Рядом с посольскими домами зацвела вишня; Ребекка заметила это на третий день, когда выходила из дома, и вместо ослепляющей лазури над ней оказалось молочная пелена. Пахло так, словно она оказалась дома – дома в Англии, с ее подстриженными газонами и деревьями, скромно цветущими две недели в году. И Ребекка, видя перед собой открытую дверь машины, не могла заставить себя сесть и ехать на очередную встречу, на очередной прием. За долю секунду все показалось таким безнадежно бессмысленным, что хотелось опуститься на ступеньки и заплакать, как маленькой девочке, закрыться руками, закричать: «Я НИКУДА БОЛЬШЕ НЕ ПОЙДУ!» - и действительно никуда больше не пойти.
Но Ребекка сделала выдох.
Ребекке исполнилось тридцать без какого-либо надрыва, дальше она старела словно по привычке: выпивая каждое утро по чашке кофе, надевая по одному платью, застегивая часики на запястье – однажды выученный распорядок дал ей возможность отстраниться от собственной жизни, принимать в ней так мало участия, как это было возможно. Ребекка кивала в разговорах, иногда говорила сама, но большую часть времени – созерцала нечто внутри себя.
Она была ракушкой, вычищенной ножом изнутри: из нее силой вытянули, вытащили ее сердцевину, оставили внутри белоснежную гладкую поверхность – и каждый раз, когда Ребекка пыталась зацепиться за что-то, прорвать одуряющее чувство одиночества, ее ладонь соскальзывала.
Лет десять назад Ребекка потеряла навык чувствовать, как некоторые теряют запасные ключи от дома, перчатки в общественном транспорте: она проснулась однажды – и не пришло ничего. Ни раздражения на яркий свет, ни удовольствия от запаха свежих цветов, ничего; не так страшно, как могло бы показаться.
Ребекка научилась жить с этим так же, как научилась жить с мужем, который любил читать газеты и не любил саму Ребекку; так же, как научилась жить в чужой стране, говорить и думать на чужом языке.
Ребекка не помнила: хотела ли она этого в юности или все случилось само по себе, без ее непосредственного участия, - не ощущала особой признательности и особенного воодушевления от всего, что произошло с ней за последние пятнадцать лет.
Она поправляла волосы, следила за платьем, запоминала имена и фамилии приходящих людей и их жен, в меру интересовалась политикой, искусством и следила за ходом войны – порядочная ученица, без нареканий, sum acum laude.
«Доброе утро, мисс Ребекка», - говорит ей шофер. Доброе утро, - кивает Ребекка и отворачивается к окну.
Постепенно цветущая вишня исчезает позади.
Но Ребекка сделала выдох.
Ребекке исполнилось тридцать без какого-либо надрыва, дальше она старела словно по привычке: выпивая каждое утро по чашке кофе, надевая по одному платью, застегивая часики на запястье – однажды выученный распорядок дал ей возможность отстраниться от собственной жизни, принимать в ней так мало участия, как это было возможно. Ребекка кивала в разговорах, иногда говорила сама, но большую часть времени – созерцала нечто внутри себя.
Она была ракушкой, вычищенной ножом изнутри: из нее силой вытянули, вытащили ее сердцевину, оставили внутри белоснежную гладкую поверхность – и каждый раз, когда Ребекка пыталась зацепиться за что-то, прорвать одуряющее чувство одиночества, ее ладонь соскальзывала.
Лет десять назад Ребекка потеряла навык чувствовать, как некоторые теряют запасные ключи от дома, перчатки в общественном транспорте: она проснулась однажды – и не пришло ничего. Ни раздражения на яркий свет, ни удовольствия от запаха свежих цветов, ничего; не так страшно, как могло бы показаться.
Ребекка научилась жить с этим так же, как научилась жить с мужем, который любил читать газеты и не любил саму Ребекку; так же, как научилась жить в чужой стране, говорить и думать на чужом языке.
Ребекка не помнила: хотела ли она этого в юности или все случилось само по себе, без ее непосредственного участия, - не ощущала особой признательности и особенного воодушевления от всего, что произошло с ней за последние пятнадцать лет.
Она поправляла волосы, следила за платьем, запоминала имена и фамилии приходящих людей и их жен, в меру интересовалась политикой, искусством и следила за ходом войны – порядочная ученица, без нареканий, sum acum laude.
«Доброе утро, мисс Ребекка», - говорит ей шофер. Доброе утро, - кивает Ребекка и отворачивается к окну.
Постепенно цветущая вишня исчезает позади.