до четырех…
- Да. Успеть забрать ее, убить, переодеть и привезти сюда. Слишком мало времени. Все должно быть близко… Рядом здесь театр Ее Величества, но там ничего не ставят в это время года, и театр Сэдлерс Уэллс, но где тогда они, эм… - Джон снова стискивает пальцы – Холмс бросает быстрый взгляд на напряженную руку и смотрит на собственную кисть. Снова лай дерущихся мыслей: «Его это нервирует» и вторая, более дельная «Финсберри - Сэдлерс - Теобальд-роуд – Оксфорд-стрит – Блумсберри – Хэрродс».
Как очевидно… - раздражение.
- Все, поехали, - резко отрывается от стены.
- Куда? - Джон успевает ухватить его за локоть. – Куда мы поедем?
- …да. Конечно, мисс Лисса. Соболезную Вашей утрате, - щелчок телефона. – Они приедут сюда через полчаса.
- Не имею никакого желания с ними общаться, - поворачивает голову вбок и хмурится.
- Зря. Мать сказала, что девочка вчера была в театре Сэдлерс…
- Скука. Дальше! – прерывает. – Почему здесь? Вы сказали, что ее нашли в Хэрродс?
- Послушайте, Холмс, я разговаривал с ней пять минут!..
- Да, почему так долго, если надо было спросить всего лишь две вещи?
- Потому что у нее горе, знаете ли! – смешок.
- Горе будет у нас, если мы его не поймаем… - разговор окончен – через две минуты они с Джоном сидят в такси, и Шерлок упирается лбом в окно, выдыхая на стекло.
- Адрес? – кэбмен поворачивает к ним голову, но серые глаза только шире распахиваются.
- Куда мы едем, Шерлок? – аккуратное касание ладони – вздрагивает.
- Сохо Сквер, 36, пересечение с Фрай Стрит. Быстрее. Мы итак опаздываем.
*
Небольшой дворик, обнесенный трехэтажными зданиями. Ничего примечательного – почему приехали сюда?
Рядом с самым крайним домом – небольшая будка, а около нее на стене следы от недавно снятой таблички: камень в том месте светлее.
- Эм… скажите! - Шерлок машет рукой охраннику, и тот с неохотой отрывается от двери. – Вы можете нам дверь открыть? А то мы ключи шефу уже сдали…
- Так вы же вроде ночью закончили, - со свистом втягивает воздух.
- Да вот, не увезли последний станок, - беззаботно смеется и пожимает плечами. – Никому доверить нельзя: попросил несколько раз – все перепроверьте… - охранник понимающе кивает.
- Да-да, а я-то думал, когда за ним придут! А еще так спешили вчера. Я говорю им, мол, парни, вы, может, аккуратнее оборудование переносите! - звон ключей.
- От этих наемных рабочих никакого толку, - нетерпение выдают барабанящие по бедру пальцы.
- Вот уж точно… Прошу, - распахивает дверь. – А машина позже подъедет?
- Да, минут через двадцать…

Внутри больше, чем снаружи: раньше было цехом. Насколько раньше? Еще неделю назад здесь работали – запах лака, много следов от рабочей обуви, полоски от бумаги. Последний оплот бывшей типографии «Блумсберри» - станок в левом углу помещения.
Холмс разводит руки в стороны, сжимает и разжимает ладони.
- Шерлок?
- А, да… - делает какое-то внутреннее усилие и шагает по направлению к массивному скоплению металла. – Известно, что девочка должна быть в Хэрродс и Сэдлерс Уэллс. Ограничение по времени – искать место убийства надо в промежутке между этими двумя точками. Специфический метод – значит, им потребовалось оборудование для этого: разрез слишком ровный. Вывод: лазер. У нее на шее была капля краски, запаха не было слышно из-за лака – значит, типография. Между Хэрродс и Сэдлерс только одна типография – и вот мы в ней, - заглядывает внутрь, неспешно наклоняясь, чтобы в нутре конструкции не пропала ни одна интонация в реплике Джона. – Провернуть убийство в рабочем цехе практически невозможно, значит, они переезжают в другое место, а вывоз тела замаскирован под перевозку оборудования. Вчера они спешили: либо могли что-то забыть, либо специально что-то оставили, чтобы мы могли это увидеть.
- Великолепно, Шерлок, – прячет лицо в воротник и улыбается краем рта, присаживаясь на корточки. Джон проходит дальше к стене и заходит за резак.
- А вот и вещественные доказательства, - Холмс выуживает тонкую полоску ткани и кладет ее на транспортер.
- Шерлок… Это кровь? – подходит к Уотсону.
- Думаю, да, - на задней панели – «Привет. Я скучал».
«Привет, Джим. Я тоже не развлекался».
*
Слишком громко хлопает дверью кэба – Шерлок недоволен.
- Нашли? – Лестрейд протягивает кофе.
- Да, отправьте людей на Сохо Сквер, в «Блумсберри». Какой из них с сахаром? - делает один большой глоток и отдает второй стакан Джону.
- Холмс? – переминается с ноги на ногу и ищет взгляда Уотсона, чтобы спросить через посредника. - Надпись в лифте… Это… это он? – в прямом смысле уходит от ответа.
- Мать уже приехала?
- Да, и с ней подруга девочки, - подергивание щеки на слове «подруга».
- Где видео с камер? – секундное замешательство со стороны Лестрейда.
- Да говорю – «серая» зона… - едва успевает за их шагом.
- Боже мой! – раздраженно разворачивается. – Я надеюсь, Вы понимаете, что для того, чтобы затащить тело в лифт, где камер нет, его для начала нужно пронести через холл, где камеры есть? – инспектор сцепляет пальцы в замок. - Хорошо, другой вопрос: видео украли после того, как оно попало в руки к полиции, или его не было с самого начала? – о, Джону нравится это: характерный блеск в глазах и запах явного превосходства.
- После…
- Да, это он, - останавливается, глядя на пару впереди, - …она плачет? – растерянность и едва заметный перебор рукой в воздухе. Что делать с плачущими матерями? Смотрит на Джона, ища поддержки. Кивок – Шерлок делает шаг вперед.
- Позвоните в главный офис «Блумсберри». Спросите, кто осуществлял перевозки, - бросает в воздух, но Лестрейд подхватывает фразу и начинает что-то шипеть по рации.

Они не замечают, как к ним подходят: женщина с силой зажимает руками рот, чтобы не завыть, пока девочка гладит ее по волосам.
- Мисс Лисса, не плачьте… пожалуйста, - тонкий всхлип и вслед за ним – бурные рыдания.
- Моя маленькая… - женщина закрывает лицо ладонями. – Моя маленькая Ари… - девочка продолжает методично водить рукой по плечам, смотря куда-то в сторону.
- Добрый день, я инспектор Холмс, это мой помощник – доктор Уотсон, - она поднимает голову и с силой сжимает зубы, чтобы сдержать очередную волну слез.
- Мартина Лисса… Это Катрин, - девочка поворачивается к ним: опухшие веки, покрасневшие глаза. – Она… она подруга Ари… Они вчера вместе были…
- Мы… мы хотели остаться на вечеринку, а потом Ари должна была пойти ко мне, - Катрин утирает слезы, глядя в одну точку. – Но потом она сказала, что за ней приехали родители… и ушла.
- Когда это было?
- Полдвенадцатого или что-то около того… - цоканье – Шерлок был неправ насчет времени убийства. Внутреннее усилие – дотрагивается до ее плеча:
- Мисс Лисса, попытайтесь вспомнить, это очень важно: Ваша дочь говорила что-нибудь о Хэрродс? Может, она должна была здесь встретиться с какими-нибудь своими друзьями? Одноклассниками?
- Нет… нет… - потерянно смотрит куда-то в угол, но переводит взгляд на Шерлока. – Мы должны были сегодня с утра пойти в “Fairy Garden”, салон, здесь, на этаже: она хотела волосы для роли покрасить… - черные от туши слезы. – Она всегда так серьезно к этому относилась… - рот Катрин на секунду кривится.
- Простите… мне… мне надо отойти, - она прикрывает лицо, размазывая по щекам слезы, и бежит к уборной.
- Я пойду помою руки… - теряет интерес к матери и следует за девочкой.
- Шерлок!.. – неудачная попытка сгладить уход. - Простите его, – присаживается рядом с женщиной и чуть сжимает ее ладонь. – Примите мои соболезнования…
- Спасибо вам, - будь вежливым, даже если ты кончаешься от боли, – это Англия, друг.
*
- Как ты его нашла? - она испуганно отстраняется от раковины.
- О чем Вы говорите? – широко распахивает глаза и приоткрывает рот – естественная реакция удивления. – Я не понимаю! – а теперь взгляд на дверь – это уже не так естественно. Опускает глаза в пол, переводит взгляд в другой угол и пытается выдавить слезы – хорошо играет.
- Как ты нашла того, кто организовал убийство? – Катрин вспыхивает и делает шаг назад. Оборонительно пригибается и щерится.
- Что… в чем Вы меня обвиняете?! Это я, по-вашему, убила Ари?! Я?! – всхлип – плечи подергиваются от сдерживаемых рыданий. – Ари была моей лучшей подругой, а Вы говорите, что я порезала ее?! Я?! – довольная улыбка.
- Порезана? Ты не видела тела, - повисает молчание. – Смотрела в сторону лифта. Все время, - девочка медленно перестает рыдать, компактно складывая в ящик свое показное горе.
- И… и что будет? – загнанная крыска роет землю когтями.
- Расскажешь – умолчу об этом полиции. Нет – окажешься в колонии, – шипение – минутное колебание.
- Никого я не находила. Он сам написал. Сказал, что я получу роль. Надо только вечером сказать ей, что родители приехали…
- О, и ты согласилась на убийство? – складывает пальцы в треугольник.
- Ни на что я не соглашалась! Кто хотел ее убивать?! Она же непуганая дура! Думала, испугает ее, а он… он с утра фотографии стал бросать!.. Психопат!! – неуклюже взмахивает руками и открывает рот. – Она давно зарвалась! А тут уж… Это была не ее роль! Эта ваша Ариадна!.. Ариадна то, Ариадна это, а она пяти слов запомнить не могла! Это все ее папаша! Место купил ей, а мне как?! – ненависть показывает зубы. – Она ничего сама делать не умела! «Помоги мне, Кэти, помоги!». Я ей прислуга, что ли?! Прислуга?! – срывается на захлебывающийся крик. - Если у моих родителей столько денег нет, я что, должна ей служанкой быть?! Нашлась королева! Где она теперь?! – злые слезы.
- Телефон, - протягивает руку, и девочка, судорожно глотая воздух, вкладывает черный прямоугольник. «Разблокировать» - на экране – Катрин и Ариадна обнимаются и смеются. «Входящие» - 5.00, на фотографии – крупный план улыбающегося лица.

Как полиция могла не заметить его, если он стоял прямо напротив тела?

Сует руки под ледяную воду, до красноты растирает кожу и подносит к носу ладонь. Вроде не пахнет ничем, но он снова и снова намыливает кисти.
За спиной хлопает дверь.
Любопытное дело: она помогла в убийстве, но не считает себя виноватой. Ей даже кажется, что она права. Люди странные. Иногда с ними не хочется иметь ничего общего.
Принюхивается к рукам – этот отвратительный приторный запах, он все еще здесь. Запах, идущий от тела, особенно сильный на месте разреза, чем-то похожий на аромат гниющих роз.

Рывок – он успевает отстраниться от раковины. Шерлока болезненно рвет.
*
Надо быстрее здесь заканчивать – собирается слишком много людей; каждый второй считает своим долгом бросить сочувственный взгляд на мать, и эта атмосфера жалости начинает нервировать.
Лестрейд неуверенно водит пальцами по телефону.
- Я говорил с генеральным директором, у них там странная система распределения обязанностей: перевозкой занимались топ-менеджеры, что-то в качестве примера другим сотрудникам: внеурочная работа на благо компании. И мы могли бы вызвать их для дачи показаний… - заминка.
- Но? – усаживается на стул и натягивает перчатки на покрасневшие ладони. Джон поджимает губы, делая вид, что не заметил дрожи.
Безусловно, есть какое-то «но», из-за которого они будут стоять на месте до того, как Мориарти не решит подбросить полиции новую улику.
- Но сегодня с утра они улетели на конференцию в Сан-Франциско.
- Черт, - опускает голову между коленями. – Черт, черт, черт! – резко поднимается. – Мы теряем время, Вы же видите это? Ваши люди уже ищут в салоне?
- Да, но… - отмашка ладонью – не хочет слушать.
- Свяжитесь со мной, если что-нибудь найдете. Хотя вряд ли там что-то будет… Я не могу здесь думать: шумно. Пойдем, Джон.
Завязывает на шее шарф и засовывает руки в карманы.
- И что ты собираешься делать, Шерлок?
- Ждать.
*
- Эй, смотри! – один из парней в синем халате берет горсть красных лепестков из корзины и вдыхает аромат. – Свежие…
- Ага, - второй перебирает лаки для ногтей. – И еще у них в шкафу припрятана голая девушка-черлидер (3). Тоже свежая, - они смеются и продолжают обыскивать салон.
- Джим, глянь-ка… - парень хлопает его по плечу, и он, прикрывая улыбку ладонью и отходя от окна, оборачивается. – Чего только не придумают! – протягивает небольшую бутылочку и маленькое пирожное.
- И на какую чушь люди тратят свои деньги…
- Ага, вот именно!.. Черт, да что они хотят здесь найти? Тут стерильно, как в больнице! – хлопает ладонью по маникюрному столику и садится на стул. – Носятся с этим Холмсом, как будто он им пророчествует: там улики, здесь тело, убийца три месяца как в Алжире…
- Да, я тоже не понимаю… Что все в нем находят?
**
Джон замечает это минуте на сороковой, и хорошо, что вообще замечает.
Шерлок не разговаривает после того, как они вышли из молла – это в порядке вещей. Шерлок уже девять часов не меняет положение – это тоже нормально. Шерлок играет на скрипке – и в этом нет ничего странного.
Удивительно то, что Шерлок фальшивит, дергая смычком струны.
Незаметная дрожь в конце звука и дребезжание, когда он меняет положение руки – вот и все, что выдает растерянность Холмса. Не самые убедительные доказательства того, что он что-то чувствует.
Как реагировать на это открытие? Джон не подготовлен к тому, что Шерлоку нужна его помощь.
- Ты не хочешь?.. – «пить, есть, может, немного кислорода?». Жалобный вой инструмента в ответ.
Конечно, он ничего не ответит – это же Холмс, который может только подавать знаки, что ему что-то нужно. Джон ставит чайник. Холмс, который предпочитает сверлить тебя взглядом вместо того, чтобы попросить. Холмс, который целиком полагается на твое умение читать мысли и предугадывать его желания. Холмс, который… который, как обычно, предпочитает держать все при себе.
Если бы Шерлок умел разговаривать, их общение стало бы куда более эффективным. Но Шерлок может только выжимать пронзительное ми-минор.
И Джон злится, наливая воду и разбавляя темно-коричневую жидкость молоком. Оттого, что не может по-настоящему помочь. И еще оттого, что он не смог выдержать сегодняшнего… убийства, можно ли так это назвать? Люди постоянно умирают, это да. Если бы их не убивали психопаты, их убивал бы рак, Альцгеймер или нехватка витамина В. Джон понимает это.
Джону просто не нравится, что смерть становится фарсом. Джону не хочется, чтобы Шерлок принимал в этом фарсе участие: он может запачкать руки, и потом начнется этот странный ритуал с долгими омовениями в ванной.
Джону не хочется, чтобы Шерлок фальшивил на скрипке – вот в чем дело.

Протягивает чашку – Холмс аккуратно кладет на колени скрипку и берет чай в ладони. Джон наигранно зевает.
- Я, наверное, пойду спать… Не забудь выключить свет, - кивок - Шерлок выжидающее смотрит на него, отпивая из чашки, как будто Джону есть что сказать, а ему есть что услышать. Но Джон молчит, потому что он не знает, какие надежды на него возложены.
Тянется к двери. Хотя, вот это сойдет…
- Послушай, Шерлок… - костяшки пальцев белеют от силы, с которой Джон сжимает дверную ручку. – Найди его, - смутившись, закрывает за собой дверь и не видит, как проясняется лицо Шерлока.
У Джона есть скромный светский талант вести к свету.
**
Ночью Джону Уотсону снится кошмар.
Раньше они бывали чаще, но после того, как он стал здесь жить, все как-то успокоилось, как будто ноющая боль в суставах медленно отступила. Вместо палящего солнца и вымазанных в крови солдат ему стал сниться бег, длинные дистанции, на которых он никогда не уставал: это был бег ради бега, желание просто стремиться куда-то, необходимость двигаться. Вокруг было синее небо, зеленые деревья, светло-желтые поля пшеницы – это был дивный мир, надо признать. Но сны были приятными не потому, что они были похожи на рекламные ролики штата Айдахо. Эти сны нравились ему тем, что на каком-то отрезке пути он встречал Шерлока, тот улыбался и бросал ему: «Я слишком долго тебя ждал. Мог бы и поторопиться». Дальше они бежали вместе. Это было похоже на последнюю сцену в кассовом фильме, где девушки рыдают от эмпатии: главные герои удаляются за горизонт и растворяются в пространстве.
Джон не помнил содержания снов. Но после них он чувствовал себя лучше.

Сегодня подсознание не настроено быть добрым режиссером: Джону снится, что они сидят с Шерлоком за стеной какого-то полуразрушенного дома, вдалеке слышен клекот перестрелки. Очень жарко – любая попытка вдохнуть заканчивается захлебыванием в вязком пыльном воздухе.
На коленях у Джона разряженный пистолет, и в его голове отчаянно бьется мысль, что им конец: вокруг одни враги, но он сможет защитить Шерлока. Сможет.
По виску Шерлока стекает капля пота, и он расслабленно улыбается, вытирая ладонью лоб.
- У меня есть план, Джон… - прячет лицо в пыльную рубашку, открывая край живота.
- Нет, никаких твоих планов, - резкий кивок головой. – Ты останешься здесь! Слышишь? – дергает за плечо, и Шерлок выныривает из рубашки.
- Я спасу нас, Джон!
- Заткнись и пригни голову! – это первая грубость, которую позволил себе Джон за все время их общения. Почему он кричит на него?
Потому что он видит, как Шерлок распрямляет плечи и прикрывает глаза.
Шерлоку кажется, что разум защитит от всего: от дураков, от инфляции, от экономического кризиса, от потери бумажника, от влюбленности. Шерлок не знает, что разум не способен защитить от огнестрельного ранения.
Об этом знает Джон, и у него сводит желудок, когда Шерлок отнимает у него пистолет, и на секунду они застывают лицом к лицу: «Я спасу тебя».
Джон орет на него и приказывает сесть, но уже слишком поздно: Шерлок поднимается над укрытием, направляет в сторону врага пистолет и смотрит на Джона.
- Беги. Я спасу тебя.

Джону снится, что Шерлок Холмс умирает на его глазах.
И он ничего не может сделать. Ничего.
Ночь, скуля в углу, глохнет от крика Джона Уотсона.
*
Отстукивает одну четвертую в такт передвижениям над его головой: скрип - подошел к шкафу, переоделся; шаги около окна – ставит на зарядку мобильный; щелчок – выключил свет, накрылся одеялом, закрыл глаза.
- Спокойной ночи, Джон, - подносит ладони ко рту и прикусывает указательные пальцы.

За то время, которое они живут вместе, можно было выучить не только привычки Джона – скорость кроветворения в его теле. Шерлок, кстати говоря, был близок к этому.
А Джон по-прежнему мало что знал о нем. В основном то, что Шерлок хотел ему о себе рассказать.

Дело в том, что ото всех остальных людей Холмс отделен огромной пропастью, аккуратно отшлифованной его образованностью и высокомерием, и в этой пропасти, до поры до времени, гибло все живое, что имело глупость приблизиться к нему. Живое – значит несущее разочарования. А у Шерлока нет времени на это. У него абсолютно нет времени на то, чтобы давать человечеству шанс пасть еще ниже в его глазах.
К тому же, Шерлок – гуманист: не слишком приятно видеть, как кто-нибудь падает вниз и напарывается на острый выступ. Ну и на гниющие трупы собирается слишком много черных птиц, а их карканье отвлекает.
Поэтому он просто старался не сближаться с людьми. По большей части, это крайне бессмысленное.

Скрип кровати – лег на спину, левая рука под подушкой, правая – накрест груди.

Джон пришел к нему сам, как будто так было задумано. Да что уж тут: это была типичная постановочная встреча, когда один главный герой встречает другого, и между ними возникает, ну… эм… что-то такое, с напряженной музыкой и приглушенным светом. Вполне вероятно, из-за этого Джон решил остаться с ним, хотя прекрасно видел участь своих предшественников. Это было удивительно, но впервые за столько лет Шерлоку было приятно видеть кого-то.
Их разделяло слишком большое расстояние, а Шерлоку слишком хотелось рассмотреть его, узнать о нем что-нибудь, кроме того, что он поразительно произносит «Гениально, Шерлок!». И ему пришлось подойти ближе.

Шорох наверху – перевернулся на другой бок, поджал под себя колени, положил руку под голову, спрятал лицо в одеяло.

В этом было, конечно, что-то больное, что-то отдающее вуайеризмом: он слишком много смотрел на Джона. Сначала – любопытство. Что Джон делает, когда он нервничает. Что Джон делает, когда он сердится. Что Джон делает, когда он злится. Оказалось, что Джон молча терпит и стискивает кулаки. Это было восхи… неважно. Впрочем, от этого пахло присягой королю Артуру и кодексом чести, по которому мужчина клялся стойко сносить жизненные трудности.
Шерлок не умеет сносить жизненные трудности. Вообще. Трудности – это то, что заводит его в тупик. А Джон, он… да. Он готов был помочь ему и не слишком громко смеяться над тем, что Шерлок забывает есть и пить. И иногда даже приносить ему еду. И говорить о том, что сон – довольно полезная штука.

Глухой стон – поднимает голову и напряженно прислушивается. Показалось?

Потом – практический интерес. Как узнать, что Джон лжет? Подергивается верхняя губа, он сует руки в карманы и расправляет плечи. Как узнать, что Джон виделся с Майкрофтом? Джон расчесывает запястье и запрокидывает голову. Как узнать, что у Джона появилась новая девушка? Джон слишком широко улыбается. Как узнать, будет ли готовить Джон ужин? Цокает и заводит руку за спину.
Шерлок помнил Джона наизусть: он посадил на булавки под стекло каждое движение и каждую интонацию.

А потом эта сцена в бассейне – и вся работа к чертям собачьим. Почему Джон, предпочитающий спокойно смотреть телевизор после дня в больнице, сдавливал шею другого человека? Почему Джон, всегда держащий себя в руках, орал? Почему Джон, не терпящий насилия, был готов убить Мориарти?
Шерлок не знал. Шерлок не знал этого Джона.
И вот тогда стало действительно интересно.

Да, теперь отчетливо слышно болезненное мычание – замирает в кресле и подтягивает колени. Джон ударяется локтем о спинку кровати и беспокойно ворочается.

Проблема была лишь в том, что Джон стал еще более сдержанным, и Шерлок остался изучать старый материал. Изо дня в день – ничего нового, несколько относительно скучных дел – и аналог американской «депрессии» на Бейкер-стрит 221Б: акции дружелюбия падают в цене, но зато приобретают вес векселя на заем раздражения. Целое лето в попытке увидеть настоящего Джона Уотсона. Никаких преступлений. Ни одного интересного случая.
Раздражение можно понять.

Складывает вместе ладони, вслушиваясь в тишину. Треск – задевает рукой тумбочку, снова меняет положение. У Джона опять начались кошмары?..
Именно. У Джона опять начались кошмары – не нужно долго анализировать, если слышишь вскрик. Шерлок медлит – хлопает ладонью по подлокотнику, но все-таки отталкивается от кресла.

В социопатии есть несколько своих обольстительных плюсов, которые, правда, меркнут перед неспособностью адекватно реагировать на внешний мир.
Шерлок стоит в дверях комнаты и смотрит, как Джон открывает рот и кричит.
- Джон?.. – имя застревает в горле, и он нервно чешет шею. Это похоже на панику, которую можно испытать, увидев, как родители занимаются сексом: это страшно, стыдно и ты не знаешь, что делать.
Рука скользит по дверному косяку, и он испытывает унизительное желание сбежать. Потому что Шерлок не знает, что делать, когда Джону больно. Это ведь Джон: он же всегда терпит.
Очевидно, бессознательное Джона устало терпеть. И теперь оно заставляет его с силой стискивать подушку, выгибать спину и рычать: «Нет, пожалуйста!»
- Джон?.. – его тихого голоса практически не слышно: он выдавливает из себя звуки, но они тонут в окружающем пространстве. Растерянно разводит руками и делает шаг вперед.
Шерлок Холмс сокращает дистанцию между собой и Джоном Уотсоном, присаживаясь на край кровати и наклоняя голову набок, наверное, впервые в жизни не зная, что предпринять.
- Пожалуйста!… - полувсхип-полувскрик. Едва ли не все мужество, чтобы протянуть к Джону руку. Вся сила воли, чтобы не отдернуть ее. Вся храбрость, чтобы сказать:
- Джон, все в порядке… Все хорошо… – пальцы медленно проходятся по виску – во сне Джон настороженно замирает, готовый в любой момент скинуть с себя руку и отряхнуться от прикосновения. Но хватка постепенно разжимается, он переворачивается на спину и вдыхает. – Все в порядке… - Шерлок кладет руку ему на лоб и широко открывает глаза.
Что будет, если он сейчас проснется? Надо что-то придумать, сказать что-то…
Джон выталкивает из легких воздух, тянет ладонь к своему лицу и дотрагивается до ледяных пальцев.
- Шерлок… - задевает ногтями кисть, спуская ее на шею. Частый прерывистый пульс, но дыхание выравнивается и морщины на лице разглаживаются.
- Все хорошо. Спи.

Он видит эту улыбку Джона впервые: недоверчивая, смутная, краем рта, - ее надо забрать с собой! Не успевает думать - просто касается большим пальцем угла губ, но та улыбка слетает, уступая место привычной мягкой и теплой, которую Джон надевает, наблюдая за тем, как он работает.
- Шерлок…

Выходит из комнаты, придерживая ладонью внутренности.
Кажется, это «Шерлок» случайно проделало дыру в животе.
__
1. Шапка Шерлока - шапка Холдена из "Над пропастью во ржи".
Цитата оттуда же.
2. А дело в том, что Хэрродс - действительно очень большой молл. И "большой"
значит "ГРОМАДНЫЙ, ЧЕРТ ПОДЕРИ ЕГО"
3. Аллюзия к "красоте по-американски"

@темы: fiction

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Парни-парни-парнишечки!
Да вот же он - конец этого фика. Давайте поплачем от счастья!
Шесть месяцев, которые сейчас разгребает Хидеаки, пытаясь привести текст в сносный вид. Это были охуенные шесть месяцев.
Я всех люблю.

И если Хидди не умрет к утру, то я даже смогу почистить тексты.

Прослушать или скачать Dead By Sunrise Let Down бесплатно на Простоплеер


Прослушать или скачать Black Strobe I'm A Man бесплатно на Простоплеер

Название: Rock-n-rolla
Автор: Entony
Бета: the absurd
Фэндом: Durarara!!
Персонажи: Шизуо/Изая
Рейтинг: NC-17
Жанры: Драма, POV, Слэш (яой)

Предупреждения: Нецензурная лексика, BDSM, OOC, Насилие

Саммари: все фильмы Гая Ричи.
Комментарий: NC-17 стоит здесь не просто так. Наркотики, насилие, разврат, детальные описания всего, что придумал мой воспаленный разум, нецензурная речь – все это есть. Будьте бдительны и предохраняйтесь при чтении.
Права: в этом мире мне ничто не принадлежит

текст 10

**
«… и так совершилось величайшее несчастье для богов и людей», - голос пробивается через толщу воды – я вижу только отблеск солнца на глубине и делаю рывок руками. «Но сказала Хель: если все, что ни есть на земле живого или мертвого, будет плакать о нем, я отпущу его в мир живых», - задыхаюсь, но продолжаю грести. «Все так и сделали: люди и звери, земля и камни, деревья и металлы - весь мир оплакивал его кончину», - до вдоха осталось несколько гребков. «Кроме одной женщины. Она сидела у реки и говорила: «сухими слезами плачу по тебе. Ни живым, ни мертвым ты мне не нужен. Пусть хранит тебя Хель». И люди… аккуратнее с ногами! … и люди полагают, что это был не кто иной, как Локи, сын Лаувейи, причинивший миру величайшее зло…», - вдыхаю полной грудью.
- Он убил Бога, Изая. А они посчитали это злом. Глупые, глупые люди…
*
- Тш-тш-тш, - он хлопает меня по щеке, и я пытаюсь разлепить веки. – Изая-Изая-Изая… - кружит около меня и замирает за моей спиной. – Изая? - теплая слюна течет по моему затылку, и Касуми, шире открыв рот, теснее прижимается ко мне. – Ну вот ты и поймал мой воздушный поцелуй. Как тебе?
Хуже некуда.
Кисти слишком пережали – не чувствую пальцев; когда пытаюсь пошевелиться, веревка впивается в лодыжки и запястья, и спинка стула мерзко дерет хребет. Поза, придуманная для секса и пыток. Я счастливчик.

Где мы находимся? – что-то шепчу, но набор звуков мало похож на связную реплику.
- Не слышу… - Касуми с огорчением отрывается от моего позвоночника и обходит меня спереди. – Постарайся говорить разборчивее, - он бьет в живот, и я, плюясь выдохом, широко открываю глаза.
Мы на «точке», черт пойми, на чьей: ничего не говорящие серые стены, пустое помещение, лампочка под потолком, напротив меня – еще один стул и Касуми, скрестивший руки на груди.
Шикаю – опускаю голову, чтобы вдохнуть.
- Антураж из отвратительных боевиков, - морщит нос и делает шаг ко мне.
- Да ну тебя. Кассовые сборы – это второстепенно. Главное – актерская игра, заинтересованность в идее, - заносит ладонь и наотмашь ударяет по щеке, - подача, в конце концов. Тебе нравится моя подача правой? – сплевываю кровь.
- Ну, ты наловчился за последнее время…
- «В течение всей своей жизни становись более умелым…»(20) А мне тут напели, что ты за последнее время наловчился качественно делать минет, – дергаюсь, он присаживается на стул и забрасывает ногу на ногу.
- Любопытные песни ты слушаешь, Касуми… - улыбается и дотрагивается пальцами до губ.
- И как он?
- Сам спроси. Он же в твоей «семье», - поджимает губы.
- В этом-то и проблема, Изая, в этом и проблема… мне с ним не очень хочется разговаривать. К несчастью, - достает из пиджака маленькую металлическую коробочку и вертит ее в пальцах. - … так что, как наш Шизу-тян трахается? – ох, Такума, ублюдок, значит, он прослушивал нас…

Блять! Как я не догадался раньше! Мне хочется завыть от досады – это было так очевидно! «Ты звал меня всю ночь», - почему я тогда не спросил у Шизуо, неужели так все хорошо слышно между квартирами?
А я напомню, почему. Потому что, - с силой зажмуриваюсь. Потому что, черт… Потому что больше всего я хотел тогда его поцеловать. Очень удачное решение, однако.

- Раз Такума нас слушал, то он должен знать, - цокает.
- Дело в том, что Такума уже два дня как не может общаться с миром живых, такие дела. Так что, я не в курсе, как закончилась эта странная история, в который ты пытался спрятаться от меня в моем же доме... – закусываю губы.
Он раздвигает коленом мои ноги и подтягивается ближе ко мне.
- Изая? – пальцы гладят мою щеку – вздрагиваю и пытаюсь отстраниться от него, но он берет мое лицо в ладони и упирается лбом в лоб. – Изая… Ну что же ты так…
- Отъебись…
- Ой, гордый какой… Ты действительно думал, что сможешь убежать от меня? Маленький, глупый Изая… - трется виском о мою скулу. – Глупый, глупый Изая… Я ведь быстрее ветра, я ведь Бог, Изая, куда ты денешься от Бога? Тш-тш-тш, - он прикладывает палец к моим губам. – У меня ведь везде есть глаза и уши, я лес, который все видит и слышит, а ты, вот так просто… - он тяжело вздыхает и откидывается на спинку стула. – Знаешь, как меня называют в «семье»? Они называют меня «Касуми-ёкай» (22) и ссут в штаны, когда я вхожу в комнату.
- И что об этом думает твой босс?
- Изая-Изая… - поднимается со стула, залезает рукой в пиджак – достает пистолет.
Резко бросает его влево – раздается звон стекла.
- Что ты делаешь? – я был практически уверен, что он выстрелит – спина покрылась холодным потом.
- Пробиваю дыру в иллюзии, которую ты называешь жизнью… Какой, блять, мой босс?! – поднимает руки к небу и топает ногой. - Мой босс кормит собой атмосферу уже второй месяц как! О чем ты думал, когда пытался меня обыграть, Изая?! – подходит ко мне и поднимает голову за волосы. – Мое маленькое разочарование … - целует меня в лоб и запускает ледяные пальцы под ворот моей водолазки.

Касуми убил своего босса два месяца назад, и это значит… ох. Это значит, что когда я начал работать с Сумиеси, Касуми уже был не секретарем, а главой «семьи». Дерь-мо. Дерь-мо.
Расскажет или нет? Расскажет или…
- Где я облажался? – слишком хриплю, но он мерно начинает почесывать мне спину.
- Прямо в самом начале и облажался… Но я тебя не за это люблю.

Где-то сбоку раздается крик – хочу повернуть голову, но Касуми с силой надавливает на плечи.
- Тебе неинтересно, что я скажу? – у него мягкий голос; он наклоняется и трется носом о мои волосы.
- Интересно, - мой голос больше похож на скрежет металла.

Это кричит Шизуо.
Мне кажется, что у меня началось внутреннее кровотечение.

Достает ладони из-под одежды, ерошит мои волосы и достает маленькую коробочку.
- Порошка не хочешь? – зажимает одну ноздрю и с силой втягивает белую смесь.
- Нет.
- Теперь без наркотиков, да? – подмигивает мне и присаживается напротив. – И что так?
- Обстоятельства…
- Ты знаешь, что твои обстоятельства орут от боли третий час в соседнем помещении, – трет переносицу и запрокидывает голову, - пока ты тут отдыхаешь? – удар между ребрами.
- … что ты сказал?
- Да ты все правильно услышал… - к его губам тянется нить крови – он подбирает ее пальцами и макает их в рот. – «Что с ним, Касуми?!», - визгливо спрашивает свою ладонь. - «А что с ним будет, Изая!» Посмотреть хочешь? – низко-низко опускается ко мне, улыбается – окровавленные зубы и расширенные зрачки. Вот оно что.
- На чем ты?
- Прощальный подарок Такумы, - усмехается и подпирает рукой подбородок. – Ты вот должен понимать, что с ним все хорошо будет – я же не зверь. Немножечко поболит, - еще один крик, - и потом они с Томом смогут пойти куда угодно… Я бы вот и не хотел его бить, веришь?! Просто он же предал нас! Предал! – очерчивает в воздухе полукруг и хлопает по колену. - Ну и конечно я расстроился! А кто бы ни расстроился?! Ты вот тоже захочешь его ударить, возможно, несколько раз, когда узнаешь, как он тебя подставил! – он кричит слишком громко.
- Заткнись…
- И, самое главное, он еще и пытался убить тебя! Нет, ну что это вообще такое было! Что за странные самурайские замашки? Что за помощь с уходом из жизни?! – вдалеке на пол с грохотом что-то падает.
- Заткнись…
- Типа преданный вассал, пф… А представь, если бы он еще тебе был предан, а не этому сопливому мальчишке? – я слышу это. Я слышу, как какой-то ублюдок визжит: «Да ногами его бей».
- Заткнись.
Касуми замолкает и наклоняет голову.

Предал меня? Предал Касуми? Шизуо? Шизуо предал «семью» и стал играть за другую команду?
Такой ловкий Шизуо, способный к глубокой аналитике? Ты имеешь в виду этого Шизуо из параллельной Вселенной, да, Касуми? Тогда и ловить тебе надо было его. Ты такой нерасторопный…
У меня подергиваются плечи от смеха.

- Ты себя слышишь, Касуми? – он с жалостью смотрит на меня и хлопает по плечу.
- Изая-Изая, они все предают... «В прошлые дни мы смешали нашу кровь», но потом вдруг – оп, и ты уже их враг, а тот, кому ты доверял больше всего, первым гонит тебя прочь. Такие вещи случаются… - глотаю смешок.
- Почему ты никогда при мне не читал поэзии?
- А ты бы сразу обо всем догадался – было бы скучно… - прикусывает нижнюю губу и переводит взгляд куда-то за меня. – Понимаешь, ты, я, другие люди – мы все не реальнее скандинавских мифов… Ну или скандинавские мифы не менее реальны, чем мы, - смеется и запрокидывает голову. – Ты посмотрел, какой у Шизуо фрагмент этого стиха? – достает из кармана пиджака… мое лезвие?
- …что?
- У него где-то кусок еще один должен быть… он не показал? Жаль. Мне хотелось, чтобы ты оценил метафору, - обходит меня сзади и присаживается на корточки. – «Помнишь ли, Один, как в минувшие дни мы смешали нашу кровь?» Как я угадал, не правда ли? Как ты его тогда порезал-то в ванной, – захват на руках слабеет. – «Ты говорил, что никогда не станешь пить эль, если его не принесли нам обоим» (23), - веду плечами, и Касуми вкладывает лезвие в мою ладонь. – Это стих об Одине и Локи. Ты знаешь, что потом случилось?
- Локи предал Одина? – перерезаю веревку на ногах.
- Да. Угадай, кто будет Локи, - хихикает и помогает мне подняться.

Что он делает?

- Понимаешь, когда ты пришел к нам с этим предложением насчет кокаина … - стряхивает грязь с моих джинсов и, доброжелательно улыбаясь, усаживается. Подтягиваю к себе за голень ногу. – Мы уже пытались объединиться с Инагавой во благо высшей! – поднимает палец вверх и запрокидывает голову, - высшей цели! Ну и к тому же, я всегда следую советам Макиавелли: «Хочешь убить своих врагов – собери их в одном месте и прикончи за раз, чтобы осталось время для других дел» (21) Давно я, кстати, Макиавелли не видел… - о чем он говорит? Открывает коробочку, берет щепотку порошка и крошит себе в рот. – Тут появляешься ты, и я свечусь от радости, ибо я ждал тебя – и вот он, Изая Орихара, сам пришел. Казалось, я должен был бы быть счастливым, но ты почему-то решил, что можешь на мне навариться, и я, конечно, опечалился, Изая! – хлопает себя по колену и указывает ладонью на стул. – Присядешь?
- Постою.
- Что-то ты груб со мной… У меня ведь были на тебя далеко идущие планы, так что, даже когда я увидел, как ты беспечно и негигиенично фасуешь товар, я подумал, что тебя надо наказать. Наказать, Изая, да, - кивает, - но, конечно, не убивать. Это было бы просто кощунственно! Ждать тебя четыре тысячи лет, а потом убить – я же не дурак! – дотрагивается пальцами до лба и из-под руки смотрит в угол.

Что Такума намешал ему?
От порошка разве бывают галлюцинации?
- …в общем, я не держал на тебя обиды. А потом приходит ко мне как-то парень в синем платке и говорит, мол, мы все знаем, вы собираетесь слить сделку, но если вы отдадите нам Орихару, все будет здорово, и мы ничего не расскажем. И вот я не смог его дослушать – пистолет как-то сам выстрелил в его паскудный рот, который посмел мне угрожать. Я не очень люблю, когда люди указывают мне, что делать…
- В синем платке?
- Ах ты крыса… довольно улыбается. – Это люди из Инагавы и Ямагучи, которые типа за передел территории – «квадратов» на Икэбукуро. Методы, правда, у них дерьмовые… Ну, ты еще обо всем этом сам узнаешь, - всасывает воздух и складывает губы в трубочку. – Могу только сказать, что если смешать синий и желтый, можно составить конкуренцию Ван Гогу, - скалится и сплетает пальцы в замок.- …и тут я и подумал, что, очевидно, ты нужен не только мне, а я не люблю делиться. И поэтому на «точке» мы решили тебя сдать, чтобы посмотреть, как дальше разовьются события. И я, главное, говорю ему: «Шизуо, нас подъебали на товаре, поймай этого паршивца!» - да, я ласково называю тебя «паршивцем» - говорю ему, что «Ай так с нами поступать, Шизуо! Покажи ему!», и что? Он чуть не перестрелял всех людей Инагавы, когда увидел, что это был ты, - цокает. - Ну ладно, решил я, тесное знакомство, школьные раздевалки – можно понять, к тому же, я все равно собирался чистить их «семью»… И отдал тебя на условии, что он-то и будет тебя наказывать. Это ведь Шизуо. Я же знаю, что одно слово может послужить причиной для драки, а тут я разрешил ему тебя избивать. И что?

И ох, блять, - думаю я и медленно оседаю на стул. И он не делал этого, - со стоном закрываю руками голову. И тогда Касуми…
- …и тогда я решил наказать его, если он не может наказать тебя, - прижимаю ладони к ушам – не хочу слышать. Его избивали из-за того, что он помогал мне… о, я слишком плохо себя чувствую для этого разговора. - Как-то, знаешь, дать ему стимул. И тогда я заметил странную вещь: наши люди били его, а он не сопротивлялся, хотя я знал, что он спокойно мог уложить всех их. Изображал, в общем, из себя мученика. Ухаживал за тобой. Держал себя в руках. И я спросил себя: Касуми, а тот ли это Шизуо, которого ты знаешь? Не слишком ли он благороден?..– сыпет на ладонь порошок и губами собирает его. - Идем смотреть! Дальше нам нужен новый герой в пьесе! – протягивает мне руку – закусываю губы и поднимаюсь.
Он подхватывает меня под локоть, и я… да, теперь я точно это вижу.
- Это был ты?
- Где?
- Тогда, на лестничной площадке. Рыжий парень – это был ты, - останавливается и упирается руками в бока.
- Ну естественно. А кто еще это мог быть?
- Почему у тебя рыжие волосы, Касуми? – он облизывается и наклоняется ко мне.
- Потому что я… - касается губами моих губ, и я не успеваю его оттолкнуть: - горю изнутри… - запутывается пальцами в своих волосах и тянет в сторону. – Они так быстро рыжеют – одна морока с покраской. Идем же.
- Зачем ты убил его? – вытираю ладонь о джинсы.
- Он слишком много говорил, Изая. Много и не вовремя, - недовольно морщится и со вздохом прислоняется к стене. – Вот ты понял то, что он говорил про Даллахан?
- …что?
- Ну вот видишь. К чему эта его разговорчивость была… Люди странные, странные! – проводит пальцем по нижней губе и лезет в карман. – О да, кстати…
- Что это? – он протягивает мне кожаный чехол.
- Ключи.
- От чего?
- От квартиры, конечно! Не будь дураком, умный Изая Орихара. Тебе же надо будет где-то жить, а моя квартира тебе понравилась… Я почти все вещи твои туда перевез и пару книжек своих оставил, - он толкает дверь.

Оу…
Три парня – одна бита и две железные перекладины, одна из которых со свистом поднимается в воздух. И да. Это Шизуо, хотя я не слишком хочу в это верить – он лежит лицом в пол, руки перехвачены веревкой от предплечий до кистей. И, любопытно, почему он сначала не разорвет ее, а потом этих парней?
- Хватит! – о, привет, мой командный голос – рука останавливается, и парень оборачивается к нам. Касуми хихикает и прикрывает ладонью рот.
- Да, хватит, - мы подходим ближе, и Шизуо приподнимается. - Он даже не дергается, ты видишь? Я об этом! - Касуми доверительно похлопывает меня по плечу и приседает. – А знаешь, почему?
- Нет… - эй, рыцарь, что случилось? Почему ты смотришь на его ботинки, а не мне в глаза? Ну подумаешь, немножко обделался с моим побегом – с кем не бывает. Все же в порядке, Шизуо…
- Потому что он чувствует себя виноватым. И думает, что если он все это стерпит, то на него снизойдет прощение и благодать! - берет меня под локоть и разворачивает лицом к себе.
- А теперь – кадриль! Раз! Два! Три! – делает шаг назад, подтягивает ногу и подпрыгивает на месте. – Как насчет танцев, Шизу? – пихает носком ботинка в плечо, опрокидывая на спину.
- Иди нахуй… - пытается плюнуть на Касуми, но тот с размаху бьет его в живот, и Шизуо, поворачиваясь на бок, с шипением притягивает колени с груди.
- Ой, не раздражай меня… Так о чем я?.. Да, - чистит порошком зубы и хлопает в ладоши. – Значит, я наконец посмотрел, что он делает с твоим телефоном...
- Ты прослушивал его с самого начала, - рык.
- Прослушивал? – презрительно кривится. – Ты меня недооцениваешь, Шизу-тян! Каждое произнесенное вами слово – здесь, - он стучит костяшками пальцев по голове и широко улыбается. – И для этого мне не надо было прослушивать какой-то там телефон… Мне было любопытно: он забрал твой нетбук, телефон, потом съездил к тебе на квартиру и сжег какие-то документы, - у Шизуо напрягается спина, а я сжимаю губы. Значит, документы все-таки в квартире были… - зачем? – Касуми делает отмашку, и парни поднимают Шизуо.
Полы рубашки распахиваются – полосы от ударов по всему животу, кровоподтеки под ребрами.

- Зачем, Шизуо? – рыцарь рычит и пытается вырваться. Успокоительный пинок коленом в живот. – Говори или я выйду из себя.
- Прекрати, - стискиваю в ладони лезвие.
- Почему? – Касуми наклоняет голову и оборачивается ко мне.

Я не знаю даже. Может, потому, что я не могу вынести вид его боли. Или потому, что мне хочется обнять его и стереть с него кровь. Или же потому, что я хочу, чтобы он посмотрел на меня.

- Шизуо? – трясет головой и разводит лопатки. – Зачем? – не могу проглотить ком в горле – говорю слишком тихо, но он слышит меня и молчит.
- И, к тому же, эта история с фотографиями… - задумчиво тянет и щелкает пальцами. – Я довольно долго не мог понять, для чего они вообще нужны были Даллахан... Ну, Шизуо, твоя реплика?
- Мы хотели отдать их Инагаве… - хлопает его по щеке и опирается о его плечо.
- Вот так, Изая! Он думал, что Инагава ищут тебя из-за порченого товара, и хотел этими фотками сдать меня: типа ты только выполнял мои указания, - но ты их спалил, какой молодчина! – Шизуо закрывает глаза. – Бессмысленный план, если знать, что Инагаве нахуй не сдался порошок. Инагаве нужен был ты, живой и здоровый. Как и тем парням, на которых Шизуо работает в данный момент… Он обманул и тебя, и меня, каков хитрец!
- О чем он говорит? – протягиваю к рыцарю руку.
Он отстраняется, пытаясь избежать прикосновения. И отводит глаза.
- …и «снято»! – Касуми аплодирует и садится рядом со мной. – Удивительное мастерство! Как он чувствует своего героя! Как он вжился в роль!..
- Заткни свою грязную пасть!! – из горла Шизуо вырывается животный вопль, он дергается и нарывается на удар под ребра.

Вот оно как.
Закрываю глаза, переваривая информацию.

- Так вот что я скажу тебе, Изая: Инагава пытались нас трахнуть, о да! Я когда посмотрел, с кем Шизуо по телефону болтал – просто выпал в осадок. Ямагучи! Мать твою! Ямагучи! Эти сукины дети за моей спиной хотели что-то там провернуть! – сажусь на корточки и опускаю голову. – Они думали, что смогут объединиться и слить нас из игры, забрав тебя, ты же якобы моя правая рука, столько всего знаешь, даже то, как я разбавляю кокаин! - запрокидывает голову и смеется. – Почему вокруг меня одни придурки!? – смех становится громче, а меня начинает мутить.
Во рту появляется привкус крови. – С чего, Шизуо, с чего ты решил, что ты сможешь меня наебать?! Представляешь, Изая, он хотел передать тебя Ямагучи, но я же люблю тебя и защищаю! Как я мог остаться в стороне, когда эти ублюдки приехали за тобой? Конечно, мы грохнули их и заменили своими людьми! И Шизуо запихнул тебя в нашу машину, хотя хотел отдать Ямагучи!
- У меня не было выбора, мать твою!! – похоже, что я ломаю ему нос – удар приходится по переносице, и он со стоном откидывается. Не было выбора, говоришь…
Касуми хохочет и машет ладонью в воздухе, приобнимая меня за плечи.
- Изая, не хочешь его еще разок ударить? – не было выбора… Мать твою, ты хотел сдать меня из-за того, что кто-то пообещал вам с Томом кусок в Икэбукуро? И у тебя не было выбора?..
- Я не могу… - прикладываю ладонь ко рту и затыкаю себя.
- Почему? – растеряно смотрит на меня, когда я выворачиваюсь из-под его руки.
- Мне слишком больно.
Я обнимаю себя за живот и присаживаюсь на корточки.
- Изая! – о нет, помолчи. Пока достаточно признаний. - Послушай, Изая!..
А я не хочу тебя слушать. Я не хочу.
Я хочу просто выдрать и растоптать твое сердце.

Небо падает и разбивается.
Вспышка – и мир поглощает огромный взрыв.
В уцелевших один я, испытывающий страдания всех погибших созданий.

Я смотрю, как светлые волосы окрашиваются в алый, когда один из парней ударяет его по затылку.
Это не убьет его, - флегматично думаю я, - нет, это не убьет его. Это убьет меня.
Я думаю о том, почему я не могу подняться, почему я не могу ничего сказать, почему я просто сдираю кожу с пальцев, с силой водя ими по полу.
Я думаю о том, что сын Бога умер не во имя искупления наших грехов, нет. Я думаю, он был убит из-за того, что сердце его было полно любви, которая, оказавшись обманутой, покинула его тело и вогнала гвозди в его ладони.
Я думаю. Я думаю, что сзади у меня появились длинные глубокие порезы, и теперь ее когти, раздирающие мою плоть, прорывают ей путь на волю.
Она выходит из меня, как из пены, вечно молодая и вечно прекрасная богиня, распахивающая крылья, и после себя она оставляет лишь цепь из капель моей крови. И я вою, то ли от красоты происходящего, то ли от того, что я не был готов к тому, что она бросит меня и уйдет защищать его.

Оператор берет общий план: я сижу, прибитый к полу, и не могу двинуться, потому вижу, как она закрывает его собой от очередного удара – на белой одежде остается бордовый след, но она только крепче обнимает его.
Она терпит. Это я не могу.
Она прощает его. А я нет.
А я нет.

Рождаясь, дети кричат не столько от боли, сколько от предвкушения боли, кричат от осознания того, что ее никак не избежать, что она все равно рано или поздно накроет их с головой. В самом начале они видят эту неизбежную лавину из разочарований, под которой однажды задохнутся.
Этот первый крик похож на замедленную съемку разбивающегося стекла: осколки долетают до твоих двадцати пяти, когда ты встаешь на табуретку и собираешься вешаться. Пальцы твоих ног целует та же безысходность, что распрямляла тебе легкие.
Обломки этого крика ты, Кай, вынужден искать в собственной жизни, не имея никакой другой перспективы заполнить пустоту. Даже зная, что это принесет тебе не что иное, как огорчения, ты монотонно бросаешь стекляшки на дно колодца, чтобы где-нибудь к третьему десятку смотреть через них, как в калейдоскоп, и думать, что жизнь не стоила труда быть прожитой.

Мне хочется, чтобы мой крик был услышан, чтобы он был взрывной волной, чтобы он уничтожил все вокруг меня.
Поэтому я становлюсь на колени и, закрыв уши, рву глотку ором.

«Это все можно изменить, Изая», - это Касуми, но я вижу, что он стоит передо мной и смеется над тем, как Шизуо раздирает узел. «Не ты один страдаешь, боль повсюду, боли слишком много, но валькирии забыли о спасении воинов… Даллахан потеряла голову от любви к человеку, Исая, Даллахан больше не помнит о том, для чего Хель отправила ее к живым… Даллахан мучается, и вы мучаетесь, Исая. Вы все мучаетесь», - Шизуо вырывает биту, уклоняется от удара и опускает деревяшку на спину парня. «Скоро будет война, последняя война, Исая, а к ней никто, кроме тебя не готов… Намие, она забрала воспоминания Даллахан, а теперь не знает, что с ними делать. Люди так глупы… Люди так глупы… Ненавижу людей. Они в шаге от Валгаллы, но не способны двигаться. Жалкие создания…»
- Я люблю людей, - получается едва слышно, мой голос перекрывает крик Шизуо, но он оборачивается, и я начинаю громко смеяться. – Потому что люди меня любят. А тебя ненавидят, Локи, - он широко улыбается и протягивает мне руку.
- Неси мое слово, пророк. «Господу угодно было поразить Его, и Он предал Его мучению»…(24)
Касуми смотрит на часы:
- Время для кульминации…– дверь с грохотом открывается.

Шизуо замирает.
Я замираю.
В комнату входят люди в синих платках.

- Касука… - рыцарь шепчет это одними губами, но я все равно слышу, как ему больно видеть то, что называлось его братом.
Моя любовь обнимает его со спины, и я испытываю мучительный стыд за себя и за нее.
Они шантажировали тебя, Шизуо. И ты ничего не сказал.

«… мне казалось, что я был ему не нужен. Я был слишком эгоистичен», - о да. Более чем. Твой брат слишком в тебе нуждался, а ты бинтовал мою ногу и целовался со мной. И это заставляло тебя страдать. О, бедный рыцарь! Тебе хотелось спасти и меня, и брата, и отсюда твое «прости меня», потому что ты сделал так, как поступают все нормальные люди в подобных случаях.
«У меня не было выбора!» - я сжимаю пальцы на своем запястье, оставляя кровоточащие следы от ногтей. Мне горько признавать это, но Касука для тебя всегда был дороже кого-либо другого. Дороже меня. И если для меня ты просто рыцарь, который изредка сражается под моими знаменами, то для него ты преданный самурай, готовый проститься с жизнью ради своего сегуна.
Это плохо.
Но это можно понять.

Во мне разливается тоска оттого, что ты не позволил помочь тебе. Что ты не захотел, чтобы твоя жизнь стала моей жизнью. Странно, конечно: ты решил избавить меня от зависимости, решил показать мне, что есть и другой ты, который умеет улыбаться и сопереживать, решил открыться мне.
И забыл упомянуть такую мелочь.
Это очень печально.
Но, в любом случае, лучше, чем мысль, что ты предал меня из-за желания нажиться.

- Ну, здравствуйте, - Касуми шире расставляет ноги и радушно распахивает объятья. –
Вот мы и встретились, все вместе, за столом переговоров…
- Отдай Орихару или я прострелю ему башку! – зря. Зря он решил потрясти пистолетом у головы Касуки – Шизуо даже не напрягается, вонзая металлическую палку ему в живот, и закрывает собой брата от выстрела.
Взмах рукой – люди Сумиеси стреляют, складывая из «квадратов» паззл.
Там негде развернуться и Шизуо боится задеть его – почему я делаю это? Почему я бегу к ним, вытягиваю Касуку из драки, и режу чье-то горло, защищая его? Почему я с силой надавливаю на спину Шизуо, чтобы он нагнулся и ушел от удара? Почему я ору на Касуку, чтобы он оперся об меня? Почему я тащу его на себе из потасовки? Почему я всаживаю лезвие под ребра парню, который осмеливается наставить на Шизуо дуло? Почему, когда пуля проходится поверх моего плеча, отесывая кожу, и рыцарь поворачивается ко мне, ломая стреляющему руку, я говорю: «За собой следи»?

О. Это просто.
Потому что я испытываю потребность в этом.
Я хочу стоять с ним спиной к спине, я хочу быть рядом с ним, я хочу быть на его стороне.
Потому что мы отличный тандем.
Ну и еще потому, что я люблю его.

Их остается двое, когда один из них успевает выстрелить в Касуми.
Это происходит так… ожидаемо, что ли? Касуми стоит прямо, чтобы пуля уж точно прошла навылет сквозь его грудную клетку, приседает и улыбается, глядя на меня. Когда я подбегаю к нему, он притягивает меня к себе за шею и чертит полосу от моего щеки до кадыка:
– Мир куда больше, чем ты себе это представляешь… Рагнарёк дышит в затылок. Будь готов, - он целует меня в губы, и ароматное вино стекает по моему подбородку. – Мы смешали нашу кровь, Исая… - смеется и высыпает остаток порошка в свой рот.
Я поправляю его рыжие волосы и закрываю ладонью глаза.

- Отпусти его, Изая, - поднимаю голову и встречаюсь с ним взглядом.
Всех победил. Молодец.
Медленно встаю, наблюдая, как Шизуо нерешительно подходит к брату.
- Шизуо… - всхлип – вот ублюдок, это была моя реплика, ну да ладно. Рыцарь обхватывает его рукой за спину и прячет лицо в темных волосах. Тонкие пальцы стискивают его рубашку.
У меня такое ощущение, что я смотрю на себя и него со стороны.
Мне не нравится то, что я вижу.
- Касука, ты не мог бы подождать меня снаружи? – брюнет отстраняется и переводит на меня взгляд.
- Нет, - упирается лбом в его шею.
- Касука, тебе ничего больше не угрожает, - парень дотрагивается ладонью до его щеки и проводит пальцами по скуле.
- А тебе? – мое лезвие пролетает в сантиметре от его головы.
Убери от него свои руки.
- Касука…
- Шизуо, я… - скалюсь. Я теряю терпение.
- Выйди, мать твою, или он тебя прикончит! – я вижу, как парень сжимает ладони в кулаки. Я вижу, как он поджимает губы. Я вижу, как он выходит из здания и закрывает за собой дверь.
Мы молчим.

Меньше секунды от его ухода до того, как Шизуо обнимает меня.
- Я ненавижу тебя, Шизу-тян… - поздно я это сказал – тяну к себе и вылизываю кровь на его лице. Соль и отчетливый привкус металла – я, наверное, просто кусаю его, я даже не пытаюсь с ним целоваться – хорошо, если язык попадает на язык, а так я лижу его губы, подбородок, скулы, прихватываю щеку, а он стонет от этих укусов и просовывает руки под мои джинсы. – Я ненавижу тебя… - выдыхает мне в рот и подхватывает на руки. – Какой же ты ублюдок… - целую шею и обхватываю губами мочку уха - втягивает ртом воздух, и открывает ногой дверь.
- Заткнись, блоха, - подтягивает ногой стул - садится сам, усаживает меня сверху и тянет за ремень джинсов.
- Ненавижу тебя, - с силой провести ногтями под волосами, податься бедрами вперед и замереть около его уха: - Но тебе это, очевидно, нравится?
- Ага, - ухмылка, когда я расстегиваю его ширинку; приподнимается, чтобы стащить штаны и белье, и обхватывает ладонью члены. – А тебе нравится, когда тебя связывают? – кивком указывает на веревки.
- Иди нахуй, - обхватываю рукой за шею и привстаю, чтобы он, облизав пальцы, прошелся по анусу, раздвинулся ягодицы и притянул к себе за талию.
Дурацкий момент: мы смотрим друг на друга и…
- Я… - поправляю его челку, и он закрывает глаза, запрокидывая голову.
- Да заткнись ты… - целую около уха и вижу, как по его лицу расползается улыбка.
- Пьешь мою кровь, блоха, - шиплю и утыкаюсь носом в его ухо, когда он входит и опускает меня на свои бедра, надавливая на талию.
- Не появляйся больше в Икебукуро, - кусаю за ухо, поднимаюсь и резко опускаюсь, слыша хриплый стон.
- А иначе что?
- Произойдет страшное, - по шее проходит судорога, и он стискивает пальцы на моем члене, подстраиваясь под ритм.
– Ты выйдешь из себя и попытаешься меня убить? – выгибаюсь, когда он обводит головку и впивается зубами в мое плечо.
- Да, - протяжно стонет, когда я сжимаю мышцы и целую его.
- Окей…
*
А потом мы не виделись два года.
**
«…люди часто спрашивают: кто такой Рок-н-рольщик? Я объясняю: что дело не в барабанах, наркотиках, гемодиализе. О нет. Речь про нечто большое, друг мой...»

- Изая-кун... – ухмыляюсь. – Разве я не предупреждал тебя, что случится, если ты еще раз покажешь свою рожу в Икэбукуро?
- Шизу-тян, так ты же раньше работал у западных ворот… - Микадо испуганно жмется к Киду.
- А меня оттуда давно уволили… - а я знаю.
- Все еще злишься? – Сонохара прикусывает губы и шире раскрывает глаза.
- Нет. Абсолютно нет, - наклоняет голову набок и скрещивает руки.

«Всем нравится красивая жизнь - кому-то ближе бабло, кому-то наркота. Одним секс, другим гламур, третьим слава. Но Рок-н-рольщик, он не такой. Почему?»

- Это он! Тот парень! – толпа народа выбегает из-за угла, и Шизуо раздраженно оборачивается на вопль. «Опять ты во что-то вляпался?» - приподнимает бровь, и я пожимаю плечами, мол, неисповедимы пути Изая Орихары.
Перебирает воздух пальцами.
- Хэй-хэй-вадзима Шизуо?
- А вы кто еще такие?.. – Шизу и проблемы с самоконтролем.
Я скучал по вам обоим. Прячу в рукав лезвие.

«Потому что настоящему Рок-н-рольщику нужно сразу всё!»
Хороший фильм, кстати.
___
20. цитата по кодексу Бусидо
21. "Государь", Макивелли. Относительно вольное цитирование
22. Ёкай - яп. монстр.
23. Larrington
24. Книга пророка Исайи (53:10)

вы не хотели узнать, но я хотел сказать

Дорогой Тони, так что за дерьмо с таймингом? Я нихуя не понял в хитросплетении событий!

Дорогой анон, это отличный вопрос, потому что здесь все сказочно гладко, по крайней мере, с точки зрения аниме: в седьмом эпизоде Шизуо рассказывает о том, что после того, как они закончили Райру, Изая стал работать с якудзами и «наступило затишье». Между этим событием и временем, когда в Икэбукуро начинается заварушка – два года, которые Хэйвадзима описывает как постоянную смену временных работ до тех пор, пока его не приглашает работать телохранителем Том.
Соответственно, между событиями фика и событиями аниме тоже два года.

А что с Касуми? Бог он или не Бог?
К сожалению, этого никто не может сказать точно. Вполне вероятно, он просто обдолбанный парень, который несет всякую чушь.

@темы: fiction

---

Вот так вот. У меня внезапно появилась бета. Вам-то с этого ничего, конечно, а я, вместо того, чтобы писакать главу, угораю с шуточек.
Заметим, какой я своевременный парень: почти закончил фик и решил отдать его на правку. Ну не чудо ли я.
Как мы можем понять, полтора месяца - за это время можно написать что угодно и даже больше, а я с горем осилил вторую часть девятой главы. Проблема в том, что а) мне постоянно хочется что-то менять, но уже поздно, я расстраиваюсь и решаю вообще ничего не делать б) мне грустно заканчивать, НО ДЬЯВОЛ СКОЛЬКО МОЖНО ПИСАТЬ ОДИН ГРЕБАННЫЙ ФИК?!

Что касаемо самой главы.
Когда-то давно мне сказали, что в городе орудует банда партизан-флафферов, которые похищают фикрайтеров, убивают их кошек и заставляют писать флафф, но я не верил. Не верил, пока вчера они не ворвались в мою квартиру, не сорвали портрет Фассбендера со стены, не приставили пистолет к виску и не заставили это написать.
- Парни, но тут должен быть ангст! - плакал я.
- Пиши флафф, ублюдок, или Фасси будет страдать!!
В общем, мне дай только волю описывать ER - я случайно могу накатать "Поющие в терновнике".
А, ну и еще, Прайм настаивал на том, чтобы было "ми-ми-ми", и БЛЯТЬ, ВЫ ПРОСТО ЗАХЛЕБНЕТЕСЬ В МИ-МИ-МИШЕЧНОСТИ, инфа 100%.

Название: Rock-n-rolla
Автор: Entony
Бета: the absurd
Фэндом: Durarara!!
Персонажи: Шизуо/Изая
Рейтинг: NC-17
Жанры: Драма, POV, Слэш (яой)

Предупреждения: Нецензурная лексика, BDSM, OOC, Насилие

Саммари: все фильмы Гая Ричи.
Комментарий: NC-17 стоит здесь не просто так. Наркотики, насилие, разврат, детальные описания всего, что придумал мой воспаленный разум, нецензурная речь – все это есть. Будьте бдительны и предохраняйтесь при чтении.
Права: в этом мире мне ничто не принадлежит

текст 9 (2/2)

**
Надо закрыть кран – кап-кап-кап-кап. Я чувствую себя непосредственным участником китайских пыток, апатичным к собственной судьбе участником пыток.
Я лежу, просунув ладони между коленей, и жду, когда откроется входная дверь, если она теперь когда-нибудь вообще откроется.
Шизуо нет.
Мое «Ты здесь?» с грохотом упало на пол и поцарапало циновку.

Мы с книгой скандинавских мифов изучаем друг друга: она стеснительно зажимается и пытается избежать моих прикосновений – когда протягиваю руку, цепляю только форзац и не могу подтянуть ее к себе; я же с вожделением обхаживаю ее сальным взглядом и предчувствую близкий контакт.
В разделе «Норны» заложил страницу со Скульд (19) пакетиком с кристаллами, который мне дал Такума. Как это символично, - мог бы просипеть я, но я утыкаюсь лбом в пол и закусываю губы.
Я думаю о том, какой глубокой могла бы быть метафора: мог бы подняться с пола, возвыситься над собственными желаниями, преодолеть их. Но я валяюсь с ними на одном уровне и открываю объятья им навстречу.

Я лениво размышляю о том, что собираюсь сделать.
Все из-за Шизуо: необходимо, чтобы он был рядом со мной, в противном случае в моей жизни возникает черная дыра, и постепенно все сваливается в нее. Я повис на вытянутых руках в холодном космосе и жду, что кто-нибудь вытянет меня. «База, это Хьюстон. Ответьте!» - но меня слышат только Деймос и Фобос.
Я умаялся от этой борьбы с гравитацией. Усталость, тяжело наполняя меня изнутри, волочет вниз, и на небосводе остаются длинные полосы от моих ногтей. Глупые смертные считают их Млечным путем, - боль пульсирует в животе, достаю до книги и заключаю ее в крест из своих рук.
Я не знаю, чего ждал. Что я вернусь от Такумы, а Шизуо молча закурит и подаст полотенце. Что, возможно, он выйдет, но оставит записку.
Тихо смеюсь. Да, напишет мне письмо, черт подери. Или роман в стихах. Или набросает небольшой этюд для флейты.
Сжимаю ладонь в кулак.
Он оставил меня, потому что я ушел к Такуме, потому что он не захотел делиться, потому что я не принял его защиту. Он оставил меня с нелепой причины: на мне чужой запах. Любопытно то, что ежедневно мне приходится делить его со всем миром, а ведь я хочу быть Юпитером, хочу, чтобы он был моим ребенком, и чтобы я, проглотив его, навеки воссоединился с ним. Но, конечно, мой рот отказывается произносить подобные вещи вслух.
Слишком режет в глазах, - подтягиваю колени к груди и переворачиваюсь на бок, чтобы подняться.

В фильмах показывают прием наркотиков как десятисекундное занятие, скажем, вместо одного глубокого вдоха, но, на самом деле, это длится чуть ли не десятки тысяч лет. Пока я медленно дохожу до ванной, ищу негнущимися пальцами стерильный пакет, не нахожу – ударяю по шкафчику, и он жалостливо взвизгивает; пока замечаю использованный шприц, наклоняюсь к нему, морщусь от растекающейся боли, отрываю кусок ваты, плетусь на кухню; пока нахожу ложку, включаю газ, сыплю порошок и сажусь ждать – за это время где-то могла родиться новая Вселенная. Но мы сталкиваемся лишь с гибелью моей галактики.
Я слишком спокоен для этого момента. Я не подготовил речь. Можно, мы подождем еще немного? – резь в грудной клетке придерживается другого мнения по этому вопросу.
Если бы мои вены были растениями, они бы проросли через мою кожу и распустились в предвкушении дождя. Мое глупое тело хочет поскорее насытиться темно-коричневой жидкостью, хотя прекрасно знает, чем все закончится.

Ватка быстро напивается шоколадным раствором, и я стучу пальцами по сгибу локтя.
«Здравствуйте, Орихара-сан», - мой воображаемый психотерапевт усаживается напротив и достает блокнот. «Почему Вы хотите вмазаться?» - «Прекратите быть таким грубым, доктор», - я презрительно поджимаю губы и выдвигаю ногой ящик с вещами Шизуо – выуживаю ремень, обматываю предплечье. «Простите, забыл, что Вам чужды фамильярности… Мы говорим о том, что Вы снова хотите начать принимать наркотики, когда период ломки практически закончился. Хотите, так сказать, вернуться на исходную позицию. Хотите, если позволите, сделать шаг назад». – «Вы очень метафоричны, доктор», - я наблюдаю, как под моей бледной кожей пойманной птицей бьется вена. «Я полагаю, проблема не в боли. Не столько в боли, скажем прямо», - он закидывает ногу на ногу и черкает в тетрадке.
- Вы полностью правы, доктор, - царапаю ногтем запястье. – Просто я заебался быть один. А с метадоном как-то и вечера не такие тоскливые, и поговорить есть с кем… вот, к примеру, с Вами, - он наклоняет голову и скрещивает руки.
- Ты хочешь, Изая, чтобы он вернулся обратно. Хочешь, чтобы он сделал вид, что ты не пошел подкладываться под парня, который толкал тебе наркотики.
- Ничего не было, - игла дрожит в пальцах, и я зажмуриваюсь.
- Но Шизуо не знает об этом.
- Но Шизуо и не нужно знать об этом, - потому что это только мое дело.
- Шизуо хочет тебе помочь, - доктор протягивает по мне руку и гладит по ладони. – Шизуо тоже не хочет, чтобы ты был один.
Именно поэтому он ушел. В точку.
Он ушел, потому что не захотел меня слушать. Он, собственно, не подумал о том, что, возможно, я скажу что-нибудь правдоподобное.
- Ты принимаешь наркотики от злобы, Изая. Тебе неправильно объяснили действие препаратов. Метадон не помогает от гнева.
Да, но зато он может решить все мои проблемы, - я кручу шприц в пальцах. Если я накачиваюсь – мы не спим с Шизуо. Не спим с Шизуо – не играем в привязанность. Не играем в привязанность – и все по-старому. Так, как было до того, как меня столкнули в этот гадюшник.
Мне будет тепло, мне будет хорошо… - трогаю подушечкой пальца иглу. «Практически так, как будто я лежу рядом с Шизуо», - прости, подсознание, еще не твой выход. Под наркотиками я почувствую защищенность, я почувствую, что я в безопасности и можно ни о чем не думать…
- Ты злишься на него, - мой доктор вскидывает голову. – А что, если он придет, а ты очень далеко от Земли? – с пальца падает тяжелая капля крови – я практически слышу звук разбитого стекла. Да, это плохой расклад. А что, если наоборот?.. А ведь я бы мог… - кусаю щеку изнутри, - я бы мог ночью, пока он спит…
Да, я ведь мог бы и его подсадить. И уж тогда мы точно будем в радости и в горе, в болезни и в здравии, в приходе и пост-приходе. Мы вообще всегда будем вместе, - по спине пробегают мурашки, и я ежусь от фантастичности этой перспективы. «Я никогда больше не буду один. Он останется со мной» - это очень заманчиво. Я засовываю палец в рот и облизываю ранку.

Он останется со мной.
Я буду вдыхать по утрам его запах, царапаться о его щетину, кусать его, вылизывать сгибы его локтей перед тем, как уколоть, а потом буду долго целовать после того, как его сердце застучит быстрее, - ладони покрываются испариной, я откладываю шприц и стучу пальцами по коленям. Он будет нуждаться во мне, он будет любить меня, он будет меня ждать…
Мой доктор смеется и поднимается со стула.
- Что?
- Ничего, - трогает вмятину на холодильнике. – Занятно просто, как сильно тебе хочется испортить его жизнь. Может, это что-то типа вируса? Ну, каждый наркоман влюбляется в другого человека и пытается стащить его к себе? Как тот парень влил в тебя куб? Или ты уже забыл?
Нет, я помню. Я прекрасно помню это сдавленное «Я люблю тебя» и последующую теплую волну. И следующие три года от укола до укола. Такие вещи с трудом забываются.
Я обхватываю руками под ногами и упираюсь лбом в колени.

Хочу ли я, чтобы это произошло с Шизуо? Хочу ли я, чтобы мой рыцарь без страха и упрека стал рыцарем без зрачков и пульса?

Я хочу, чтобы он жил, как можно дольше.
Желательно, рядом со мной.
Но я допускаю альтернативные версии развития событий.

Я открываю колпачок и спускаю дозу в раковину.
По моим щекам текут слезы.
*
Терзаю упаковку с «Валиумом» - под языком становится горько, но я мужественно это терплю.
Мое отражение в зеркале практически похоже на меня – большая часть синяков с лица сошла, порезы затянулись. Я улыбаюсь и машу себе рукой. Этот парень достоин приветствия, - думаю я и иду в свой фиолетовый кокон. А я заслуживаю долгого и приятного сна, дорогие таблетки. Вы же видели: сегодня я был очень хорошим мальчиком.
Постепенно боль уменьшается.
**
Мои маленькие горькие феи прекрасных снов колдуют сновидение, где мы стоим в огромном супермаркете, и я никак не могу дотянуться до верхней полки. Я прилагаю действительно много усилий, но все тщетно. Сзади подходит Шизуо, накрывает своей ладонью мою ладонь и спрашивает меня, так уж ли я хочу это получить.
Я наклоняю голову – челка падает на глаза, сплетаю наши пальцы и поворачиваюсь к нему.
- Я получил все, что хотел, - мое подсознание делает себе шах и мат.
Наверное, я мог бы писать сценарии для сёдзё.
**
Когда я открываю глаза, я попадаю в страну чудес, где Шизуо читает мой сборник стихов. Рубашка расстегнута, плечи расслаблены, колени чуть согнуты, глубокое дыхание – он выражает собой монолит «Спокойствие». Только спустя какое-то время подглядывания я замечаю, что кулаки разбиты до мяса, и на татами – темный след от спекшейся крови. И это плохие вести. Отрежьте гонцу голову.
Я бы мог выжидать, делать вид, что сплю, потому что я практически чувствую запах его гнева, и мне бы не хотелось вступать в контакт с Шизуо, который, наверняка, сломает что-нибудь мне и сломает что-нибудь себе. Но он уже заметил, что я проснулся, и смотрит поверх книжки куда-то в угол.
Приподнимаюсь на локтях. Если в армию будут набирать смертников, вышлите мне повестку.
- Скажи, Изая, - он не отрывается от сборника и перелистывает страницу, - нахера ты читаешь книги?
- Что, прости? – в его рыке трудно разобрать слова – со львами проще общаться.
- Нахера ты читаешь книги, если они тебя ничему не учат? – поднимает глаза.
- А чему, по-твоему, они должны научить меня, Шизу-тян? – осклабился. – Как общаться с социопатами? – он поджимает губы и с размаху бросает в противоположную стену книгу.
- Они должны научить тебя, сученыш, что накачиваться кристаллами в чужих квартирах не очень-то и вежливо, - он в ярости. Блять, он в ярости, а я ведь ничего не сделал.
- Не начинай, Шизу, - морщусь, пытаюсь подняться с пола...
- Твою мать! – слишком больно бьет под дых, я чуть не выплевывают диафрагму; большое спасибо спонсорам этой слитой драки: седативным таблетками.
- Я ведь по-хорошему просил, - он упирается рукой мне в плечо, впечатывая в пол, нависает надо мной, и я зажмуриваюсь, чтобы отстранится от тысячи игл, впивающихся в мое тело вместе с его пальцами. – Я ведь даже пошел тебе навстречу, - у него начинают кровоточить ссадины, и ему должно было бы быть больно, но он обхватывает ладонями мои запястья, растягивая свою порванную кожу. И мне было бы жаль его, если бы он не пытался оставить на мне наручники из синяков.
Наклоняется к моему уху, пока я тщетно пытаюсь вдохнуть: - Так какого хуя, Изая? – проводит носом вдоль шеи, спускается ниже к ключицам и языком касается кости.
- Шизуо… - пытаюсь дернуться, но он сжимает пальцы и отрывается от моей грудной клетки.
Рот грубо накрывает мои губы, языки сплетаются. Поцелуй хозяина: Шизуо выдавливает из меня весь воздух, с силой нажимая на язык, кусает за губу - автоматически прижимаюсь к нему, чтобы не задохнуться, и... шире открываю рот под его укусы. Боль медленно расползается по губам, а вслед за ней тянется горячий язык, вылизывающий ранки, и я глотаю его вкус: сигареты и алкоголь – закрываю глаза и наслаждаюсь тем, как он рычит, отрываясь от меня.
- Посмотри на меня. Посмотри на меня, Изая! – и мне приходится подчиниться.
Он щурится.
А потом заносит руку и бьет меня наотмашь, и, когда я шиплю и дергаюсь от внезапной боли, нежно целует, облизывая каждый миллиметр моих губ, не стараясь проникнуть глубже. И я делаю ужасную, отвратительную вещь – я стону и притягиваю его к себе за шею, касаясь разбитым ртом его уха, чтобы выдохнуть: «Прекрати злиться». Он застывает.
И практически ложится на меня, а я чувствую, как его заводит то, что он может ударить меня и слизывать кровь с моих рассеченных губ. Я слышу, как он почти задыхается, потому что желание заняться со мной сексом куда сильнее желания дышать, и он забывает делать вдохи, обводя языком мое ухо.
Мне надо бы расстегнуть его джинсы и трахнуть, оставляя на шее кровавые полосы, но он первым доходит до этой идеи, и поэтому я просто хватаю ртом воздух, когда он стягивает мое белье и обхватывает ладонью член. Чей это стон? - подаюсь бедрами навстречу и могу только что хрипеть ему в шею, прикусывать и лизать его кожу, пытаться найти его губы. Он делает несколько резких движений рукой, и я сдавленно тяну «Еще», приподнимаясь на лопатках.
- Блять, сними ее… - зло царапаю спину, и он выгибается, вжимаясь в меня. Я порву эту сраную рубашку – мне слишком хочется видеть его полностью голым, хочется везде его потрогать, мне хочется этого даже больше, чем еще раз толкнуться в его руку.
Хватаю за волосы и тяну в сторону, и он. Да, он утыкается носом в мою ладонь и трется об нее щекой. А я в это время истекаю смазкой, потому что я вижу каждую мышцу на его шее, вижу, как по его лицу стекает капля пота, вижу, как у него опухли губы, вижу, как он вбирает до основания в рот мой указательный палец и медленно выпускает его из полусжатых губ. И когда я кладу ладонь на его живот, он отклоняется и подставляется под прикосновения. Закрывает глаза, когда тяну за штаны, и пальцами пробирается под мою водолазку, помогая вылезти из нее.
Мы оба абсолютно мокрые: его пот смешивает с моим, когда он трется об меня, и на губах после поцелуя остается соленый привкус, но это кажется мне самой восхитительной вещью в мире.
Я накрываю его член и делаю несколько отрывистых движений, потому что я устал ждать, но он целует меня, заставляя остановиться и войти в его ритм, вверх-вниз, плавно, медленно, так, чтобы я застонал ему в плечо и услышал ответный стон, когда я чуть сжимаю пальцы. Он убирает мою ладонь, наклоняется к груди и целует под сердцем.

И тут до меня доходит, что я умер. Потому что он просовывает руку под мою спину и притягивает к себе, покрывая мой живот мелкими поцелуями, вылизывая между ребер, а я запутываюсь пальцами в его волосах и не могу дышать, не могу думать, не могу говорить, не могу стонать…
- Изая… - спускается к низу живота и дотрагивается губами до основания члена. – Я или метадон? – со стоном изгибаюсь, и он кладет ладонь между ягодиц, поглаживая пальцами анус.
- Ты, - это больше похоже на всхлип. Он проникает одним пальцем - закусываю ладонь, потому что у меня начинают стучать зубы; Шизуо поднимается к моему рту и влажно целует запястье.
- Я не услышал… - добавляет второй палец, я шумно выдыхаю, а он укладывается щекой на мое плечо и проводит языком по шее.
-Блять, пожалуйста! - выгибаюсь под ним, пытаясь глубже засадить внутрь себя его пальцы, судорожно ловлю ртом воздух, а он покусывает мою шею так, что я кричу от желания кончить.
– Шизуо, - он приподнимается на руке, и да, мне стыдно, да, мне не хочется этого говорить, но если сейчас он не возьмет меня, я просто сдохну, видя, как эротично он облизывается, глядя на меня. – Ши…
- «Ты охуенно выглядишь», - возвращает мне мою же реплику, сукин сын, нашел время, а я обхватываю его ногами и прижимаю к себе, потому что я, блять, не могу больше этого выносить. У меня внутри все ноет и просит его.
- Возьми меня, - он напрягается и останавливается. Упирается лбом мне в висок, целуя скулу, достает пальцы и медленно входит. И мы замираем.
Лично я в этот момент понимаю, что все эти годы я хотел этого: я хотел видеть его над собой, гладить его спину, чувствовать его в себе.
Шизуо стонет мне в рот. Вполне вероятно, от осознания тех же фактов.

И я протягиваю к нему руки, чтобы он спрятался в моих волосах, обхватил меня за талию и начал ритмично толкаться вперед, водя рукой вдоль моего члена. Я мало думаю о том, что мы занимаемся сексом без презервативов, что мы слишком похожи на состоявшуюся пару, где каждый доверяет друг другу, что мы целуемся, что мы сплели пальцы в замок, что он улыбается, когда я ахаю. Я вообще мало о чем думаю. Я просто двигаюсь вместе с ним и всхлипываю, когда он несколько раз задевает простату и с силой прижимает к себе мои бедра.
Мне кажется, что мое сердце остановилось, да и зачем оно нужно мне, если птица в моей грудной клетке стала настолько огромной, что там не осталось места ни для чего, кроме нее самой.
Он подается назад, убирает с моего лица волосы и оставляет руку на шее.
- Я тебя… - закрываю ладонью его рот - кусает меня за пальцы, и мы одновременно вскрикиваем, когда он полностью входит в меня.
*
- Я не принимал, слышишь? – он выпускает изо рта дым и дотрагивается до моей щеки.
- Да, я знаю, - хмурюсь и тянусь за сигаретой – дает затянуться из своих пальцев. – Точнее, я понял это, когда снял эту дебильную водолазку…
- Что, мать твою, не так с моей водолазкой? – укладываюсь на бок, кладу руку на его живот, и он почесывает меня за ухом.
- Она меня бесит. Кошки не должны носить одежду.
- Дурацкое сравнение, - обнимаю его за талию. – Я буду называть тебя лабрадором. Он большой, теплый и тупой, - дергает за прядь волос.
- Тогда ты будешь моей блохой, - подаюсь к нему и дую на губы.
- Буду пить твою кровь и раздражать тебя? – несколько секунд не двигается, и я успеваю увидеть, как в его глаза гаснет гнев, он успокаивается и разрешает себе играть вместе со мной.
- Будешь пить мою кровь, - открывает рот и облизывается. – А я буду расчесывать на себе порезы, чтобы ты был сыт, - поцелуй получается пошлым, потому что ночь и мы лежим чрезмерно близко, и я слышу, как бьется его сердце. Дурацкое покрывало – он улыбается и гладит мое плечо, пока я укладываюсь на него и затихаю.

Ладно, хорошо. Теперь, когда я не могу сделать ни одного движения, я готов это признать.
Больше всего мне нравится то, что мы можем делать вид, будто занимались этим всю жизнь, что все движения уже выверены и проверены, что я знаю, как именно ему нравится – целую в плечо, чтобы он провел по моей спине ладонью и сжал ягодицы – и он тоже прекрасно знает, как люблю я.
Он улыбается. Хватит подслушивать мои внутренние монологи.

- Шизуо?.. – лениво перебирает мои волосы.
- Да, ты с ним не спал.
- Хорошо.
- Да, действительно хорошо.
**
Любовь, выращенная на наркотиках, кажется выпью с подрезанными крыльями: для того, чтобы выжить, ей нужно постоянно переставлять лапки, но, когда устают ее сородичи, они просто распахивают крылья и улетают на сушу; такая любовь вынуждена тонуть в трясине, и, как бы ни был жалостлив ее крик, однажды она все равно захлебывается вязкой тиной.
Сначала она похожа на райскую птицу, которая щекочет своим мягкими пухом ваши измазанные в белой пыльце носы, иногда клюет вместе с вами вкусные таблеточки, но, по большей части, поет красивые песни о том, как вам чудесно друг с другом. Вы гладите ее и забираетесь под большие крылья, где признаетесь в любви. Вам хочется проводить вместе все время, держаться за руки, когда вы покидаете эту галактику. Вы хотите всегда быть вместе.
А потом первый раз не хватает денег, и любовь недовольно клокочет – вы выдираете из нее самые красивые перья, чтобы расплатиться, и она прекращает быть чем-то волшебным, потому что ее белое тело измазано вашими грязными руками. Любовь становится очень земной вещью, для которой, как для торшера, отведено место.
Потом вы продаете торшер – денег не хватает на постоянной основе. Вы кричите друг на друга, потому что боль настолько сильная, что она отбивает воспоминания о том, что можно разговаривать тише. Любовь хлопает крыльями и начинает визжать, потому что вы раните ее. Хотя, до этого уже нет никакого дела: вы слишком увлекаетесь перебрасыванием грязи и спорами, кто кому должен.
Она меняет цвет, сливается с окружающей обстановкой и, в конце концов, в руках вы держите маленькую болотную птичку, которая истошно кричит по ночам.

Когда она погибает, ты набиваешь из нее чучело и, предварительно покурив, теребишь пальцами ее перышки, вспоминая, как хорошо вам было. Иногда рассказываешь о ней знакомым. Но чаще – молчишь и жрешь таблетки.
**
Просыпаюсь оттого, что мне кажется, будто где-то скребутся крысы.
С трудом открываю глаза и пугаюсь: он стоит на коленях, положив перед собой руки, и я почему-то думаю о том, что он хочет совершить харакири. В этом случае мне нужно найти нож, лечь подле него и увидеть его смерть, чтобы потом последовать за ним.
Меня начинает тошнить от паранойи.
- Шизуо?.. – сиплю, он поворачивается и прячет что-то за спину.
- Я не хотел тебя разбудить.
- Что ты делаешь? – опускает голову и щелкает пальцами.
- Ничего, - находит пачку и закуривает. – Ничего, - тянется за пепельницей, и металл отливает в свете. Цокаю.
- Для чего тебе пистолет? – останавливается в движении.
- Чтобы защититься, - поднимается, кладет пистолет в сумку, усаживается рядом со мной и протягивает сигарету.
- От чего, Шизуо? – глубоко затягиваюсь, и дым змеей выползает из меня. – Или от кого? – перебирается между моих коленей, и я целую его в затылок.
- Все будет хорошо, Изая, - он откидывает голову, и я трусь носом о его висок.
- Я не верю ни одному твоему слову, - выдыхает улыбку и находит мою ладонь.
- А стоило бы, блоха, - хлопаю его по груди - он разворачивается, приобнимает и тянет к себе за шею:
- Шизуо… - надо просто прекратить разговаривать в подобных ситуациях: слишком хрипло – я смущаюсь и злюсь на него за это, поэтому кусаю и зализываю отметины.
Если бы мы были вместе дольше, у него были бы не губы, а разорванные куски кожи, которые я нежно залечивал бы каждый вечер: он бы шипел от боли, пока я пальцами размазывал по его рту крем…
Отстраняюсь от него, чтобы наблюдать за реакцией, когда я спускаюсь пальцами вниз живота и стягиваю с него белье: медленно, чтобы он сам наслаждался процессом своего раздевания – приподнимается на коленях, пока я спускаюсь вниз по животу и пытаюсь не скалиться, видя, как он сжимает пальцами футон. Толкаю в плечо – закусывает губу, чтобы не кривиться, но укладывается на спину.
Ох, как я не люблю подобные вещи.
- Почему? - позволяет мне пройтись губами от колена к тазу и только глубже вдыхает, когда я аккуратно развожу ягодицы. Прикасаюсь к анусу – морщится и зажмуривается. Ну что же, и так слишком много разрешил, - пытаюсь скрыть отвращение. – Я не буду трогать. Почему?
- Что «почему»? – он немо открывает рот, когда я накрываю ладонью член и вожу большим пальцем по головке.
- Почему ты чувствуешь себя виноватым?
- Я не… тссс, - приподнимается на локте и хватает меня за запястье, когда я начинаю ему дрочить.
- А как же «три дня, Изая»? – юноша с алыми губами отводит взгляд и опускает наши руки. – Или ты вдруг понял, что хотел меня все это время?
- Закрой пасть! – тянет меня за руку, и я валюсь на него, пытаясь локтем попасть в живот. Он обнимает меня за талию и закрывает свое лицо моими ладонями.
- Какого черта происходит, Шизуо? – рот кривится в хищной улыбке.
- Дерьмово все.
- Это ты мне говоришь – нашел кому пожаловаться, - он улыбается и проводит пальцами по моим губам.
- Сделай … - шершавая грубая кожа.
- Нет, - дую на кончики пальцев – он приподнимается подо мной на спине и плавно опускается обратно, имитируя секс.
Сдавленно выдыхаю. Ублюдок.

Он слишком красивый: если бы он распростер руки и прекратил улыбаться, его с легкостью бы приняли за плачущего ангела, и художники собрались вокруг нас рисовать его. Он запрокидывает голову и целует мои съехавшие ладони.
Нахожу его руку и подношу ко рту, вбирая указательный и средний пальцы, провожу по ним языком, очерчивая каждую фалангу, не пропуская ни одного миллиметра, дохожу до конца и тут же вбираю их обратно.
Он довольно приоткрывает рот, и я наклоняюсь, что тихо сообщить на ухо:
- Хочу тебя.
- Знаю, - ерошит мои волосы и укладывает рядом. – Ты становишься таким послушным, когда чего-то хочешь…
- Я становлюсь очень злым, когда не получаю этого, - бросаю через плечо, но он накрывает нас одеялом, забрасывает на меня ногу и делает вид, что ничего не услышал.
- Что происходит, Шизуо? – поворачиваюсь к нему, но он улыбается и еще раз произносит:
- Все будет хорошо.

Я делаю вид, что верю.
Это только сцены перед кульминацией, Шизуо. Я пропускаю через пальцы твои волосы, и ты, сонно протягивая ко мне руку, обнимаешь меня. Режиссер должен сказать нам «стоп! Снято!», потому что дальше будет драматическая сцена.
**
Около полуночи на мой телефон приходит смска – это очень тяжело переваривается, потому что когда я слышу привычный звук входящего сообщения, я пытаюсь забрать с тумбочки телефон, но вместо этого шарю рукой в пустоте. Подхожу к сумке, вытягиваю светящийся прямоугольник и поражаюсь бессмысленности происходящего:
«8.15».
Когда я возвращаюсь под одеяло, я напрочь забываю о том, что нехорошо читать чужие переписки.
*
- Хватит, - раздраженно веду плечом, когда он щелкает пальцами.
- Помолчи, - приподнимаю бровь.
- Простите, Хэйвадзима-сама, что прерываю Вас…
- Помолчи, Изая! – кулак впечатывается в стену.

Он просыпается до рассвета и начинает мерить шагами комнату, а я слышу, как звенит цепь, на которую он посажен: тигр доходит до окна, дерет когтями пол и резко разворачивается к двери.
- Что случилось? – хрустит пальцами и вытягивается.
- От Такумы со вчерашнего дня ничего не слышно.
- И?
- И то, что мы должны отзваниваться каждые двенадцать часов, - закуривает и стучит пальцами по бедру. – Блять! – ударяет ногой по сумке и склоняется над ней, как над мертворожденным ребенком.
- Откуда у тебя мой телефон? – не лучшее время для подобного вопроса – я понимаю это уже после того, как он орет: «Твою мать!», открывая входящие сообщения, смотрит на часы и разворачивается ко мне.
- Когда ты собирался сказать мне? – он нависает надо мной, и я лениво потягиваюсь. – Когда?!
- У меня очень плотный график…
- И-ЗА-Я!! – дергает меня за руку и резко отрывает от пола. Какое-то время я смотрю ему в глаза и думаю о том, почему он до сих пор не прикончил меня.
Он обводит пальцами мой подбородок. Выдыхает.
- Одевайся.
- Почему?
- Мы уходим, - я нелепо открываю рот.
- Ты действительно считаешь, что я радостно захлопаю в ладоши и пойду собираться? – он делает одну неправильную штуку – наставляет на меня пистолет.
- Да, я так действительно считаю. Твой нож на нижней полке на кухне. Поторопись.
*
Он забрасывает сумку на плечо, прижимает пистолет к боку и выжидающе смотрит на меня.
- Что, блять?! Я иду первым?! – с силой распахиваю дверь…
- Ну вот и что это? – Касуми поворачивает голову влево и отбрасывает окурок.
«Прости меня», - скорее всего, это галлюцинация, потому что дальше меня оглушают два одновременных выстрела, и Шизуо отталкивает меня к лестнице.
- Вниз!
- Хватит быть таким наивным, Шизу! – действительно, хватит, Шизу! Их человек десять здесь, а у нас только один пистолет! И мы не можем поставить «режим Бога» в это шутере!
Первому парню, который пытается ударить рыцаря, пуля попадает в шею, и он, забавно взмахнув руками, падает вниз. Осталось четыре выстрела, а я думаю над тем, с каких пор Шизуо стреляет по своим. Да ведь он как-никак пытается спасти меня!
Я начинаю смеяться, и Хэйвадзима сжимает мое запястье.
- Заткнись!
- Блять, у тебя все плечо в крови! – это самая смешная шутка за последнее пришествие, я сгибаюсь от хохота, позволяя ранить еще двоих.
- «Бэрримор, спустить собак!», - Касуми хлопает в ладони где-то над нами, и между нами с Шизуо пробегает искра, в прямом смысле слова – неудачливые охотники палят из соседнего дома.
Еще один пролет – и еще два выстрела, а я запрокидываю голову и хохочу.
- Пиздец, тебя учили считать пули?!
- Для чего? Нужно просто иметь пистолет потяжелее, - он прикрывает меня собой, и на его рубашке появляется еще одна алая полоса, - если он не выстрелит, им можно будет ударить, - улыбается мне и наотмашь бьет кого-то рукояткой.
- Мы не успеем добежать… - а он и не планировал – переваливается через перила и… Да. Шизуо Хэйвадзима спрыгивает с третьего этажа на крышу чьей-то машины и громко ругается матом.
- Прыгай быстрее, принцесса!
- Пошел нахуй! – заливаюсь смехом и спрыгиваю.

Он хватает меня за руку. Я смотрю, как Касуми медленно спускается по лестнице и, улыбнувшись, шлет мне воздушный поцелуй.

Мы пробегаем около квартала, а потом нам мигает фарами грузовик.
- Залезай в машину! – он толкает меня в спину. – Изая, быстрее! – ударяюсь плечом о дверь, которая с грохотом закрывает за мной.
Никогда, никогда, мать вашу, не доверяйте репликами «Залезай в машину и поживее!». Потому что:
- Блять, ну нет! – с силой ударяю ногой в водительской кресло и протяжно стону. – Ну как так-то!? – рядом сидящий парень по-приятельски похлопывает меня по плечу и прикладывает к моему носу вонючую тряпку с хлороформом, пока еще один пытается перетянуть веревкой мои ноги.
Происходящее очень печалит меня, но я закатываю глаза и проваливаюсь в темноту.
___
19. Скульд - норна, предсказывающая будущее

@темы: fiction

---

Ешьте стихи

Мне жаль.

Стихи русских/переводов на русский/с русского на русский/толкование русского.
И шуточка Мамедова:

постоянная рубрика "ох уж эти интеллектуалы"

Бог даёт всё — Им
даже терпенье даровано, как тень ветви;
Им, не отраженье кто и даже не дуновение,
Но поселившим за стену зрачков «благо».
Речь пред ним снег. Зола — рожденье.
Нам же участь: наваждение чисел
И во снах — зеркало, где не откликнется эхо.
(из книги «На берегах исключенной реки»)


Можно рассмотреть этот текст в виде несколько искаженных и слепленных памятью «отсутствующего автора» цитат из стихотворений Иосифа Бродского.
tail-gating — выражение, означающее незаконный проход через контрольно-пропускной пункт вслед за тем, у кого имеется законный пропуск
Бог дает все — отсылка к первым строкам стихотворения Иосифа Бродского «На столетие Анны Ахматовой». «Бог сохраняет всё; особенно — слова / прощенья и любви, как собственный свой голос».
Но поселившим за стену зрачков «благо» — аллюзия на завершающие строки «Римских элегий» Бродского. «На сетчатке моей — золотой пятак. / Хватит на всю длину потемок»
Нам же участь: наваждение чисел — парафраз четверостишия Бродского из стихотворения «Сидя в тени». «После нас — не потоп, / где довольно весла, / но наважденье толп, / множественного числа».
зеркало, где не откликнется эхо — отсылка к стихотворению Бродского «Полдень в комнате». «Но, устремляясь ввысь, / звук скидывает балласт: / сколько в зеркало ни смотрись, / оно эха не даст» (...)

*
От кого: arkadiid
Кому: Ниджат Мамедов
Дата: Thu, 24 Feb 2011 17:32:32 +0300

Возможно и так, но, к сожалению, большей части приведенных вами строк бродского я просто не знаю:-)

tail-gating - это из эпохи начала нью-орлеанского джаза, это когда они еще не ходили по улицам и кладбищам, но играли, разъезжая в повозках, крытых брезентом. Так вот, тромбониста всегда сажали сзади, у «разреза» входа в эту «кибитку», чтобы он не мешал другим своим инструментом, а тромбонист в свой черед направлял кулису тромбона вовне. В итоге все это и называлось манерой tail gating. И поскольку все это катилось по мостовым, то и музыка была, скажем, определенного рода :-) Чуть-чуть, скажем, невпопад.

стишули

Андрий Бондар
Примитивные формы собственности

еще во времена горбачевской перестройки жил один профессор искусствоведения
возможно и сейчас он еще жив хотя я не уверен
так вот когда он получал зарплату то непременно напивался со студентами
которые потом вели его пьяного домой а по дороге
они заходили в продуктовый магазин
и профессор покупал несколько десятков килограммов соли

выяснилось что у профессора была теория которая заключалась в том
что скоро начнется голод и несомненно наступит дефицит
и первой исчезнет с прилавков почему-то соль
не мука спички или масло а почему-то именно соль

это был неизменный ритуал
каждый месяц студенты тащили до профессорского дома соль
дверь открывала его дочка и произносила всегда одну и ту же фразу
она говорила: «папа, ну еб твою мать, опять?»
а он велел студентам скидывать эту соль в угол в коридоре прощался
и они ее скидывали и расходились кто куда
и так продолжалось из месяца в месяц
потом студенты выпускались и приходили новые
профессор снова напивался и снова раз в месяц ему несли домой соль

иногда я ловлю себя на схожих страхах которые
возможно и не выливаются во что-то такое же
безумное как запасание солью а находят совсем иной
выход
часто я покупаю не один килограмм моркови а два
потом морковь гниет и я ее выкидываю
просто все два килограмма — беру и выкидываю
а иногда накуплю себе например ветчины разных сортов
ведь когда ее видишь в супермаркете в таких огромных количествах
и такую аппетитную ее хочется попробовать всю
и она быстро портится и я ее тоже выкидываю

та же история например с книжками и компакт-дисками
никогда не найдешь оптимальной стратегии коллекционирования музыки
да и как в конце концов музыку можно коллекционировать?
на что мне этот аэросмит? этот вайтснейк? этот солт-энд-пепа? этот дип-пепа?
(так в моем детстве говорили — дип-пепа)

а с книжками вообще катастрофа:
на что мне эти литературоведческие изыскания? эти поэтические
серии? эти мастера современной прозы? этот пятитомный
набоков? этот кажется семитомный фейхтвангер? неужели
я когда-либо буду читать томаса манна? что нового я могу
почерпнуть у томаса манна?
неужели я хоть раз возьму в руки книгу про фэншуй?
не говоря уж о
пособии по настольному бильярду или книге о первой
медицинской помощи
кому я буду оказывать первую медицинскую помощь? и что
такое фэншуй и чем
он отличается от женьшеня?

однако книжки и диски я почему-то никогда не выкидываю

их уже так много что приходится думать о
трехкомнатной квартире
а чтобы купить трехкомнатную квартиру мне нужно заработать денег
разными переводами статьями для модных и
интеллектуальных журналов халтурой колонками
рецензиями на книжки
которые снова придется покупать и покупать и так без конца

практически каждый мой поход в книжный заканчивается
какой-нибудь новой книгой я просто плохо себя чувствую если
не куплю себе какую-нибудь новую книгу
пару дней назад я долго спрашивал себя зачем я
купил книгу курцио
малапарте «легенда ленина» на польском языке?
разве я когда-либо интересовался лениным?
(да еще и читать о нем на польском языке!)
неужели у меня еще окончательно не отбит интерес к ленину?
даже если там написано про него что-то уж совсем шокирующее
а книжка про терроризм в западной европе какого-то польского профессора
на что мне? ее я тоже купил поскольку она отчего-то упала в цене
а потом выяснилось что там неправильно склеены
страницы
книжка начинается с 324-й страницы а заканчивается тринадцатою
и даже если мне очень захочется просто для развлечения
прочитать пр IRA «красные бригады» или похищение альдо моро
неужто я начну распутывать этот лабиринт?

уже не раз я клялся себе что буду покупать либо только те книжки
без которых в самом деле невозможно прожить либо книжки которые приносят
практическую пользу так что
мне сдается что я даже более ненормальный чем тот профессор
который запасался солью
ведь соль хоть и занимает много места но ее по крайней мере можно добавлять в пищу
если она экстра
принимать соляные ванны
если она морская
уменьшать риск падения зимой и делать компрессы когда у тебя ангина или свинка
если она каменная
из соли даже можно сделать соляной столп если она библейская
какой угодно солью можно натирать
рыбу и сыпать на пятна от красного вина
соль можно обменять на муку спички или масло в голодный год

а книжку не сдашь в макулатуру не кинешь в печку не спалишь на площади
и даже не подотрешься
если это конечно не «новый завет» от «гедеоновых братьев»

Дан Пагис
Возвращение

По дороге, в случайном месте, я вижу, что выпал из себя и побежал назад. Я остался стоять, немного удивленный, а теперь поворачиваюсь и гонюсь за собой. Я постарел, спотыкаюсь, сердце бьет, как кулак, и меня от меня отделяет уже большое расстояние: там я возвращаюсь в зеленое утро, домой, всё уменьшаюсь, и горизонт уже пуст. Так что ж я стою здесь и задыхаюсь? Я тоже поворачиваюсь к себе спиной и иду, новый и радостный.

Айрленд
Урок полового воспитания

Половой акт,
говорит приглашённый лектор,
в десять раз сильнее
поцелуя.

Примем поцелуй за 10,
а секс за 100,
чему равно 10, делённое на 3?
Живее, мальчики, живее!

— Может, держать её перемазанную
чернилами руку на перемене?
— Или, жалкая ласка по доверенности,
дать ей поносить свой свитер?

В школе я так и не вытянул средний балл
выше трёх в периоде.

Я был безнадёжен в любви.

Агнешка Мирахина
Волк-пантомима
достаточно раздавить черничину чтобы внушить жалость рукой в крови
вот и приходится писать раздавив черничину
отчаявшись и обессилев
старательно сплетать и расплетать время разрезать ленты
задумчиво наращивать плести
ведь вот наверное несчастье когда перестают играть сверчки
а я могла бы слушать только барабаны
не прерывая марша
железной последовательности чудовищной механики
что сжимается на груди как кольцо
что уводит из дому как прямая
давайте начнем с зубов с выбивания ритма
с места в котором разбился цирк-шапито
ведь некого взять с собой в горы кроме слонов и танцоров

@темы: книги

---

"Однажды я проснулся и понял, что не могу больше жить в Дании. На завтра я переехал в Швецию".

Кул стори, бро.
Однажды я проснулся и понял, что НЕ МОГУ БОЛЬШЕ ЖИТЬ В БЕЛАРУСИ. На завтра я проснулся и понял, ЧТО НЕ МОГУ БОЛЬШЕ ЖИТЬ В БЕЛАРУСИ.
Такие вещи частенько происходят в этой части Земли, знаешь ли.

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра