I'm a five-pound rent boy, mr. Darcy.
Ребяточки, пожалуйста, обратите свое светейшее внимание на предупреждения. Хидеаки прокляла меня три раза и отказалась со мной разговаривать, а мы ведь с вами хотим видеться и в дальнейшем.
Что насчет самого текста: совсем недавно Ал сказала мне, что все, что она читает по МакФасси, содержит пассивного Майкла. И я очень удивился сему казусу, ибо я в глаза не видел ни одного текста. Ну ладно, парочку-то видел, но не так чтобы весь фанон. И потом я как-то зацепился за эту мысль, объел ее и теперь живу с ней.
Всю эту длинную стори я бы хотел посвятить Rory is here., потому что он здесь так давно, что я уже не помню времен, когда бы я не общался с этим потрясающим сладким котеночком. Рори читает отличные книжки и вообще нравится мне, поэтому, почему бы не посвятить ему текст, не правда ли?
Listen or download Daughter Youth for free on Prostopleer
Название: Западня
Автор: Entony
Бета: Hideaki
Фэндом: RPS
Персонажи: Джеймс МакЭвой/Майкл Фассбендер
Рейтинг: NC-17
Жанры: драма
Предупреждения: фетиши, кинки, сквики, психологические расстройства
Размер: миди, в процессе, 1/3
Саммари: АУ. МакЭвой не стал актером, МакЭвой стал сталкером
1. Я знаю о тебе все
«Дорогой Майкл,
цвет Ирландии – красный. Не крови, нет, хотя, конечно, пока идешь по Ольстеру, все еще видишь призраки тех, кто еще умирает от пули в грудную клетку и давится ягодами смоковницы. Ирландия красная, потому что красный – это жизнь, красный – это пульсация вены на шее, красный – это стук сердца. Красный – это рана рта Йейтса. Красный – это след от поцелуя Королевы на щеке премьера. Красный – это тлеющий закат в Дублине. Красный – это цвет крика, цвет женщин. Красный – это первая любовь на простынях, это страсть.
Дорогой Майкл,
цвет Ирландии – зеленый. Не леса, не гор – было бы слишком просто. Зеленый – цвет молодости, цвет свежей травы. Моря. Зеленый - цвет глаз худых подростков; Ирландия смотрит на тебя через каждого своего сына. Зеленый – это луга, это воздух около фьордов. Зеленый – это побережье, кусочки шлифованного стекла среди мокрой гальки. Зеленый – это ранняя весна, когда приходится закутываться в шерстяные шарфы.
Майкл, если зеленый и красный – цвета Ирландии, то ты должен быть ее символом. Я смотрю на твою фотографию: ты изранен алой помадой, и глаза у тебя почему-то изумрудные, а ведь я знаю, знаю, что они серые. Я знаю о тебе все, Майкл, все, и тем не менее не узнаю тебя на этом снимке: я вижу ярость и бессилие, я вижу тысячи сражений – и ни одной победы. Я вижу Голод, Стыд и Бесславную смерть. Я вижу Ирландию.
Майкл, я пошлю им письмо, пусть тебя канонизируют. Майкл, на тебя нужно молиться, твои портреты нужно превратить в иконы, а самого тебя – в святого.
Ты должен быть защитником, покровителем Ирландии,
потому что эта страна была создана Богом лишь для того, чтобы там родился ты.
Твой», - Джеймс аккуратно сгибает письмо пополам и засовывает в конверт, разглаживая края.
Майкл получит это письмо ближе к ночи, когда его консьержка, прошаркав три этажа в своих стоптанных тапках, постучит в его темно-коричневую дверь: «Вам письмо, Микель» - да-да, она ведь когда-то давно была итальянкой, только здесь, в Лондоне, от ее национальности остались только зачесанные к верху черные волосы и крепкий кофе по вечерам. Майкл выключит музыку, натянет майку и улыбнется ей, забирая письмо. «Спасибо», - и итальянка пойдет вниз, качая головой из стороны в сторону: «Откуда только берутся эти прекрасные мужчины… В мое время, в моей время…»
В ее время тела еще стыдились, пытались укрыть его в одеждах, чуть ли не натаскивали паланкины на Давида(1) , но Майкл рожден в другой эпохе, в другой стране. Он выберется из майки и уляжется на диван, соглашаясь с тем, что «Nothing else matter»(2) . Через какое-то время он откроет дверь на узкий балкон, присядет на холодную плитку и размажет пальцами капли дождя, оставшиеся с воскресенья. Майкл сомнет письмо и поднесет к нему зажигалку.
В это же время на кухне консьержки вспыхнет голубой цветок газа.
Джеймс домоет последнюю тарелку и снимет передник.
Но это будет только ночью.
Сегодня еще нужно прожить целый вечер, и Джеймс поднимается из-за стола, вынимает из шкафа белую рубашку: в белых рубашках значительно легче коротать время. Вот Джеймс толкает стеклянную дверь, снимает куртку – и бармен шутливо прикрывает глаза от сияния белизны его одежды. Ходит между столов, принимая заказы: «Капучино, латте, два чиз-кейка» - быстро добирается до стойки и забирает тарелки. На манжете появляется первое пятно – и Джеймс знает, что осталось еще шесть часов.
С работы он выходит грязным. Очень грязным.
Джеймс включает свет и приближается к зеркалу, укладывая волосы. Чистая фикция – зеркало улыбается ему острой улыбкой Майкла Фассбендера; края постера обтерлись, хотя Джеймс тот еще педант – лишний раз не передвинет фотографию. Другое дело, что он никогда не может удержаться от прикосновения – одного, очень интимного прикосновения, от которого все внутри сжимается, превращаясь в одну плотную черную точку. Джеймс бросил колледж на втором году, так и не узнав, что в физике подобное называет сингуляцией и однажды из такого крохотного пятна возникла целая Вселенная, и все-таки у него есть смутное ощущение того, насколько масштабно его чувство.
Делает небольшой мазок кисточкой, оставляя каплю бордового блеска на нижней губе, и раскатывает пальцами от края до края. Джеймс МакЭвой никогда не хотел быть девушкой; он неприспособлен к тому, чтобы быть хрупким, нежным, ранимым: жесткая щетина, каменные мышцы, цепкие сухие руки – и, к несчастью, выдающие его голубые глаза плачущего подростка, мягкие губы расцелованного пажа и какое-то болезненно-невинное выражение лица.
Джеймс не хочет быть послушной, ласковой и трепетной женщиной; он хочет быть мужчиной, который красит свой рот кровавой помадой и целует Майкла Фассбендера в узкие надменные губы:
- Я скоро вернусь, любимый, - очень по-домашнему, и Майкл Фассбендер, притворно смущаясь, краснеет на фотографии.
По крайней мере, так кажется Джеймсу. Майкл кажется ему очень стеснительным и зажатым – он никогда первым не тянется за поцелуем.
Джеймс медленно спускается по лестнице, вслушиваясь в шорох проезжающих машин, и останавливается перед самой дверью, чуть сжимая пальцы.
Дома у Джеймса не было заведено целовать друг друга при уходе; собственно, вообще ничего не было заведено, и дома как такового не было. Разве что – сложная параллель, но иногда Джеймс думает об этом – мама изредка красилась на работу, чтобы синяков видно не было, и помада у нее была самой дешевой, такой кармин, будто ее губы обводили гуашью. Она целовала его в щеку: «Будь послушным, Джейми. Не серди отца». И в этом была какая-то забота. И какая-то безнадежность: она каждый раз прощалась, и Джеймс знал, что вот именно сейчас она раздумывает, уйти ли ей навсегда или все-таки вернуться.
Она возвращалась.
Джеймс хочет, чтобы и Майкл знал: он обязательно вернется. Он будет возвращаться к нему каждый вечер. Красный – это обещание, это признание, это клятва.
МакЭвой открывает дверь – город зябко ежится под мелкой моросью и неприветливо ворочается, принимая Джеймса. Привычное прикосновение к пластиковому стенду на остановке шагов через десять от подъезда: Майкл Фассбендер, запрокинув руки за голову и приоткрыв рот, задумчиво смотрит на Джеймса, пробегающего пальцами по обнаженной коже между майкой и джинсами.
- Ты же замерзнешь… - Джеймс прижимается лбом к металлическому каркасу и натягивает капюшон, рассеянно улыбаясь.
Джеймс не психопат, хотя его отец утверждает обратное.
Он прекрасно знает разницу между плакатами и реальным Майклом Фассбендером, но дело не в этом, совсем не в этом. Сам факт того, что каждый вечер Джеймс видит Майкла, провожающего его на работу - пускай это и случайность в сфере наружной рекламы - греет его. Не в каком-то метафорическом, возвышенном смысле: тепло течет от пальцев до предплечий и, неярко пульсируя, застывает где-то в горле Джеймса куском расплавленной смолы.
Все слова, которые Джеймс заставляет себя произносить другим людям, проходят через барьер его любви и попадают в этом мир блестящими кусочками янтаря.
Из Ислингтона до Блумсберри – двадцать минут пешком, но Джеймсу нравится ехать на автобусе: забиваться в дальний угол на втором этаже и смотреть в чужие окна, проживать целые жизни за пять минут; проводит карточкой по турникету, тянется к перилам – рукав куртки обнажает кисть. На запястье два небольших крестика. Вот ведь… специально поставил, чтобы не забыть… надо было купить новую карточку в фотоаппарат, а что еще? – Джеймс беззвучно шевелит губами, перебирая список дел.
В последние годы, проведенные в Глазго, он себе всю руку изуродовал: кресты, кресты, сплошные кресты. Главное было не забыть ни на одну секунду, что это была его вина: мама лежит на диване, вытаращив глаза в потолок, а отец, прочищая горло каким-то пойлом, задирает ей юбку и сжимает ягодицы.
А ведь тогда мама спала на диване с открытыми глазами уже несколько часов, и Джеймсу просто не пришло в голову… просто не пришло.
Ему было 17, когда он уехал. Собрал вещи и сел в первый поезд, чтобы деться куда-нибудь подальше от собственных угрызений совести и обвинений в адрес отца, и очнулся уже в Лондоне, где какая-то девушка аккуратно придерживала его под локоть: «Куда ты идешь?» - она поправила шлейку его рюкзака и стряхнула невидимый волос с плеча. «Вперед». – «И как же ты узнаешь, что дошел?» - «Я просто не собираюсь останавливаться».
Ее звали Анна-Мари, и она пользовалась красной помадой. На тот момент ей было двадцать восемь, и она влюбилась в Джеймса с первого взгляда.
Анна-Мари, - Джеймс закусывает губы и смачивает слюной ладонь, вытирая крест. Надо было позвонить ей… А теперь она придет на работу. Неловко.
Она пригласила его жить к себе, а для этого требовалась определенная смелость: он был замкнутым и диким подростком, по ночам рычащим в подушку. Целых два года Анна-Мари слушала, как Джеймс визжит от кошмаров. Целых два года она будила его и вытирала со лба пот.
Через два года Джеймс пошел на прослушивание в Школу драмы – ему было девятнадцать, он был амбициозен и хотел признания – и там он увидел Майкла, скалящегося над потугами конкурсантов. Пять секунд зрительного контакта – Джеймс медленно выдохнул, развернулся и закрыл за собой дверь, а Майкл передернул плечами, потому что ему никогда не нравилось смотреть в голубые глаза.
Джеймс вернулся домой, а Анна-Мари зажгла свечки: «С днем рождения, милый!» - ей хотелось быть хоть немножечко счастливой, хотелось верить, что мальчик, так похожий на Вертера(3) , умеет улыбаться, умеет радоваться вкусному торту и шампанскому.
«Я передумал поступать», - ее улыбка меркнет, и Анна-Мари опускает бокал.
- Почему, Джеймс? Объясни мне, почему? – она отставляет бутылку в сторону и зажимает ладони между коленями.
Просто Джеймс не был готов встречаться каждый день с парнем, который бы склабился, как голодный волк, видя его. Просто Джеймс не был готов спросить, как его зовут. Не был готов узнать, что Майкл – его любимое имя. Не был готов пить по вечерам виски. Не был готов слушать Металлику.
Просто Джеймс не был готов полюбить Майкла Фассбендера в девятнадцать лет.
Вот и все.
- Я перехотел.
Она весь вечер тянула: «Джейми, ты талант!» - и слезы вытирала, глядя, как он зарывается пальцами в волосы, зачитывая «Бурю»(4) по ее просьбе… Анна-Мари. Она хотела заботиться о нем, хотела как-то оправдать саму себя: вот ей под тридцать, а у нее ни мужа, ни ребенка, ни карьеры. Но у нее мог быть Джеймс.
У нее могло бы быть все на свете, если бы Джеймс не встретил в тот день Майкла.
Они расстались год спустя: Джеймс нашел себе работу, но Анна-Мари взялась оплачивать его аренду, и отказываться было как-то неприлично. Вот уже семь лет в обмен на все свои деньги она просит только один звонок в месяц, чтобы услышать в телефонной трубке, как ее другая, удачная жизнь эхом отдается в разговоре. Она редко приходит к нему на работу. Она редко приходит к нему в квартиру. Анна-Мари избегает встреч с реальным Джеймсом. Она скорее живет в мире иллюзий, где МакЭвой не красит ее косметикой фотографии Майкла.
Она не знает о новом Джеймсе очень многих вещей. К примеру, она не знает, что все время, пока они были вместе, Джеймс дарил ей блестящие тюбики с помадой не из признательности или щедрости – ему хотелось узнать, какой оттенок красного ему нравится больше всего.
«Спелая вишня».
Иногда Джеймс представляет, как раскусывает ягоду пополам и наклоняется к Майклу, вкладывая мякоть в его рот. Джеймс представляет, как темный сок бежит по подбородку и капает на грудь Майкла, присаживаясь на ручку кресла: кап-кап-кап – тонкая ленточка бежит вниз живота и пачкает белье. «Нужно вытереться», - говорит Майкл и не двигается с места, запрокидывая голову. «Джеймс?» - и тогда Джеймс улыбается ему, целует в висок и шепчет на ухо: «Попроси меня» - на шее Майкла появляются мурашки, и он ведет плечами, поворачиваясь к МакЭвою.
У него сухие горячие пальцы; он кладет ладонь на щеку Джеймса и, закусывая губу, говорит: «Пожалуйста, Джеймс. Вытри меня».
Широко разводит свои потрясающие длинные ноги – и Джеймс не спешит. Он дотрагивается языком до выступающей косточки и медленно ведет языком по каменным мышцам, касаясь губами бордовой дорожки. Майкл коротко выдыхает и приподнимает бедра, чтобы потереться о живот Джеймса. «Ты никогда не можешь потерпеть», - недовольно говорит Джеймс и тянет за ремень на джинсах. «Мне кажется, что ты просто не знаешь о правилах приличия», - Майкл усмехается, потому что он давно приготовил ответ:
- Тогда научи меня.
Джеймс прокручивал этот момент тысячи раз: едва заметная ухмылка, прищуренные глаза и низкий-низкий голос, произносящий «Научи меня». Ему очень нравится такой Майкл: податливый, раскованный, готовый абсолютно на все; Майкл, который быстро целует его в губы и поднимается с кресла.
Они идут в спальню – у Майкла огромная кровать, Джеймс видел, как ее перевозили из прошлой квартиры, он точно знает, чего ожидать.
Майкл стаскивает узкие штаны без какого-либо наносного смущения, комкает боксеры и засовывает их под подушку, укладываясь на живот.
- Ты ведешь себя как звезда порно, - говорит Джеймс и стягивает его запястья ремнем.
- Хочешь снимать меня? – переворачивается на спину и, как большая кошка, одним движением встает на колени. У него очень красивые губы – Джеймс достает из кармана тюбик, аккуратно водит по его рту помадой, чуть оттягивая губу, чтобы закрасить уголок, и Майкл дергает головой в сторону, потому что ему не нравится долго сидеть в одной позе. На щеке остается толстая алая линия – не эстетично, и Джеймс пытается стереть помаду.
Майкл специально широко открывает рот, упираясь языком в щеку, чтобы Джеймс отвлекся, чтобы он прекратил эти мелкие бессмысленные движения. Майкл выгибает шею:
- Прекрати думать о мелочах. Поцелуй меня, - и еще раз, тверже, - я хочу, чтобы ты поцеловал меня.
Джеймсу известна эта игра, он сам ее придумал: проводит костяшками по шее, чуть надавливая на кадык, и Майкл кашляет, прогоняя неприятное ощущение, оседает на кровать и закрывает глаза. Джеймс знает, что Майклу плевать на поцелуи – ему хочется, чтобы Джеймс встал на колени и отсосал ему, ему хочется смотреть снизу вверх в голубые глаза, ему хочется вымазать Джеймса в своих красных поцелуях и хочется увидеть, как Джеймс подбирает языком его сперму.
Но сегодня они не делают того, что хочет Майкл. В фантазиях Джеймса они никогда не делают того, что хочет Майкл.
Майкл никогда не подчиняется с первого раза: Джеймс пробегается пальцами по напряженным плечам и дотрагивается языком до его сжатых зубов.
- Ты хотел, чтобы я поцеловал тебя… Ты хотел, Майкл… - Джеймс никогда не дотрагивается до его члена, пока Майкл не попросит. – Может, тебе стоит формулировать свои мысли яснее? – у Майкла расфокусированный взгляд, и он облизывается, пытаясь вникнуть в то, что говорит МакЭвой. – Может, мне стоит научить тебя и этому? – толкает его в плечо, опрокидывая на кровать.
- Я всегда готов узнать что-нибудь новое, мастер, - широко улыбается.
- Перевернись.
Майкл прячет лицо в подушке, специально приподнимая поясницу позируя для Джеймса.
Совершенство.
Джеймс нажимает на кнопку мобильного и кладет его на край кровати.
Майкл прекрасен: гибкое, красивое тело чуть прогибается, когда Джеймс становится на колени позади него. Осторожно разводит ягодицы и ласково целует сжатый сфинктер, смачивая слюной мышцу.
У Майкла дрожат ноги, и Джеймс, приподнимаясь, раскрывает его ладонь и целует между средним и безымянным пальцем. Джеймс не собирается делать ему больно, не собирается калечить его, хотя мог бы. Джеймс мог бы уничтожить красивого Майкла Фассбендера и всю оставшуюся жизнь тешиться тем, что теперь Майкл принадлежит ему одному.
- Верь мне.
- Конечно, мастер, - в голосе какая-то издевка.
- Верь мне, - прохладный столбик помады касается ануса, и Джеймс хлопает Майкла по бедру, когда тот пытается дернуться.
Длинная линия между ягодиц и небольшой круг посредине – останавливается и слушает сбитое дыхание Майкла.
- Тш, спокойно, - Джеймс чуть надавливает тюбиком на вход, и мышцы обхватывают золотистый футляр.
- Джеймс, больно…
- Сформулируй точнее, - Майкл зло шипит, двигаясь вперед.
- Вылижи, - покраснел. Все-таки покраснел; Джеймс удовлетворенно щерится, нагибается и дотрагивается языком до тюбика, смазывая его слюной. – Глубже. Пожалуйста… - поворачивается на подушке, и Джеймс отстраняется от ануса, нависая над Майклом.
- Еще раз.
- Пожалуйста. Пожалуйста, Джеймс.
- Так лучше, гораздо лучше.
Джеймс думает о том, что хочет изрисовать всего Майкла. Не оставить на нем ни одного пустого места. Джеймс думает о том, что Майклу очень идет красный. Красная помада, красные платья, красные туфли.
Майкл Фассбендер создан для того, чтобы гореть.
Джеймс выходит из автобуса и закуривает.
Незаметная вывеска и пятнадцать ступенек вниз.
- Привет, Джеймс, - бросает бармен, вытирая стакан. – Будешь что-нибудь?
- Кофе, - расстегивает куртку и оглядывается по сторонам: Анна-Мари сидит в самом углу, рядом с ней – парочка подростков, пустой столик… - Майкл еще не приходил? – затягивает тугой узел на переднике за спиной и бросает в карман блокнот.
- Джеймс! – Анна-Мари машет ему и поднимается навстречу. – Джеймс, ты не позвонил вчера, и я подумала, что… - она рассеянно улыбается и протягивает ладонь, поправляя его волосы.
- Все в порядке, спасибо. Немного замотался вчера, - Анна-Мари осунулась за последние месяцы – не похудела, а как-то стала меньше. Анна-Мари с выцветшими волосами и серой кожей – совсем не та девушка, которую помнит Джеймс. – Как у тебя дела? –слушать неинтересно, но Джеймс все равно усаживается напротив и кладет руки на стол.
- О, Джейми, мои дела – такая скука, - неправдоподобно жизнерадостно. – Лучше расскажи мне, был ли ты на новой экранизации «Гордости и Предубеждения»? Удивительный фильм. Просто удивительный… - смотрит куда-то мимо Джеймса, ее голос затухает, и она тянется за сумочкой. – Тебе обязательно надо его посмотреть, - поднимается со стула.
- Анна? – он оборачивается ей вслед и забывает о какой-либо скрытности: как в замедленной съемке, Анна-Мари, униженная и жалкая, протискивается мимо Майкла в дверь, выдавливая «Простите…»
- Добрый вечер, - Майкл садится за свой столик и закрывает ладонями уши.
- Добрый, - повторяет одними губами Джеймс и идет за чашкой Майкла.
Осознанно Джеймс встретился с ним три года назад, на экране Одеона. Майкл Фассбендер был ирландцем, умирающим от высоких стремлений и голода, а Джеймс был безработным, тратящим деньги на кино. Просматривая по три-четыре фильма в день, Джеймс постепенно забыл о том, что нужно проживать собственную жизнь, и это было прекрасно. Это избавляло от многих проблем.
Джеймс смотрел на Майкла, на его выпирающие ребра, на его худые скулы, слушал его жесткий голос, и девушка рядом с ним все шептала своей подруге: «Он же потрясающий… Потрясающий!» Это… оскорбило МакЭвоя. Майкл, испытывающий на экране агонию, Майкл, размазывающий свою кровь по грудной клетке, Майкл, истерзанный болью, был для этой девушки только «потрясающим».
Он был Богом, и никто в том жалком кинотеатре не мог этого осознать.
Никто не понимает Майкла так, как его понимает Джеймс.
Люди снуют вокруг, хотят дышать его воздухом, ступать по его шагам, заглядывают ему в рот, подбирают за ним окурки, допивают за ним виски, потому что они понимают, пускай и не до конца, как Майкл совершен. Они хотят быть частью этого совершенства.
Они хотят быть им.
Они хотят разорвать его.
Каждый хочет иметь кусочек его волшебной плоти у себя под подушкой, чтобы ночью, закрывая глаза, плакать от счастья, осознавая, что он рядом.
Они хотят ласкать его идеальные губы, целовать его тонкие пальцы, вылизывать его мягкие стопы, хотят прижиматься лбом к его коленям и разевать рот от невыносимого восторга: они касаются Майкла. Они трогают божество - и тут уже не до соблюдения приличий. Тут уж бы не обмочиться от радости, не потерять сознание от его близости...
Но только все они не достойны и ногтя Майкла. Все они - грязь, сброд, отребье; им не место рядом с Майклом. Им место в печи крематория.
Майклу нужен только Джеймс. Потому что только Джеймс готов посвятить свою жизнь служению богу, который не знает о его существовании.
- …что-нибудь еще? – Майкл открывает глаза и отрицательно качает головой.
- Нет, спасибо.
«Может быть, ты хочешь, чтобы я покончил с собой? Или поцеловал тебя? Или убил кого-нибудь, кто огорчает тебя?» - Джеймс ничего не говорит и ставит чашку на стол.
- Что это? – вырывается против воли, в какой-то судороге и от нежелания оставаться одному.
На барную стойку поставили большую чашку, куда можно бросать монетки.
- Это… эм?.. в фонтаны обычно бросают монетки, чтобы возвращаться в этот город. А мы поставили чашку, чтобы можно было вернуться в это кафе.
- Почему ее не было раньше? – Майкл отпивает свой американо и достает сигареты. – Ты куришь?
- На работе нельзя. Зачем тебе чашка, если ты и так приходишь сюда каждый вечер? – Майкл усмехается и отодвигает ногой второй стул.
- Ты следишь за мной?
- Конечно. Я уже год как выкладываю в Instagramm твои фотографии с кофе, Майкл Фассбендер, - Джеймс скрещивает руки на груди и садится напротив.
- Подонок. Я-то думаю, кто же это ухитряется брать такие неудачные ракурсы?.. – они оба смеются. – Мы должны познакомиться.
- Нет, абсолютно. Тебя зовут Майкл Фассбендер, и ты прекрасен. Из-за чего бы ты сегодня не печалился, это не стоит твоего внимания, - Джеймс поднимается, видя вскинутую вверх руку. – Мне надо работать, Майкл, - и тот ничего не отвечает. У него только напрягаются руки и сжимаются зубы, но сам Майкл не делает ничего, чтобы остановить Джеймса.
Он уходит спустя пять минут, одним глотком опустошая чашку, и задерживается у барной стойки, чтобы положить на деревянную панель монету.
«Ты всегда возвращаешься, Майкл. Всегда», - Джеймс сглатывает, перекатывая во рту собственные слова. «Ты прекрасен, Майкл Фассбендер. Ты прекрасен».
Он понимает, что произошло, когда выходит из подвала и проглатывает холодный ночной воздух.
Он разговаривал с Майклом Фассбендером.
Блядь.
Он разговаривал с Майклом Фассбендером.
*
Джеймс подолгу сидит напротив его квартиры. Покупает большой стакан кофе, открывает новую пачку сигарет и, затягиваясь впервые за вечер, удовлетворенно щурится, глядя, как Майкл отдергивает занавеску и распахивает балкон.
Джеймс видит, как Майкл заучивает тексты. Как ходит из угла в угол, истерзанный бездеятельностью, и не может найти для себя интонацию, не может подобрать жест. Джеймс видит, как Майкл трахает перед зеркалом девушек. Джеймс видит, как Майкл рассматривает журналы с собой, видит, как потом он медленно рвет страницы, уродуя свои фотографии. Джеймс смотрит вместе с Майклом фильмы, слушает музыку, готовит еду.
Сегодня Джеймс смотрит на то, как Майкл Фассбендер выходит на балкон в нижнем белье и закуривает – щелчок камеры. Майкл держит в одной руке стакан с виски и на каждую затяжку приходится один глоток; упирается спиной в кирпичную кладку и расслабляет плечи, разглядывая улицу.
Надо уходить, - понимает Джеймс. Майкл никогда не смотрит на других, не обращает внимания на окружение и обстановку, поэтому и можно было так беззастенчиво следить за ним. Майкл всегда погружен в себя, в свои переживания и свои проблемы, - Джеймс прячет фотоаппарат в рюкзак и запрокидывает голову, глядя на балкон. Где он?..
- Привет, - ладони покрываются холодным потом.
- Привет, Майкл, - Джеймс выдавливает из себя улыбку и поворачивается. – Ты не замерзнешь? – смешок.
- Ты ведь мог убежать, пока бы я натягивал майку.
Действительно. Зачем одеваться, если можно спуститься босиком в джинсах? Зачем эти условности?..
- Возьми куртку, - Джеймс расстегивает молнию.
- Не надо. Я ненадолго. Почему ты сказал, что я прекрасен? – Майкл засовывает руки в задние карманы джинс и выгибает шею.
- Потому что так оно и есть.
- Ты уверен?
- Да, - кивает Джеймс. – Лучше всех.
- Спасибо, - Майк поворачивается к нему спиной и делает шаг к двери. – Ты часто здесь бываешь?
- Иногда. Если не хочу ехать домой на общественном транспорте, - какая жалкая ложь.
- Тогда увидимся.
- Увидимся.
Майкл захлопывает дверь, и Джеймс наконец-то вдыхает.
Опускает письмо в щель почтового ящика и нажимает на звонок, вызывая консьержку.
Больше ему здесь нечего делать.
Квартал на запад, мимо мьюзик-холла – пять сигарет и десять трэков на плеере.
Может быть, Майкл знает о нем?.. Может, Майкл хотел показать, что… что и он тоже давно заметил Джеймса? – барабанит пальцами по подбородку и тянется к сумке за спиной. Посмотреть бы фотографии… Скорее бы добраться домой.
Джеймс стучит в дверь прачечной – недовольное ворчание.
- Ты опоздал, Джеймс…
- Господи, Том, помолчи! – выпускает через зубы воздух и садится на стол. – Том, Том, Том, – парень морщится и открывает ящик.
- Ну что?
- Он заговорил со мной, - Том замирает и с подозрением щурится.
- Фассбендер заговорил с тобой?
- Да, - сцепляет пальцы и пытается унять дрожь в коленях.
- Через сколько минут разговора ты сказал ему, что он великолепен?
- Это была моя первая реплика… Том!
- Успокойся, - протягивает целлофановый пакет с узкой наклейкой посредине. – Джеймс, он придет за бельем завтра после обеда. Ты слышишь меня?
- Слышу, - Джеймс прижимает к себе пачку и прячет под куртку. – До завтра тогда? - Не опоздай.
Джеймс бежит домой.
Том не понимает его радости, и Джеймс не ждет от него этого; Тому нравятся другие мужчины, у Тома другие фетиши – да и к чертям Тома, что вообще знает о жизни?
Через три пролета Джеймс врывается в собственную квартиру и – «Я вернулся, Майкл!».
Сбрасывает обувь, оставляет после себя цепочку одежды, добирается до комнаты и приникает к изображению.
- Спасибо, Майкл, спасибо, - нервные мелкие поцелуи куда придется: в висок, в скулу, в угол рта. – Спасибо тебе, спасибо… - Джеймс зажмуривается и упирается руками по обе стороны от постера. – Это был лучший день в моей жизни, Майкл… - руки скользят по зеркалу, оставляя полосы. – Я люблю тебя. Я люблю тебя.
Майкл Фассбендер молчит.
Первый приступ проходит, Джеймс усаживается напротив, запрокидывает голову и царапает пальцами шею.
Джеймсу не нужно ответных признаний, не нужно слов, Джеймс и так все знает – на четвереньках доползает до тумбочки и берет ярко-красный лак.
Майкл, идеальный Майкл, спрашивающий его: «Почему ты сказал, что я прекрасен?» - стоящий перед ним без рубашки, без обуви. Майкл с обнаженной душой.
Джеймс быстро красит ногти и дует на кисть.
Красный - это первое помазание.
Джеймс не идет в душ – у него нет сил, ему хочется смотреть в потолок и обкусывать фразы. Укладывается на кровать и шарит рукой около тумбочки – хруст полиэтилена. Джеймс разрывает пакет и достает белые боксеры с желтоватым подтеком.
От белья Майкла махнет розмарином и сигаретами, как будто он проводит свои дни в жарких средиземноморских странах, а потом приезжает в Лондон курить. Как будто он обтирается маслом и…
Джеймс комкает в ладони белье и подносит ко рту, проглатывая запах.
…Майкл раздвигает тяжелые ветви розового куста, шипы царапают его бедро: остается узкая полоска чуть выше колена, и он цокает, подтирая каплю крови.
- Куда мы идем? – Джеймс идет след в след за ним и послушно пригибается под поднятой веткой.
- В тридесятое королевство, - утробный смех, идущий от живота.
- На твою родину? – дотрагивается пальцами до лопатки, и Майкл застывает.
- На мою родину. У меня на родине, знаешь, даже подготовились к нашему приезду… - тянет Джеймса за руку и целует его в плечо. – Они даже покрасили небо под цвет твоих глаз.
- Тебе почистили корону, Майкл? – мягкий поцелуй около уха и хриплое «Я попросил корону и для тебя».
Майкл обрывает цветок и подбрасывает вверх лепестки.
«Майкл», - тихо-тихо. «Майкл», - Джеймс облизывает засохшее пятно на белье и тянет за эластичную ткань.
Джеймс МакЭвой переворачивается на бок и закрывает глаза, вдыхая аромат роз.
_________
1. Давид Микеланджело
2. «Ничего больше не имеет значения» - Металлика
3. «Страдания юного Вертера» Гете
4. «Буря» Шекспира
Что насчет самого текста: совсем недавно Ал сказала мне, что все, что она читает по МакФасси, содержит пассивного Майкла. И я очень удивился сему казусу, ибо я в глаза не видел ни одного текста. Ну ладно, парочку-то видел, но не так чтобы весь фанон. И потом я как-то зацепился за эту мысль, объел ее и теперь живу с ней.
Всю эту длинную стори я бы хотел посвятить Rory is here., потому что он здесь так давно, что я уже не помню времен, когда бы я не общался с этим потрясающим сладким котеночком. Рори читает отличные книжки и вообще нравится мне, поэтому, почему бы не посвятить ему текст, не правда ли?
Listen or download Daughter Youth for free on Prostopleer
Название: Западня
Автор: Entony
Бета: Hideaki
Фэндом: RPS
Персонажи: Джеймс МакЭвой/Майкл Фассбендер
Рейтинг: NC-17
Жанры: драма
Предупреждения: фетиши, кинки, сквики, психологические расстройства
Размер: миди, в процессе, 1/3
Саммари: АУ. МакЭвой не стал актером, МакЭвой стал сталкером
1. Я знаю о тебе все
«Дорогой Майкл,
цвет Ирландии – красный. Не крови, нет, хотя, конечно, пока идешь по Ольстеру, все еще видишь призраки тех, кто еще умирает от пули в грудную клетку и давится ягодами смоковницы. Ирландия красная, потому что красный – это жизнь, красный – это пульсация вены на шее, красный – это стук сердца. Красный – это рана рта Йейтса. Красный – это след от поцелуя Королевы на щеке премьера. Красный – это тлеющий закат в Дублине. Красный – это цвет крика, цвет женщин. Красный – это первая любовь на простынях, это страсть.
Дорогой Майкл,
цвет Ирландии – зеленый. Не леса, не гор – было бы слишком просто. Зеленый – цвет молодости, цвет свежей травы. Моря. Зеленый - цвет глаз худых подростков; Ирландия смотрит на тебя через каждого своего сына. Зеленый – это луга, это воздух около фьордов. Зеленый – это побережье, кусочки шлифованного стекла среди мокрой гальки. Зеленый – это ранняя весна, когда приходится закутываться в шерстяные шарфы.
Майкл, если зеленый и красный – цвета Ирландии, то ты должен быть ее символом. Я смотрю на твою фотографию: ты изранен алой помадой, и глаза у тебя почему-то изумрудные, а ведь я знаю, знаю, что они серые. Я знаю о тебе все, Майкл, все, и тем не менее не узнаю тебя на этом снимке: я вижу ярость и бессилие, я вижу тысячи сражений – и ни одной победы. Я вижу Голод, Стыд и Бесславную смерть. Я вижу Ирландию.
Майкл, я пошлю им письмо, пусть тебя канонизируют. Майкл, на тебя нужно молиться, твои портреты нужно превратить в иконы, а самого тебя – в святого.
Ты должен быть защитником, покровителем Ирландии,
потому что эта страна была создана Богом лишь для того, чтобы там родился ты.
Твой», - Джеймс аккуратно сгибает письмо пополам и засовывает в конверт, разглаживая края.
Майкл получит это письмо ближе к ночи, когда его консьержка, прошаркав три этажа в своих стоптанных тапках, постучит в его темно-коричневую дверь: «Вам письмо, Микель» - да-да, она ведь когда-то давно была итальянкой, только здесь, в Лондоне, от ее национальности остались только зачесанные к верху черные волосы и крепкий кофе по вечерам. Майкл выключит музыку, натянет майку и улыбнется ей, забирая письмо. «Спасибо», - и итальянка пойдет вниз, качая головой из стороны в сторону: «Откуда только берутся эти прекрасные мужчины… В мое время, в моей время…»
В ее время тела еще стыдились, пытались укрыть его в одеждах, чуть ли не натаскивали паланкины на Давида(1) , но Майкл рожден в другой эпохе, в другой стране. Он выберется из майки и уляжется на диван, соглашаясь с тем, что «Nothing else matter»(2) . Через какое-то время он откроет дверь на узкий балкон, присядет на холодную плитку и размажет пальцами капли дождя, оставшиеся с воскресенья. Майкл сомнет письмо и поднесет к нему зажигалку.
В это же время на кухне консьержки вспыхнет голубой цветок газа.
Джеймс домоет последнюю тарелку и снимет передник.
Но это будет только ночью.
Сегодня еще нужно прожить целый вечер, и Джеймс поднимается из-за стола, вынимает из шкафа белую рубашку: в белых рубашках значительно легче коротать время. Вот Джеймс толкает стеклянную дверь, снимает куртку – и бармен шутливо прикрывает глаза от сияния белизны его одежды. Ходит между столов, принимая заказы: «Капучино, латте, два чиз-кейка» - быстро добирается до стойки и забирает тарелки. На манжете появляется первое пятно – и Джеймс знает, что осталось еще шесть часов.
С работы он выходит грязным. Очень грязным.
Джеймс включает свет и приближается к зеркалу, укладывая волосы. Чистая фикция – зеркало улыбается ему острой улыбкой Майкла Фассбендера; края постера обтерлись, хотя Джеймс тот еще педант – лишний раз не передвинет фотографию. Другое дело, что он никогда не может удержаться от прикосновения – одного, очень интимного прикосновения, от которого все внутри сжимается, превращаясь в одну плотную черную точку. Джеймс бросил колледж на втором году, так и не узнав, что в физике подобное называет сингуляцией и однажды из такого крохотного пятна возникла целая Вселенная, и все-таки у него есть смутное ощущение того, насколько масштабно его чувство.
Делает небольшой мазок кисточкой, оставляя каплю бордового блеска на нижней губе, и раскатывает пальцами от края до края. Джеймс МакЭвой никогда не хотел быть девушкой; он неприспособлен к тому, чтобы быть хрупким, нежным, ранимым: жесткая щетина, каменные мышцы, цепкие сухие руки – и, к несчастью, выдающие его голубые глаза плачущего подростка, мягкие губы расцелованного пажа и какое-то болезненно-невинное выражение лица.
Джеймс не хочет быть послушной, ласковой и трепетной женщиной; он хочет быть мужчиной, который красит свой рот кровавой помадой и целует Майкла Фассбендера в узкие надменные губы:
- Я скоро вернусь, любимый, - очень по-домашнему, и Майкл Фассбендер, притворно смущаясь, краснеет на фотографии.
По крайней мере, так кажется Джеймсу. Майкл кажется ему очень стеснительным и зажатым – он никогда первым не тянется за поцелуем.
Джеймс медленно спускается по лестнице, вслушиваясь в шорох проезжающих машин, и останавливается перед самой дверью, чуть сжимая пальцы.
Дома у Джеймса не было заведено целовать друг друга при уходе; собственно, вообще ничего не было заведено, и дома как такового не было. Разве что – сложная параллель, но иногда Джеймс думает об этом – мама изредка красилась на работу, чтобы синяков видно не было, и помада у нее была самой дешевой, такой кармин, будто ее губы обводили гуашью. Она целовала его в щеку: «Будь послушным, Джейми. Не серди отца». И в этом была какая-то забота. И какая-то безнадежность: она каждый раз прощалась, и Джеймс знал, что вот именно сейчас она раздумывает, уйти ли ей навсегда или все-таки вернуться.
Она возвращалась.
Джеймс хочет, чтобы и Майкл знал: он обязательно вернется. Он будет возвращаться к нему каждый вечер. Красный – это обещание, это признание, это клятва.
МакЭвой открывает дверь – город зябко ежится под мелкой моросью и неприветливо ворочается, принимая Джеймса. Привычное прикосновение к пластиковому стенду на остановке шагов через десять от подъезда: Майкл Фассбендер, запрокинув руки за голову и приоткрыв рот, задумчиво смотрит на Джеймса, пробегающего пальцами по обнаженной коже между майкой и джинсами.
- Ты же замерзнешь… - Джеймс прижимается лбом к металлическому каркасу и натягивает капюшон, рассеянно улыбаясь.
Джеймс не психопат, хотя его отец утверждает обратное.
Он прекрасно знает разницу между плакатами и реальным Майклом Фассбендером, но дело не в этом, совсем не в этом. Сам факт того, что каждый вечер Джеймс видит Майкла, провожающего его на работу - пускай это и случайность в сфере наружной рекламы - греет его. Не в каком-то метафорическом, возвышенном смысле: тепло течет от пальцев до предплечий и, неярко пульсируя, застывает где-то в горле Джеймса куском расплавленной смолы.
Все слова, которые Джеймс заставляет себя произносить другим людям, проходят через барьер его любви и попадают в этом мир блестящими кусочками янтаря.
Из Ислингтона до Блумсберри – двадцать минут пешком, но Джеймсу нравится ехать на автобусе: забиваться в дальний угол на втором этаже и смотреть в чужие окна, проживать целые жизни за пять минут; проводит карточкой по турникету, тянется к перилам – рукав куртки обнажает кисть. На запястье два небольших крестика. Вот ведь… специально поставил, чтобы не забыть… надо было купить новую карточку в фотоаппарат, а что еще? – Джеймс беззвучно шевелит губами, перебирая список дел.
В последние годы, проведенные в Глазго, он себе всю руку изуродовал: кресты, кресты, сплошные кресты. Главное было не забыть ни на одну секунду, что это была его вина: мама лежит на диване, вытаращив глаза в потолок, а отец, прочищая горло каким-то пойлом, задирает ей юбку и сжимает ягодицы.
А ведь тогда мама спала на диване с открытыми глазами уже несколько часов, и Джеймсу просто не пришло в голову… просто не пришло.
Ему было 17, когда он уехал. Собрал вещи и сел в первый поезд, чтобы деться куда-нибудь подальше от собственных угрызений совести и обвинений в адрес отца, и очнулся уже в Лондоне, где какая-то девушка аккуратно придерживала его под локоть: «Куда ты идешь?» - она поправила шлейку его рюкзака и стряхнула невидимый волос с плеча. «Вперед». – «И как же ты узнаешь, что дошел?» - «Я просто не собираюсь останавливаться».
Ее звали Анна-Мари, и она пользовалась красной помадой. На тот момент ей было двадцать восемь, и она влюбилась в Джеймса с первого взгляда.
Анна-Мари, - Джеймс закусывает губы и смачивает слюной ладонь, вытирая крест. Надо было позвонить ей… А теперь она придет на работу. Неловко.
Она пригласила его жить к себе, а для этого требовалась определенная смелость: он был замкнутым и диким подростком, по ночам рычащим в подушку. Целых два года Анна-Мари слушала, как Джеймс визжит от кошмаров. Целых два года она будила его и вытирала со лба пот.
Через два года Джеймс пошел на прослушивание в Школу драмы – ему было девятнадцать, он был амбициозен и хотел признания – и там он увидел Майкла, скалящегося над потугами конкурсантов. Пять секунд зрительного контакта – Джеймс медленно выдохнул, развернулся и закрыл за собой дверь, а Майкл передернул плечами, потому что ему никогда не нравилось смотреть в голубые глаза.
Джеймс вернулся домой, а Анна-Мари зажгла свечки: «С днем рождения, милый!» - ей хотелось быть хоть немножечко счастливой, хотелось верить, что мальчик, так похожий на Вертера(3) , умеет улыбаться, умеет радоваться вкусному торту и шампанскому.
«Я передумал поступать», - ее улыбка меркнет, и Анна-Мари опускает бокал.
- Почему, Джеймс? Объясни мне, почему? – она отставляет бутылку в сторону и зажимает ладони между коленями.
Просто Джеймс не был готов встречаться каждый день с парнем, который бы склабился, как голодный волк, видя его. Просто Джеймс не был готов спросить, как его зовут. Не был готов узнать, что Майкл – его любимое имя. Не был готов пить по вечерам виски. Не был готов слушать Металлику.
Просто Джеймс не был готов полюбить Майкла Фассбендера в девятнадцать лет.
Вот и все.
- Я перехотел.
Она весь вечер тянула: «Джейми, ты талант!» - и слезы вытирала, глядя, как он зарывается пальцами в волосы, зачитывая «Бурю»(4) по ее просьбе… Анна-Мари. Она хотела заботиться о нем, хотела как-то оправдать саму себя: вот ей под тридцать, а у нее ни мужа, ни ребенка, ни карьеры. Но у нее мог быть Джеймс.
У нее могло бы быть все на свете, если бы Джеймс не встретил в тот день Майкла.
Они расстались год спустя: Джеймс нашел себе работу, но Анна-Мари взялась оплачивать его аренду, и отказываться было как-то неприлично. Вот уже семь лет в обмен на все свои деньги она просит только один звонок в месяц, чтобы услышать в телефонной трубке, как ее другая, удачная жизнь эхом отдается в разговоре. Она редко приходит к нему на работу. Она редко приходит к нему в квартиру. Анна-Мари избегает встреч с реальным Джеймсом. Она скорее живет в мире иллюзий, где МакЭвой не красит ее косметикой фотографии Майкла.
Она не знает о новом Джеймсе очень многих вещей. К примеру, она не знает, что все время, пока они были вместе, Джеймс дарил ей блестящие тюбики с помадой не из признательности или щедрости – ему хотелось узнать, какой оттенок красного ему нравится больше всего.
«Спелая вишня».
Иногда Джеймс представляет, как раскусывает ягоду пополам и наклоняется к Майклу, вкладывая мякоть в его рот. Джеймс представляет, как темный сок бежит по подбородку и капает на грудь Майкла, присаживаясь на ручку кресла: кап-кап-кап – тонкая ленточка бежит вниз живота и пачкает белье. «Нужно вытереться», - говорит Майкл и не двигается с места, запрокидывая голову. «Джеймс?» - и тогда Джеймс улыбается ему, целует в висок и шепчет на ухо: «Попроси меня» - на шее Майкла появляются мурашки, и он ведет плечами, поворачиваясь к МакЭвою.
У него сухие горячие пальцы; он кладет ладонь на щеку Джеймса и, закусывая губу, говорит: «Пожалуйста, Джеймс. Вытри меня».
Широко разводит свои потрясающие длинные ноги – и Джеймс не спешит. Он дотрагивается языком до выступающей косточки и медленно ведет языком по каменным мышцам, касаясь губами бордовой дорожки. Майкл коротко выдыхает и приподнимает бедра, чтобы потереться о живот Джеймса. «Ты никогда не можешь потерпеть», - недовольно говорит Джеймс и тянет за ремень на джинсах. «Мне кажется, что ты просто не знаешь о правилах приличия», - Майкл усмехается, потому что он давно приготовил ответ:
- Тогда научи меня.
Джеймс прокручивал этот момент тысячи раз: едва заметная ухмылка, прищуренные глаза и низкий-низкий голос, произносящий «Научи меня». Ему очень нравится такой Майкл: податливый, раскованный, готовый абсолютно на все; Майкл, который быстро целует его в губы и поднимается с кресла.
Они идут в спальню – у Майкла огромная кровать, Джеймс видел, как ее перевозили из прошлой квартиры, он точно знает, чего ожидать.
Майкл стаскивает узкие штаны без какого-либо наносного смущения, комкает боксеры и засовывает их под подушку, укладываясь на живот.
- Ты ведешь себя как звезда порно, - говорит Джеймс и стягивает его запястья ремнем.
- Хочешь снимать меня? – переворачивается на спину и, как большая кошка, одним движением встает на колени. У него очень красивые губы – Джеймс достает из кармана тюбик, аккуратно водит по его рту помадой, чуть оттягивая губу, чтобы закрасить уголок, и Майкл дергает головой в сторону, потому что ему не нравится долго сидеть в одной позе. На щеке остается толстая алая линия – не эстетично, и Джеймс пытается стереть помаду.
Майкл специально широко открывает рот, упираясь языком в щеку, чтобы Джеймс отвлекся, чтобы он прекратил эти мелкие бессмысленные движения. Майкл выгибает шею:
- Прекрати думать о мелочах. Поцелуй меня, - и еще раз, тверже, - я хочу, чтобы ты поцеловал меня.
Джеймсу известна эта игра, он сам ее придумал: проводит костяшками по шее, чуть надавливая на кадык, и Майкл кашляет, прогоняя неприятное ощущение, оседает на кровать и закрывает глаза. Джеймс знает, что Майклу плевать на поцелуи – ему хочется, чтобы Джеймс встал на колени и отсосал ему, ему хочется смотреть снизу вверх в голубые глаза, ему хочется вымазать Джеймса в своих красных поцелуях и хочется увидеть, как Джеймс подбирает языком его сперму.
Но сегодня они не делают того, что хочет Майкл. В фантазиях Джеймса они никогда не делают того, что хочет Майкл.
Майкл никогда не подчиняется с первого раза: Джеймс пробегается пальцами по напряженным плечам и дотрагивается языком до его сжатых зубов.
- Ты хотел, чтобы я поцеловал тебя… Ты хотел, Майкл… - Джеймс никогда не дотрагивается до его члена, пока Майкл не попросит. – Может, тебе стоит формулировать свои мысли яснее? – у Майкла расфокусированный взгляд, и он облизывается, пытаясь вникнуть в то, что говорит МакЭвой. – Может, мне стоит научить тебя и этому? – толкает его в плечо, опрокидывая на кровать.
- Я всегда готов узнать что-нибудь новое, мастер, - широко улыбается.
- Перевернись.
Майкл прячет лицо в подушке, специально приподнимая поясницу позируя для Джеймса.
Совершенство.
Джеймс нажимает на кнопку мобильного и кладет его на край кровати.
Майкл прекрасен: гибкое, красивое тело чуть прогибается, когда Джеймс становится на колени позади него. Осторожно разводит ягодицы и ласково целует сжатый сфинктер, смачивая слюной мышцу.
У Майкла дрожат ноги, и Джеймс, приподнимаясь, раскрывает его ладонь и целует между средним и безымянным пальцем. Джеймс не собирается делать ему больно, не собирается калечить его, хотя мог бы. Джеймс мог бы уничтожить красивого Майкла Фассбендера и всю оставшуюся жизнь тешиться тем, что теперь Майкл принадлежит ему одному.
- Верь мне.
- Конечно, мастер, - в голосе какая-то издевка.
- Верь мне, - прохладный столбик помады касается ануса, и Джеймс хлопает Майкла по бедру, когда тот пытается дернуться.
Длинная линия между ягодиц и небольшой круг посредине – останавливается и слушает сбитое дыхание Майкла.
- Тш, спокойно, - Джеймс чуть надавливает тюбиком на вход, и мышцы обхватывают золотистый футляр.
- Джеймс, больно…
- Сформулируй точнее, - Майкл зло шипит, двигаясь вперед.
- Вылижи, - покраснел. Все-таки покраснел; Джеймс удовлетворенно щерится, нагибается и дотрагивается языком до тюбика, смазывая его слюной. – Глубже. Пожалуйста… - поворачивается на подушке, и Джеймс отстраняется от ануса, нависая над Майклом.
- Еще раз.
- Пожалуйста. Пожалуйста, Джеймс.
- Так лучше, гораздо лучше.
Джеймс думает о том, что хочет изрисовать всего Майкла. Не оставить на нем ни одного пустого места. Джеймс думает о том, что Майклу очень идет красный. Красная помада, красные платья, красные туфли.
Майкл Фассбендер создан для того, чтобы гореть.
Джеймс выходит из автобуса и закуривает.
Незаметная вывеска и пятнадцать ступенек вниз.
- Привет, Джеймс, - бросает бармен, вытирая стакан. – Будешь что-нибудь?
- Кофе, - расстегивает куртку и оглядывается по сторонам: Анна-Мари сидит в самом углу, рядом с ней – парочка подростков, пустой столик… - Майкл еще не приходил? – затягивает тугой узел на переднике за спиной и бросает в карман блокнот.
- Джеймс! – Анна-Мари машет ему и поднимается навстречу. – Джеймс, ты не позвонил вчера, и я подумала, что… - она рассеянно улыбается и протягивает ладонь, поправляя его волосы.
- Все в порядке, спасибо. Немного замотался вчера, - Анна-Мари осунулась за последние месяцы – не похудела, а как-то стала меньше. Анна-Мари с выцветшими волосами и серой кожей – совсем не та девушка, которую помнит Джеймс. – Как у тебя дела? –слушать неинтересно, но Джеймс все равно усаживается напротив и кладет руки на стол.
- О, Джейми, мои дела – такая скука, - неправдоподобно жизнерадостно. – Лучше расскажи мне, был ли ты на новой экранизации «Гордости и Предубеждения»? Удивительный фильм. Просто удивительный… - смотрит куда-то мимо Джеймса, ее голос затухает, и она тянется за сумочкой. – Тебе обязательно надо его посмотреть, - поднимается со стула.
- Анна? – он оборачивается ей вслед и забывает о какой-либо скрытности: как в замедленной съемке, Анна-Мари, униженная и жалкая, протискивается мимо Майкла в дверь, выдавливая «Простите…»
- Добрый вечер, - Майкл садится за свой столик и закрывает ладонями уши.
- Добрый, - повторяет одними губами Джеймс и идет за чашкой Майкла.
Осознанно Джеймс встретился с ним три года назад, на экране Одеона. Майкл Фассбендер был ирландцем, умирающим от высоких стремлений и голода, а Джеймс был безработным, тратящим деньги на кино. Просматривая по три-четыре фильма в день, Джеймс постепенно забыл о том, что нужно проживать собственную жизнь, и это было прекрасно. Это избавляло от многих проблем.
Джеймс смотрел на Майкла, на его выпирающие ребра, на его худые скулы, слушал его жесткий голос, и девушка рядом с ним все шептала своей подруге: «Он же потрясающий… Потрясающий!» Это… оскорбило МакЭвоя. Майкл, испытывающий на экране агонию, Майкл, размазывающий свою кровь по грудной клетке, Майкл, истерзанный болью, был для этой девушки только «потрясающим».
Он был Богом, и никто в том жалком кинотеатре не мог этого осознать.
Никто не понимает Майкла так, как его понимает Джеймс.
Люди снуют вокруг, хотят дышать его воздухом, ступать по его шагам, заглядывают ему в рот, подбирают за ним окурки, допивают за ним виски, потому что они понимают, пускай и не до конца, как Майкл совершен. Они хотят быть частью этого совершенства.
Они хотят быть им.
Они хотят разорвать его.
Каждый хочет иметь кусочек его волшебной плоти у себя под подушкой, чтобы ночью, закрывая глаза, плакать от счастья, осознавая, что он рядом.
Они хотят ласкать его идеальные губы, целовать его тонкие пальцы, вылизывать его мягкие стопы, хотят прижиматься лбом к его коленям и разевать рот от невыносимого восторга: они касаются Майкла. Они трогают божество - и тут уже не до соблюдения приличий. Тут уж бы не обмочиться от радости, не потерять сознание от его близости...
Но только все они не достойны и ногтя Майкла. Все они - грязь, сброд, отребье; им не место рядом с Майклом. Им место в печи крематория.
Майклу нужен только Джеймс. Потому что только Джеймс готов посвятить свою жизнь служению богу, который не знает о его существовании.
- …что-нибудь еще? – Майкл открывает глаза и отрицательно качает головой.
- Нет, спасибо.
«Может быть, ты хочешь, чтобы я покончил с собой? Или поцеловал тебя? Или убил кого-нибудь, кто огорчает тебя?» - Джеймс ничего не говорит и ставит чашку на стол.
- Что это? – вырывается против воли, в какой-то судороге и от нежелания оставаться одному.
На барную стойку поставили большую чашку, куда можно бросать монетки.
- Это… эм?.. в фонтаны обычно бросают монетки, чтобы возвращаться в этот город. А мы поставили чашку, чтобы можно было вернуться в это кафе.
- Почему ее не было раньше? – Майкл отпивает свой американо и достает сигареты. – Ты куришь?
- На работе нельзя. Зачем тебе чашка, если ты и так приходишь сюда каждый вечер? – Майкл усмехается и отодвигает ногой второй стул.
- Ты следишь за мной?
- Конечно. Я уже год как выкладываю в Instagramm твои фотографии с кофе, Майкл Фассбендер, - Джеймс скрещивает руки на груди и садится напротив.
- Подонок. Я-то думаю, кто же это ухитряется брать такие неудачные ракурсы?.. – они оба смеются. – Мы должны познакомиться.
- Нет, абсолютно. Тебя зовут Майкл Фассбендер, и ты прекрасен. Из-за чего бы ты сегодня не печалился, это не стоит твоего внимания, - Джеймс поднимается, видя вскинутую вверх руку. – Мне надо работать, Майкл, - и тот ничего не отвечает. У него только напрягаются руки и сжимаются зубы, но сам Майкл не делает ничего, чтобы остановить Джеймса.
Он уходит спустя пять минут, одним глотком опустошая чашку, и задерживается у барной стойки, чтобы положить на деревянную панель монету.
«Ты всегда возвращаешься, Майкл. Всегда», - Джеймс сглатывает, перекатывая во рту собственные слова. «Ты прекрасен, Майкл Фассбендер. Ты прекрасен».
Он понимает, что произошло, когда выходит из подвала и проглатывает холодный ночной воздух.
Он разговаривал с Майклом Фассбендером.
Блядь.
Он разговаривал с Майклом Фассбендером.
*
Джеймс подолгу сидит напротив его квартиры. Покупает большой стакан кофе, открывает новую пачку сигарет и, затягиваясь впервые за вечер, удовлетворенно щурится, глядя, как Майкл отдергивает занавеску и распахивает балкон.
Джеймс видит, как Майкл заучивает тексты. Как ходит из угла в угол, истерзанный бездеятельностью, и не может найти для себя интонацию, не может подобрать жест. Джеймс видит, как Майкл трахает перед зеркалом девушек. Джеймс видит, как Майкл рассматривает журналы с собой, видит, как потом он медленно рвет страницы, уродуя свои фотографии. Джеймс смотрит вместе с Майклом фильмы, слушает музыку, готовит еду.
Сегодня Джеймс смотрит на то, как Майкл Фассбендер выходит на балкон в нижнем белье и закуривает – щелчок камеры. Майкл держит в одной руке стакан с виски и на каждую затяжку приходится один глоток; упирается спиной в кирпичную кладку и расслабляет плечи, разглядывая улицу.
Надо уходить, - понимает Джеймс. Майкл никогда не смотрит на других, не обращает внимания на окружение и обстановку, поэтому и можно было так беззастенчиво следить за ним. Майкл всегда погружен в себя, в свои переживания и свои проблемы, - Джеймс прячет фотоаппарат в рюкзак и запрокидывает голову, глядя на балкон. Где он?..
- Привет, - ладони покрываются холодным потом.
- Привет, Майкл, - Джеймс выдавливает из себя улыбку и поворачивается. – Ты не замерзнешь? – смешок.
- Ты ведь мог убежать, пока бы я натягивал майку.
Действительно. Зачем одеваться, если можно спуститься босиком в джинсах? Зачем эти условности?..
- Возьми куртку, - Джеймс расстегивает молнию.
- Не надо. Я ненадолго. Почему ты сказал, что я прекрасен? – Майкл засовывает руки в задние карманы джинс и выгибает шею.
- Потому что так оно и есть.
- Ты уверен?
- Да, - кивает Джеймс. – Лучше всех.
- Спасибо, - Майк поворачивается к нему спиной и делает шаг к двери. – Ты часто здесь бываешь?
- Иногда. Если не хочу ехать домой на общественном транспорте, - какая жалкая ложь.
- Тогда увидимся.
- Увидимся.
Майкл захлопывает дверь, и Джеймс наконец-то вдыхает.
Опускает письмо в щель почтового ящика и нажимает на звонок, вызывая консьержку.
Больше ему здесь нечего делать.
Квартал на запад, мимо мьюзик-холла – пять сигарет и десять трэков на плеере.
Может быть, Майкл знает о нем?.. Может, Майкл хотел показать, что… что и он тоже давно заметил Джеймса? – барабанит пальцами по подбородку и тянется к сумке за спиной. Посмотреть бы фотографии… Скорее бы добраться домой.
Джеймс стучит в дверь прачечной – недовольное ворчание.
- Ты опоздал, Джеймс…
- Господи, Том, помолчи! – выпускает через зубы воздух и садится на стол. – Том, Том, Том, – парень морщится и открывает ящик.
- Ну что?
- Он заговорил со мной, - Том замирает и с подозрением щурится.
- Фассбендер заговорил с тобой?
- Да, - сцепляет пальцы и пытается унять дрожь в коленях.
- Через сколько минут разговора ты сказал ему, что он великолепен?
- Это была моя первая реплика… Том!
- Успокойся, - протягивает целлофановый пакет с узкой наклейкой посредине. – Джеймс, он придет за бельем завтра после обеда. Ты слышишь меня?
- Слышу, - Джеймс прижимает к себе пачку и прячет под куртку. – До завтра тогда? - Не опоздай.
Джеймс бежит домой.
Том не понимает его радости, и Джеймс не ждет от него этого; Тому нравятся другие мужчины, у Тома другие фетиши – да и к чертям Тома, что вообще знает о жизни?
Через три пролета Джеймс врывается в собственную квартиру и – «Я вернулся, Майкл!».
Сбрасывает обувь, оставляет после себя цепочку одежды, добирается до комнаты и приникает к изображению.
- Спасибо, Майкл, спасибо, - нервные мелкие поцелуи куда придется: в висок, в скулу, в угол рта. – Спасибо тебе, спасибо… - Джеймс зажмуривается и упирается руками по обе стороны от постера. – Это был лучший день в моей жизни, Майкл… - руки скользят по зеркалу, оставляя полосы. – Я люблю тебя. Я люблю тебя.
Майкл Фассбендер молчит.
Первый приступ проходит, Джеймс усаживается напротив, запрокидывает голову и царапает пальцами шею.
Джеймсу не нужно ответных признаний, не нужно слов, Джеймс и так все знает – на четвереньках доползает до тумбочки и берет ярко-красный лак.
Майкл, идеальный Майкл, спрашивающий его: «Почему ты сказал, что я прекрасен?» - стоящий перед ним без рубашки, без обуви. Майкл с обнаженной душой.
Джеймс быстро красит ногти и дует на кисть.
Красный - это первое помазание.
Джеймс не идет в душ – у него нет сил, ему хочется смотреть в потолок и обкусывать фразы. Укладывается на кровать и шарит рукой около тумбочки – хруст полиэтилена. Джеймс разрывает пакет и достает белые боксеры с желтоватым подтеком.
От белья Майкла махнет розмарином и сигаретами, как будто он проводит свои дни в жарких средиземноморских странах, а потом приезжает в Лондон курить. Как будто он обтирается маслом и…
Джеймс комкает в ладони белье и подносит ко рту, проглатывая запах.
…Майкл раздвигает тяжелые ветви розового куста, шипы царапают его бедро: остается узкая полоска чуть выше колена, и он цокает, подтирая каплю крови.
- Куда мы идем? – Джеймс идет след в след за ним и послушно пригибается под поднятой веткой.
- В тридесятое королевство, - утробный смех, идущий от живота.
- На твою родину? – дотрагивается пальцами до лопатки, и Майкл застывает.
- На мою родину. У меня на родине, знаешь, даже подготовились к нашему приезду… - тянет Джеймса за руку и целует его в плечо. – Они даже покрасили небо под цвет твоих глаз.
- Тебе почистили корону, Майкл? – мягкий поцелуй около уха и хриплое «Я попросил корону и для тебя».
Майкл обрывает цветок и подбрасывает вверх лепестки.
«Майкл», - тихо-тихо. «Майкл», - Джеймс облизывает засохшее пятно на белье и тянет за эластичную ткань.
Джеймс МакЭвой переворачивается на бок и закрывает глаза, вдыхая аромат роз.
_________
1. Давид Микеланджело
2. «Ничего больше не имеет значения» - Металлика
3. «Страдания юного Вертера» Гете
4. «Буря» Шекспира
@темы: fiction
-
-
17.09.2012 в 02:29Я счастлив, жутко счастлив.
Я не знаю, стоило ли писать комментарий сегодня, потому что после прочтения, я не уверен, что вообще могу мыслить связно.
Это потрясающий текст. Охуительный. Прекрасный. Буквально каждое предложение хочется процитировать, потому что это, блять, просто охуеть. У меня нет слов, что бы описать восторг, который я испытываю, в этом дело. Я совсем не знаю, как описать все то, что я сейчас чувствую. Этот текст лишил меня дара речи.
Джеймс, Майкл, Анна-Мари. Мне казалось, меня уже ничем не удивишь в этом фандоме, но, блять, то, как Вы все выписали - это меня разорвало на части. Игра с цветами, Ирландия, Джеймс, пишущий Майклу письма, Джеймс, целующий постеры с ним, Джеймс, красящий ногти ярко-красным. У меня в голове не укладывается, как все это могло получиться так охуенно, несмотря на сквики-кинки-психологические расстройства. Черт с ними, со сквиками - я навечно влюблен в этот текст, пусть он еще и не дописан.
Давящая атмосфера безысходности: только дочитав до конца можно наконец выдохнуть, а пока читаешь - задыхаешься в Джеймсе, просто тонешь в Джеймсе. В таком охуенном и несчастном Джеймсе. Который безнадежно влюблен в такого прекрасного, идеального Майкла, рвущего свои фотографии.
Джеймс похожий на Вертера. Джеймс, который не стал актером из-за Майкла Фассбендера.
Я и представить не могу, что будет дальше, этот текст вне моего понимания, он потрясающий, выбивающий из колеи.
Теперь нужно дожить до продолжения.
Спасибо-спасибо-спасибо, я на самом деле не знаю, как Вас благодарить. Я не сказал и половины того, что хотел.
Это прекрасно. Просто прекрасно.
-
-
17.09.2012 в 11:22Вы конечно же знаете насколько прекрасны. Насколько талантливы. Вы искусно приручили слово. Вы удивительно тонко понимаете любовь и ново, цепляюще ее описываете. А теперь конкретно: по-моему это первый МакФасси фик, который если бы его прочли сами актеры - то испугались бы. От этого текста веет болезнью, заразой, переломанным, раскуроченным сердцем.
Этот текст все же неидеален - есть некоторые хромые предложения, их мало но он есть. Не обижайтесь на это, прошу, могу на эти предложения показать с обоснуем, если захотите.
Заметила: в чем-то наш стиль похож. Есть легкое как паутина сходство.
Идея с красной помадой - стильно до чрезвычайности - поразило. Ваша сексуальная сцена абсолютно не возбуждающая, но холодная, сверкающая как алмаз, острая и заманчивая. Как "Одинокий Мужчина" Тома Форда.
И то как Джеймс переживает свою любовь - по-моему вы тут очень откровенно, с оттенком собственных идей и парадигм, описываете отношение к обьекту любви, взаимодействие с ним.
А Анна-Мари - отдельный аксессуар этого текста. Как бархотка на идеальной фарфоровой шеи.
-
-
17.09.2012 в 11:23-
-
17.09.2012 в 11:43Боже-боже-боже-боже. ГОСПОДИ. Вот именно так.
-
-
17.09.2012 в 21:56Надеюсь встретить Вас в дальнейших частях (:
Rory is here., я очень-очень рад, что Вам понравилось.
В смысле, я прямо сидел такой и ждал, когда Вы мне напишете что-нибудь /потом я предательски уснул/, но, тем не менее, я очень хотел, чтобы текст пришелся Вам ко двору.
Шлю Вам поцелуйчики, Данте.
S is for Sibyl, давайте мне кривые предложения, если Вы еще не охладели.
Я даже попытаюсь с ними что-то сделать.
И почему Зеландия?
Это либо Ваше т9, либо что-то еще.
Зеландия?
-
-
17.09.2012 в 22:09Надеюсь встретить Вас в дальнейших частях Даже не пытайтесь сомневаться - я там буду))
Еще раз Пасибо!))
-
-
17.09.2012 в 22:26А это все из-за вашего другого поста, где вы хотели уехать в Новую Зеландию и Грецию.«Вам письмо, Микель» - да-да, она ведь когда-то давно была итальянкой, только здесь, в Лондоне, от ее национальности остались только зачесанные к верху черные волосы и крепкий кофе по вечерам.
Вот это вот "да-да, она ведь когда-то была итальянкой..." - да-да не вяжется со стилистикой текста. Совсем.
«Пожалуйста, Джеймс. Вытри меня». По-моему лучше "вытри это", "или вытри эти следы", а-о вытри меня звучит несколько не благообразно.
- Ты хотел, чтобы я поцеловал тебя… Ты хотел, Майкл классная кстати реминисценция на Саломею Уайльда, толкьо сейчас заметила.
и Майкл дергает головой в сторону, потому что ему не нравится долго сидеть в одной позе. вот это "потому что" все портит.
Лучше расскажи мне, был ли ты на новой экранизации «Гордости и Предубеждения»? У меня ощущение, что это сама Элизабет спрыгнула с экрана и построила это предложение. Анна-Мари вроде бы дитя 21 века, а?
И я прочла во второй раз, и мне понравилось еще больше.
-
-
17.09.2012 в 22:41Господи, Тони, спасибо Вам большое еще раз.