Гисли - это "заложник" в переводе с какого-то языка.
А скоро исполнится тринадцать, и можно убегать из дома, перепрыгивать через забор – на велосипеде до залива, и смотреть, как солнце тонет в бирюзе, и подставлять лицо под золото, и слышать, как сверчки расправляют крылышки, перешептываясь о том, что видели ночью.
У Гисли родинка над верхней губой, и на запястье браслет «Люблю» из сладких конфеток; он любит свешивать ноги из своего окна на втором этаже дома, обрывать ивовые листья и проверять, как растет пшеница в банке, оставленной под раковиной. Жестяная коробка под подушкой: карточки бейсболистов и оборванный кусок конверта от виниловой пластинки Лауры Ниро – на коробке ракета.
Гисли мечтает стать космонавтом, и по ночам, когда родители желают ему спокойной ночи, он вылезает из окна и смотрит на звезды, тянет руки, обнимает небо. Гисли закрывает глаза и улыбается этому чувству: от жизни колет ладони и чешется щека, как от мягкого свитера; и вглядываешься потом в темно-синюю скатерть с кусочками фольги и редкими самолетами, а у дома, в паре метров от задней двери, подпрыгивает рыба, и серебристый бок блестит в свете луны. И ты почему-то смахиваешь слезы: то ли глаза устали, то ли понимаешь, что больше никогда не будешь так счастлив.
Счастье – это ведь не кредитная карточка и дорогой пиджак, счастье – это когда набираешь в грудь воздуха и хочешь дышать, а в глазах темнеет, и ты словно отрываешься от земли. Маленький, легкий; прищурься – и вот уже дома не видно, только огромное небо и ты в нем. Вот твое место в мире: ты здесь не чужой, ты не чужой.
Да, рыбы; мама боялась переезжать в Норвегию, все думала, что фьорды растают от ее густого голоса с юга Америки, и привезла с собой золотых карпов. «На удачу», - а на самом деле, хотела привезти с собой солнце, вот и заставила весь дом картинами с подсолнухами, янтарем и фотографиями полей. «Рыбы замерзнут», - пожал плечами папа, но пруд вырыл, посадил кусты и принес домой маленькую скамеечку, чтобы мама могла опускать руки, не боясь упасть.
Длинные рыжие волосы падали в воду, и, когда мама откидывала голову назад, по спине текли зеленоватые тонкие струйки. Мама была красивой, мама была счастливой – и Гисли был счастлив.
И странно было потом смотреть на нее измученную и какую-то выцветшую на белых больничных простынях: «Просто мне здесь не место» - «В Норвегии?..», - она рассеянно обводила рукой комнату, будто показывая: здесь. Мама была одной из тех людей, которые пришли в этот мир по ошибке, словно перепутав автобусы или выйдя на другой остановке. Она носила красные платья, красила губы розовым и заправляла за ухо пышные пионы – и в городе на нее косились, смеялись, шептались за спиной. А она выше поднимала голову и шла вперед: просто чувствовала, что радости в покупках три по цене одного нет. Объяснять никому не хотела, доказывать что-то сил у нее давно не было – вот и ходила по улицам со слухами на поводке, и только дома опускала плечи и закрывала лицо руками.
Много плакала в последние годы.
Гисли дотрагивался до ее лица и смотрел, как под ладонью исчезают веснушки. Мама была хрупкой, слишком хрупкой – дзинь-дзинь! – и трещины морщин проходятся по лицу, на венах распускаются кровоподтеки и губы дрожат. А что было делать с ней – он не знал; сидел часами около кровати и мял край пододеяльника. «Иди, там же целый мир». – «А ты?» - «Я видела, что хотела». Но он не уходил: смотрел на ее лицо, старался запомнить.
Она исчезла просто, без лишнего шума: словно накрыли рукой и спрятали в карман.
Для двоих дом был слишком большим – продали, картины – продали, вещи – раздали, от мамы остался запах ноготков и зацветающий пруд. Гисли решил забрать одну рыбу, а остальных отец выпустил в море: плюх! плюх!... И много белой пены у скал. Почему-то запомнилось именно это: не треморные руки отца, не его испачканная рубашка, не заплаканные глаза, а белая пена.
Переехал в Осло; а в Осло и звезд нет: только блеклая пленка электрических отсветов и шум машин. Маленькая квартирка под чердаком, рыба на подоконнике, учебники по экономике – о счастье речи нет, как бы дотянуть до следующего года, ведь надо выплатить кредит за обучение. Четыре стены, пять рубашек, шесть этажей от подвала до истертого лоскутного покрывала, которое еще мама шила.
Небо сжалось до одного проема окна.
Мир сжался в точку.
У Гисли родинка над верхней губой, и на запястье браслет «Люблю» из сладких конфеток; он любит свешивать ноги из своего окна на втором этаже дома, обрывать ивовые листья и проверять, как растет пшеница в банке, оставленной под раковиной. Жестяная коробка под подушкой: карточки бейсболистов и оборванный кусок конверта от виниловой пластинки Лауры Ниро – на коробке ракета.
Гисли мечтает стать космонавтом, и по ночам, когда родители желают ему спокойной ночи, он вылезает из окна и смотрит на звезды, тянет руки, обнимает небо. Гисли закрывает глаза и улыбается этому чувству: от жизни колет ладони и чешется щека, как от мягкого свитера; и вглядываешься потом в темно-синюю скатерть с кусочками фольги и редкими самолетами, а у дома, в паре метров от задней двери, подпрыгивает рыба, и серебристый бок блестит в свете луны. И ты почему-то смахиваешь слезы: то ли глаза устали, то ли понимаешь, что больше никогда не будешь так счастлив.
Счастье – это ведь не кредитная карточка и дорогой пиджак, счастье – это когда набираешь в грудь воздуха и хочешь дышать, а в глазах темнеет, и ты словно отрываешься от земли. Маленький, легкий; прищурься – и вот уже дома не видно, только огромное небо и ты в нем. Вот твое место в мире: ты здесь не чужой, ты не чужой.
Да, рыбы; мама боялась переезжать в Норвегию, все думала, что фьорды растают от ее густого голоса с юга Америки, и привезла с собой золотых карпов. «На удачу», - а на самом деле, хотела привезти с собой солнце, вот и заставила весь дом картинами с подсолнухами, янтарем и фотографиями полей. «Рыбы замерзнут», - пожал плечами папа, но пруд вырыл, посадил кусты и принес домой маленькую скамеечку, чтобы мама могла опускать руки, не боясь упасть.
Длинные рыжие волосы падали в воду, и, когда мама откидывала голову назад, по спине текли зеленоватые тонкие струйки. Мама была красивой, мама была счастливой – и Гисли был счастлив.
И странно было потом смотреть на нее измученную и какую-то выцветшую на белых больничных простынях: «Просто мне здесь не место» - «В Норвегии?..», - она рассеянно обводила рукой комнату, будто показывая: здесь. Мама была одной из тех людей, которые пришли в этот мир по ошибке, словно перепутав автобусы или выйдя на другой остановке. Она носила красные платья, красила губы розовым и заправляла за ухо пышные пионы – и в городе на нее косились, смеялись, шептались за спиной. А она выше поднимала голову и шла вперед: просто чувствовала, что радости в покупках три по цене одного нет. Объяснять никому не хотела, доказывать что-то сил у нее давно не было – вот и ходила по улицам со слухами на поводке, и только дома опускала плечи и закрывала лицо руками.
Много плакала в последние годы.
Гисли дотрагивался до ее лица и смотрел, как под ладонью исчезают веснушки. Мама была хрупкой, слишком хрупкой – дзинь-дзинь! – и трещины морщин проходятся по лицу, на венах распускаются кровоподтеки и губы дрожат. А что было делать с ней – он не знал; сидел часами около кровати и мял край пододеяльника. «Иди, там же целый мир». – «А ты?» - «Я видела, что хотела». Но он не уходил: смотрел на ее лицо, старался запомнить.
Она исчезла просто, без лишнего шума: словно накрыли рукой и спрятали в карман.
Для двоих дом был слишком большим – продали, картины – продали, вещи – раздали, от мамы остался запах ноготков и зацветающий пруд. Гисли решил забрать одну рыбу, а остальных отец выпустил в море: плюх! плюх!... И много белой пены у скал. Почему-то запомнилось именно это: не треморные руки отца, не его испачканная рубашка, не заплаканные глаза, а белая пена.
Переехал в Осло; а в Осло и звезд нет: только блеклая пленка электрических отсветов и шум машин. Маленькая квартирка под чердаком, рыба на подоконнике, учебники по экономике – о счастье речи нет, как бы дотянуть до следующего года, ведь надо выплатить кредит за обучение. Четыре стены, пять рубашек, шесть этажей от подвала до истертого лоскутного покрывала, которое еще мама шила.
Небо сжалось до одного проема окна.
Мир сжался в точку.
Don’t say word and nobody gets hurt
Don’t say word and nobody gets hurt
Прослушать или скачать Mesita Hostages бесплатно на Простоплеер