Ключевое различие:
в шестнадцать ты можешь сутками напролет рассказывать, как ты терпеть не можешь жизнь и как ты мечтаешь бесславно погибнуть где-нибудь на окраине, от пули навылет или от дерзкого оскорбления какого-нибудь ценителя Миши Круга; ты строишь планы: сегодня ты наденешь эти джинсы для гибели, возьмешь с собой эти книги, чтобы случайно не умереть не эстетом; у тебя есть четкое представление, что жизнь не стоит труда подниматься с кровати, жизнь не стоит походов за лезвиями "спутник", жизнь не стоит покупок книг за десять баксов, и это клокочет в тебе. Бесцельность раздражает, неосмысленность переходит в ярость, внутренняя пустота заполняется гневом.

в девятнадцать ты едва-едва связываешь концы с концами: "Вчера мне снова хотелось перестать существовать, потому что..." - и ты не помнишь причины. Ничто не вызывает в тебе раздражения. Ничто не оскорбляет твое чувство прекрасного. Скорее всего, даже если ты сейчас действительно сделаешь с собой, завтра тебе придется только более тщательно выбирать одежду, чтобы она закрывала кисти. Тебе надоедает ненавидеть себя, тебе надоедает жизнь вокруг, тебе надоедает жизнь в бесконечном сопливом "мне-так-плохо" (тебе не становится лучше), тебе надоедает завидовать людям: они влюбляются, начинают встречаться, они съезжаются - ты покупаешь еще больше книг. Зарплата, которую не на кого тратить, выходные, которые не с кем проводить; я жду момента перехода в диссоциативное, чтобы можно было отдельной части себя сыпать цитатами из Книги Бытия. Ни-че-го не происходит день за днем, ни-че-го. "Наверное, там круто работать?" Откуда мне знать, я слишком занят тем, чтобы находить причины обесценивания своих усилий и переживания собственной отвергнутости. Какая презентация новой книги, о чем ты, у меня в планах сегодня лежать и слушать Пласибо, и думать, что даже Брайан Молко нашел в себе силы перестать скулить и принимать таблетки горстями, нашел в себе силы писать плохую музыку и выдавать ее за "ничего-так-и-было-задумано".

У меня даже есть фантазия, что 99% моей теперешней нелюбви к нему обусловлено его предательством: куда же ты, вернись, пиши песни о том, как тебе плохо. На ютьюбе одна девочка написала: "Это ужасно, но мне хочется, чтобы с Патриком Вульфом произошло что-то ужасное, чтобы он снова начал писать о тоске".

Это не жизнь, это - мучительное разделение с жизнью, какой она должна быть: в час дня я слушаю Элвиса, и меня переполняет желание писать, в семь вечера я пялюсь в потолок. Больше всего в Праге меня поразили фотографии, где Кафка был денди, и мне показалось это таким ужасающе правдивым: ты можешь сколько угодно долго подбирать одежду и гвоздики в петлицы, можешь даже работать в пристойном месте и даже кое-как выполнять желания родителей хотя бы немного процветать - и ненавидеть себя, ненавидеть себя, ненавидеть.

У Борхеса - "Борхес и я" - противопоставление, окончательный разрыв связи я-автор: тот, кто пишет, и тот, кто смотрит на написанное, - и совсем по-другому у Фаулза, "Кротовые норы": расщепление на сотню людей, каждый из которых что-то дописывает на одном и том же листе. Я - стихийное скопление людей, каждый из которых пересказывает друг другу личную драму, истории наслаиваются одна на другую и теряют свою индивидуальность, теряют накал.

Ты привыкаешь к тому, что у тебя не получаются долгосрочные отношения с людьми; как они могут получиться? Мы говорим о том, что я испытываю, и я отвечаю: "Иногда мне так сильно хочется причинить тебе боль, что мне приходится ругаться с тобой, просто чтобы ты ушел". Чтобы ты делся куда-нибудь. Подальше от меня.

Это утомляет; расчленить себя на заднем дворе, купить пластмассовую ванночку и окунать в раствор щелочи. Мне раньше самым симпатичным образом во всей драматургии казался сартровский Орест, облепленный мухами, который плакал, но все равно заносил меч: неизбежность повторения, какой-то туповатый и тупиковый фатум. Да-да, "life is a flat circle".

Это такой стишок, нужно выучить: тебе хорошо - и снова плохо-плохо-плохо. Хорошо - и снова плохо-плохо-плохо.
Ты привыкнешь.