И знаете что? Вы даже не можете меня упрекнуть.
Название: Слухи поимеют тебя
Автор: Entony Lashden
Бета: Hideaki
Фандом: Glee
Персонажи: Блейн/Курт, Блейн/Карофски, Курт/Карофски
Рейтинг: NC-17
Размер: ~6100, миди
Предупрежения: насилие, богохульство, нецензурная лексика, ООС: evil!Курт, dark!Блейн, dark!Дэвид, сквики
Саммари: Дэйву напела птичка, что Блейн очень нелестно отзывается о нем и Курте, и он решает пресечь это в корне.
К сожалению, он не предусмотрел, что в этой Вселенной по-прежнему работает третий закон Ньютона, и сила действия равна силе противодействия.
чернуха
Нет, раздражает не то, что они шепчутся: люди всегда говорят и, по большей части, говорят грязь. К этому быстро привыкаешь: не обращаешь внимания на мерзкий шепоток за спиной, когда проходишь мимо, не замечаешь обсуждений в Сети, стараешься просто не влезать в это дерьмо, чтобы не запачкать руки. Они хотят обсуждать тебя, твою ориентацию, то, как ты любишь: сверху или снизу? Они могут это делать. Они могут трепаться об этом, сколько хотят, чтобы потом краснеть, видя тебя, чтобы потом дома смотреть гей-порно, чтобы потом представлять тебя в нем и чтобы, в конечном итоге, дрочить на тебя.
Люди говорят о тебе, Дэвид Карофски, потому что думают о тебе и думают очень часто. Ну и каково это – быть влажной фантазией подростков?
«Это очень приятно», - Дэвид улыбается и с грохотом захлопывает дверцу шкафчика, слыша «…этот педик». Одно из лучших ощущений в жизни – знать, что люди исходят на кровь, пытаясь задеть тебя.
Треплют, все вокруг треплют: парни упираются и оттягивают языками щеки, когда он проходит мимо, девушки сжимают груди и высоко пищат что-то типа: «Попробуешь, Дэвид?!», но ему откровенно срать на них, особенно на телок, чьи молочные железы года через три превратятся в угнетающее всякие эротические фантазии вымя.
Ему жаль этих девушек, которые, обливая дерьмом его, готовятся к суровым испытаниям вроде пятичасовых разговоров по телефону о чьей-то стрижке, ненавистных толстых детей, целюллита, бесформенной вагины и ожидания благословенного климакса, с наступлением которого не надо будет трахаться с омерзительным мужем. Они точат свои острые язычки, которые никогда больше не пригодятся им для пьяных поцелуев с подружками, для большой войны с будущим.
И Дэвид прекрасно понимает их: все-таки ему еще иногда сдавливает горло, и он царапает ногтями невидимую веревку. Дэвид знает, что не так-то просто отказаться от блестящей перспективы иметь форд-фокус, бывать на тухлых общих праздниках и участвовать в бесконечных перепалках с родителями и собственной мерзкой семьей. Даже если воротит от этого, всегда находится что-то типа: «Эй, все так делают!».
Но Дэвид не хочет быть «как все», - отирает кулаком угол рта. Нет, ему не хочется подражать Королеве Драм, не хочется носить пайетки и стринги, не хочется пользоваться всеми прелестями гомосексуализма. Дэвид не хочет быть как все: у него есть какое-то странное и необъяснимое нежелание использовать эту уникальную возможность добровольно сделать свою жизнь жалкой.
Его раздражает не то, что они мелют языками. Бесит то, о чем они стали говорить.
- Карофски, напели мне, тебя отшили, м? – Дэвид поднимает глаза и сильнее сжимает ремень сумки. Slow-motion: напрягаются мышцы шеи, пальцы оттягивают ворот рубашки, дергается кадык.
Море волнуется раз.
- Ты бы из ушей говно достал, м? То-то плохо слышишь в последнее время, – подражает интонации и ухмыляется, наблюдая, как вспыхивает парень.
- Дружеский совет даешь, да, Карофски? Небось, привык чиститься после той хуйни, которой тебя Хаммел кормит? – костяшки пальцев белеют, Дэвид сжимает зубы.
Море волнуется два.
- Не твое дело.
- Хаммел всем дает, кроме тебя, - парень ржет и хлопает себя по колену.
Море волнуется три.
- Что, Карофски, не хватает денег купить эту шлюшку? Или ты настолько отвратителен… - не успевает договорить.
Можно раскрывать свою грязную пасть о Дэвиде. О том, как он трахается. О том, как он отсасывает. О том, что он дает без презерватива за пятнадцать баксов на парковке.
Можно говорить обо всем.
Кроме его Бернадетт, кроме его Шер, кроме его драгоценной леди Гаги. О Курте Хаммеле нельзя говорить вслух, нельзя всуе произносить его имя, потому что в мире Дэвида Карофски он где-то наравне с Богом. От Курта идет сияние, его голос – это слаженное пение всех ангелов. Он слишком красив и слишком чист - Дэвид не разрешает себе о нем думать, когда он занят другими делами: служение благостному образу Курта должно занимать его целиком.
Только когда он остается один, он отпускает себя и, закусывая ладонь, приносит свою жертву на алтарь Хаммела.
К концу старшей школы Дэвид вошел во вкус насилия: тупого, бесцельного, когда мозг вообще не задействован в происходящем. Вот кулак Дэвида впечатывается в нос парня, и хрящ двигается в сторону, протягивая за собой красный разрыв кожи; вот парень воет что-то неразборчивое, среднее между «Блять!» и «Ты охуел?!», и Дэвид ударяет его еще раз в скулу; вот незадачливый сплетник, беспомощно водя руками по шкафчику и пытаясь ухватиться за выступ, получает ногой в живот.
Дэвид ничего не чувствует, вбивая носком ботинка между ребер парня одну простую истину: «Закрой нахуй свой рот насчет Хаммела!».
Дэвид не учит биологию, зачем она ему? Разве он собирается стать врачом? Разве однажды ему захочется собирать чьи-то кости вместо того, чтобы со всей дури наступать ногой на чью-то кисть и смеяться, слыша хруст костей?
Дэвид абсолютно не испытывает желания помогать людям, даже когда они, тоскливо хныча, просят его остановиться. Он присаживается и, задирая голову парня, интимно шепчет ему на ушко:
- Кто тебе сказал про Хаммела и меня? – мальчик плачет, растирает по лицу сопли и кровь, выдувая носом пузыри, и не может сказать ничего внятного. – Кто сказал?
- Из МакКинли… - скулеж, когда Дэвид перехватывает пальцами короткие волосы и резко тянет на себя. – Этот их голубой хор приезжал…
- И что? – Дэвид трется носом о распухшую щеку и слюнявит языком висок.
- Там парень, солист… - убирает руку с чужого затылка и поднимается, отряхивая колени.
Дэвиду совсем не хочется слушать о том, как Блейн Андерсен хвастался тем, что имеет Курта. Дэвиду не хочется думать о том, как самодовольная рожа этого ублюдка скалилась, рассказывая, сколько раз в день они трахаются.
Закрывает глаза и делает глубокий вдох. «Ха, иногда мне нравится смотреть, как Курт занимается сексом с другими мужчинами. Что? С Карофски? Курт – шлюха, но не настолько!».
Сознание подводит Дэвида и, гаденько хихикая, подбрасывает ему живописные картины того, как он затыкает Андерсена кулаком.
По спине Дэвида проходит судорога.
- БЛЯТЬ! – рука впечатывается в железную дверцу, оставляя вмятину.
Об этом надо просто прекратить думать, - говорит себе Дэвид, стесывая кожу о стену. Вполне вероятно, Блейн ничего такого не говорил. О Курте. Может, конечно, он что-то там и промямлил насчет самого Дэвида, но все это можно понять и простить. Можно, но Дэвиду совсем не хочется.
Андерсен зажрался.
Быстро выходит на парковку, ищет ключи.
Дэвид ненавидит Андерсена. Не по-детски, с надуванием губ и обиженным гудением в нос: «Ты увел мою девочку, поэтому я не буду больше с тобой дружить» - Дэвид ненавидит его по-взрослому, с планированием расчленения или убийства. Живот наполняется теплом от мыслей о Блейне с раскроенным черепом, а если к этому добавить хриплые реплики: «Ты никогда больше не прикоснешься к Курту, мразь! Ты понял?! Понял меня?!», можно кончить в два раза быстрее.
Дэвид ненавидит его, потому что Андерсен смеет целоваться с Куртом, смеет лапать его, откуда-то находит в себе дерзость предлагать ему секс.
И, конечно, кроме попрания религиозных чувств Карофски, причиной его ненависти является то, что Андерсен обладает тем, чем Дэвид обладать не может.
Но это только вопрос времени. Курт – Королева, с которой Дэвида разделяет только смерть нынешнего монарха.
*
После глухого удара – неглубокий вдох. Схема движений, отточенная годами: Блейн ударяет сбоку, чуть присаживается, прикрывает рот сжатой ладонью, бьет с другой стороны.
У него вообще здорово получается боксировать со статичными предметами: вытягивает руку – и под кожей ползут накачанные мышцы, наклоняет голову набок – по шее скатывается капля пота, проводит по волосам замотанными кистями и вытирает их о майку, улыбаясь так, как будто его снимают на обложку GQ.
Блейн сам себе отличный спарринг-партнер, отличный друг, вполне вероятно, неплохой любовник. Блейну никто не нужен – в конечном итоге, он мог бы жениться на своем отражении, и это был бы один из самых счастливых браков во всей Вселенной. По каким-то неведомым причинам он встречается с Куртом.
Может, они просто договорились быть вместе, чтобы вызывать чужую зависть: «Посмотри, это мой идеальный бой-френд и мои идеальные отношения!».
- Я домой пойду, м? – отлипает от стены и поправляет волосы. Блейн останавливается и оборачивается через плечо:
- Иди, конечно. Мне и так кажется, что час в спортивном зале ненароком мог заставить тебя полюбить гольф и женщин. И сейчас ты говоришь, что пойдешь домой, но…
- Ага, на самом деле, я поеду снимать проститутку, - они смеются; Курт подходит ближе и пальцами зачесывает влажные волосы набок.
У Блейна красивые глаза с желтой радужкой – не надоедает смотреть, как зрачок поедает желтизну, когда Курт прижимается к нему, улыбается краем рта и зажмуривается, разрешая Блейну положить руки на талию, приподнять майку и погладить тыльной стороной ладони живот.
- Подай… - голос падает до хрипоты, - …воды. Пожалуйста. Курт.
Усмешка – отходит к шкафчику, откручивает пробку и прикладывается, делая глоток.
Точно, это же какое-то там правило их идеальных отношений: никакого секса в публичных местах. Никакого петтинга в публичных местах. Никаких минетов в туалетах. Потому что им надо поддерживать планку «Мистер и Мисс моральная чистота». Потому что на людях им надо делать вид, что они не практикуют связывание, подчинение, ошейники, съемки видео. Ну, точнее Курту надо делать вид, а Блейн – так, за компанию старается не отсвечивать.
Курт дотрагивается до рта Блейна, и тот приоткрывает губы, впуская тонкую струйку воды. Большую демонстрацию зависимости Андерсена трудно представить: Курт – единственная причина, по которой Блейн до сих пор жив. Курт поит его, Курт кормит его, Курт позволяет ему дышать. Идеальный хозяин и его идеальная верная псина.
Кадык медленно двигается, пока Блейн пьет из него, и Курт аккуратно касается подбородка, разрывая поцелуй.
- Ты… один дома сегодня? – у Блейна дикие черные глаза и мелко дрожащие пальцы. Блейн – мастер самоконтроля, но только не в тех вопросах, которые касаются Курта.
- Приезжай, - подхватывает сумку и машет рукой в воздухе. – Приезжай.
Они совпадают в движениях: Курт открывает дверь своего «универсала» - Дэвид распахивает двери МакКинли.
Дэвид похож на карательную операцию. На очень жесткую карательную операцию, цель которой - выжечь все и не оставить после себя ничего живого.
Никаких приветствий в ответ старым знакомым - ни кивка, ни помахивания ладонью – он сворачивает в спортзал.
У Дэвида нет какого-то там особенного чутья на Блейна, мол, «гелем Андерсена несет за километр», нет. Дэвид просто знает, что вылизанные мальчики проводят очень много времени в попытках сохранить свой наносной блеск, и он не винит Блейна за это. Карофски не винит его за завышенную самооценку, самовлюбленность, нарциссизм, за такое неприкрытое выпячивание своей гомосексуальности, не винит даже за это дебильное «Все, что тебе нужно, - это смелость» и голливудские улыбочки.
Он винит Блейна за то, что он вообще существует.
- Эй, сученыш!..
Блейн, вообще-то, очень внимательный, да и как ему не быть? Блейну нужно постоянно быть начеку, чтобы случайно не заляпать одежду, не испортить прическу, не ошибиться в нотах. У Блейна прекрасно развитое периферическое зрение и высокая скорость реакции, потому что он должен быть идеальным во всем.
Очень внимательный и очень собранный Блейн пропускает удар в скулу.
Он не успевает уйти от удара, как-то пригнуться – не успевает ничего: он разворачивается к Карофски, изумленно приподнимая брови, и уже следующее, что он чувствует, - острая, горячая боль, текущая по щеке. Еще бы он чувствовал что-то другое: Дэвид задел не только скулу, но и глаз, и вместе с опухающей кожей Блейн получает разорванный сосуд. Глаза Блейна в буквальном смысле наливаются кровью.
Блейн не падает от неожиданности – только неудачно группируется, отставляя ногу, и, шатаясь, замирает.
- Какого черта, Карофски? – Дэвид сплевывает и ухмыляется.
Блейн – чистенькая американская женушка с белыми зубами, ухоженной кожей и свежим маникюром. Женушка, которой он только что разбил лицо. Дэвиду нравится это чувство: ощущение того, что ты уничтожаешь что-то прекрасное. Дэвиду нравится быть вандалом.
Он не отвечает Блейну, только заносит руку для удара, глядя на то, как Блейн сгибает колени: предсказуемая ошибка человека, никогда не участвовавшего в уличных драках, - пытаться подсесть и нелепо полагать, что твой противник не видит, что ты хочешь вмазать ему по челюсти.
Дэвид бьет сильнее, чем рассчитывал: след от костяшек остается прямо на подбородке, и Блейн падает навзничь.
Он стонет, лежа на спине, и сначала Дэвид садится на него, с интересом слушая этот звук, и только потом понимает, что хочет сделать.
Дэвиду любопытно, сколько раз нужно ударить, чтобы выбить зубы, чтобы Блейн обратился к своему ортодонту, которого не видел с тех пор, как снял пластинку. Самому неприятно – кисть ноет, когда он разносит Блейну губы; вертикально поднимает локоть и еще раз бьет.
Вот тогда Андерсен дергается, тогда-то он начинает орать от боли, но Дэвид крепко прижимает коленями его руки и плотнее усаживается на его животе, чтобы смотреть на то, как Блейн харкает кровью, и в алом видны жемчужные обломки его прекрасных зубов.
Дэвид всегда завидовал его крутым зубам, но теперь Блейн больше не сможет быть партнером Курта по съемкам для глянцевых обложек.
У Блейна подергивается живот от судорожного откашливания, и Карофски со смешком хлопает его по прессу, по его отличному прессу, заставляя от неожиданности оторваться от пола, глотнуть воздуха и открыть рот. Блейн выглядит сейчас очень и очень жалким, но этого недостаточно.
Дэвид находит великолепной задумкой называть свой правый кулак «Злость», потому что сейчас он может свободно сказать Блейну:
- Жри мою злость, Андерсен, - и с размаха впечатать его в пол.
Здорово. Очень здорово. Надо бы остановиться: лицо похоже на кровавое месиво, к тому же, Блейн, похоже, все понял и не пытается вырваться – но Дэвид почему-то не может заставить себя оставить его в покое.
Карофски прекрасно знает, что Блейн не плачет – он просто не умеет, да и к тому же, лицо так заплыло, что вряд ли можно было бы увидеть его слезы, но все равно, какая поза: сильный, потный Дэвид, вжимающийся в пах беззащитного и слабо сопротивляющегося Блейна. Как будто они играют в ролевые игры, где агрессивный и взрослый менеджер среднего звена задирает юбку кудрявой черлидерше и, размазывая красную помаду, обещает ей победу в полуфинале.
Кладет ладони на плечи Блейну и опускается ко рту, аккуратно втягивая верхнюю губу.
- Еще раз откроешь рот насчет меня и Хаммела, и я убью тебя. Я действительно убью тебя, Андерсен, - хрипловато так, чувственно, с долей нежности.
- Да пошел ты нахуй, - тут Блейн неправ.
Но еще больше он неправ, когда плюет в лицо Карофски.
Потому что Дэвид прижимает ладонью его лоб и пальцами лезет в рот, разрывая уголки губ. Дэвид набирает слюны, харкает в глотку Блейна и водит ногтями по языку, получая удовольствие от того, как ритмично сжимаются мышцы горла Андерсена.
У Дэвида тягучая, густая слюна, как смола, в которой застыло: «Я ненавижу тебя. Я ненавижу тебя».
Блейн сглатывает, и Дэвид встает с него.
- Ты меня понял, да?
Трудно быть Блейном: ты лежишь на холодном полу, водишь ладонями по изуродованному лицу и с облегчением смеешься, ведь только что у тебя появился повод прикончить человека, который портит твою жизнь.
Еле поднимается: ноги подкашиваются от слабости, тело трясет от напряжения, одну сторону лица приходится закрывать ладонью, чтобы изображение не заплывало кровавой дымкой.
Блейн тщательно полощет рот, и раковина постепенно заполняется розоватой водой. Он похож на маленькую испуганную девочку, которая вдруг начала кровоточить, и теперь судорожно пытается замыть разводы, пока не пришли родители.
Подставляет ладони под струю и отпивает; полощет рот – десны ноют, и, хотя Блейн пытается держать ситуацию под контролем, ему приходится присесть на корточки, чтобы орать от боли в колени.
Нужно обратиться в больницу; этому учат в подготовительной школе: если ты не можешь встать и всхлипываешь оттого, что картинка перед глазами приобретает ровный черный оттенок – с тобой что-то не в порядке. Еще нужно позвонить родителям или Курту и попросить забрать из школы – он подтягивается к раковине и с нажимом трет подтеки на лице, смывая кровь. Стоит набрать номер Хаммела, бросить что-нибудь короткое и в то же время исполненное глубокого смысла типа: «Этот день настал», но Блейн боится показаться на глаза Курту. Ему кажется, что Курт будет недоволен. Очень недоволен.
В первый раз Блейна тошнит, когда он выходит из школы: прямо на крыльцо и чей-то велосипед – и он с ужасом смотрит на то, как в желтой каше видны запекшиеся коричные корки. А во второй, что куда более неприятно, - на машину, когда он видит свое отражение.
Блейн не то чтобы зациклен на своей внешности - просто ему нравится быть в словарях рядом со словом «Совершенство» и «Перфекционист». А ведь со сломанным носом, выбитыми зубами и возможной черепно-мозговой травмой крайне проблематично убеждать составителей, что ты по-прежнему подходишь.
У него крайне запущенная форма самосовершенствования: он не останавливается до тех пор, пока все вокруг не приходит в гармонию, все не становится таким же прекрасным, как и он сам. Все должно сиять, чтобы каждый посторонний, заходя в жизнь Андерсена, говорил: «Нет, ну это просто охуеть что!». Дэвид всегда выбивался из общей канвы, и раздражало, что вместе с Куртом Блейн получил его эмоциональное наследство. Советы «Наберись смелости!», «Не бойся!» - это туфта. Блейну всегда хотелось сказать: «Возьми зеркало и поставь напротив Карофски!», и если он не окаменеет, то, как минимум, будет находиться в депрессии последующие лет десять.
Дэвид отвратительно выглядит, - ярко-алая кровь из носа пачкает светлые штаны, когда Блейн пытается нащупать под сиденьем кошелек. Нет, ну правда: оплывшее тело, маленькие поросячьи глазки, сальные волосы – типичный портрет семнадцатилетнего девственника; странно слушать о том, что с ним кто-то там трахается и даже уходит довольным. Блейну кажется, что это вопрос того, сколько ты готов выпить и вколоть: под определенной дозой приятным становится даже секс с лошадью. Но ладно бы внешний вид – Карофски учится в другой школе – Курт постоянно поднимает тему того, что они обязаны помочь Дэвиду «справиться с этим», а это вносит дисбаланс в их отношения, ибо, по авторитетному мнению Блейна, все проблемы этого человека с легкостью решаются его самоубийством. Карофски - тупой жирный ублюдок, с которым Курт считает нужным носиться.
И Блейн соглашался бы и дальше играть в заботливую крестную фею, да только теперь у него разбито лицо, и его крылышки испачканы в блевотине.
Двери больницы разъезжаются перед ним, и девушка в приемном отделении автоматически спрашивает: «Чем я могу Вам помочь?»
Блейн смеется и отвечает: «Два билета в кино, пожалуйста».
*
Занятно, как по морщинам можно считать возраст: поднимает брови вверх – «молодой», хмурится – «старый». Интересно, если Блейна разрезать, будут ли внутри него кольца, как в дереве? Можно ли из него сделать дорогой кофейный столик? А отделать им кабинет замдиректора Intel? – Блейн хихикает, глядя на свое изумленное лицо в стетоскопе.
- Мистер Андерсен, ну прошу же Вас!.. – доктор сочно причмокивает губами, накладывая еще один слой бинта. Блейн хочет что-то возразить, но язык, заиндевевший от новокаина, обездвиженным пластом лежит во рту и ленится дотянуться до зубов. Изо рта доносится какое-то старческое шамканье, такое омерзительное, что Блейн плотно сжимает зубы и потягивает свежую сукровицу. Нелепая жадность со стороны Андерсена: он не выплевывает ошметки свернувшейся крови – он глотает их, хотя они больше похожи на длинных скользкий червей, чем на работу эритроцитов.
- Это все можно исправить, Вам не о чем волноваться, - врач воркочет очень ласково и водит вокруг Блейна хоровод с длинной белой ленточкой. Почему он не поет ему песенки? Может, он не умеет петь? – Здесь зашьем, тут подтянем и немножко отрежем, - цифры сыплются на пол: тысяча двести за зубы, восемьсот – за нос, еще пятьсот – операция на челюсти. Блейн с интересом смотрит на себя в отражении подноса с пинцетами, но не находит ничего знакомого в этом лице. Две с половиной тысячи за восстановление. Быть собой – очень дорогое удовольствие в наши дни.
От обезболивающего хорошо и хочется спать, но у Курта слишком высокий голос. «Пропустите меня! Господи, пропустите меня!», - он влетает, и в этот момент с кушетки падает поднос. Ударные недурно обозначили его выход.
Родители, которые всегда заняты. Курт, который всегда рядом.
Что-то перехватывает в животе, как будто открывается язва, - Хаммел истерично всхлипывает и прижимает кулак ко рту.
- Блейн, боже мой!.. – Курт никогда не напрягается, чтобы плакать: у него очень естественно выходит, как будто Королева-мать видит своих раненых солдат, и слезы катятся по ее щекам, олицетворяя само Горе. – Блейн!.. – протягивает руки, и Блейн покорно упирается лбом в его плечо, скрещивая на спине запястья. Приятно пахнет дорогим парфюмом и гелем для душа. Ничего общего с воняющим антисептиком Блейном.
- Мистеру Андерсену… - Курт шипит на доктора: «Оставьте нас! Оставьте нас одних» - тот не находится, тушуется, скромно закрывает за собой дверь – и Курт расходится.
Что-то щелкает во рту, и пластинка заедает: «О боже мой! Боже мой!» - скомканное дыхание около ключиц, под ухом, на шее, вслед за губами к подбородку – ищет старого идеального Блейна под этой разодранной оболочкой и не находит. Курт тактильно открывает новую территорию, сдавленно ахает, дотрагиваясь пальцами до шва на брови.
- Кто это сделал?.. – он закусывает губу так сильно, что она белеет, и Блейн находит в этом какое-то особенное эстетическое наслаждение: покрасневшие от слез глаза и выцветшая кожа. Курт переживает за него, - от этой мысли отдает скрытым превосходством над Карофски. Курт переживает за него.
Плохо быть таким эгоистом, но по-другому не получается: на длинных ресницах блестят слезы, щеки порозовели и покраснел нос - сейчас Курт очень похож на того человека, которому нужна была команда черлидеров с кричалками: «Ты сможешь с этим справиться!». Сейчас Курт опять выглядит очень ранимым и зависимым, и он протягивает руку, ища в новом Блейне поддержки.
Хаммел недавно был на маникюре: мягкая ладонь касается вздутой щеки и чертит линию от скулы до уголка рта, задевая запекшуюся корку.
- Кто это сделал, Блейн? – упирается руками в кушетку, и Блейну приходится запрокинуть голову, чтобы продолжать смотреть ему в глаза. Мимолетная подлая радость от того, что он видит злобу. Курт не только переживает – он злится. Съешь это, Карофски. – Блейн?.. – Блейн думает, думает, хочет ли он говорить правду, ведь можно солгать, можно сказать что угодно, начиная от героического спасения малолетки до вызывающей душераздирающую жалость истории о том, как на него напали гомофобы. – Кто? Кто?– Курт наклоняется и дотрагивается кончиком ногтя до губы. – Скажи мне, Блейн! – слишком сильно давит: свежий шов расходится под давлением, и кончик белой хирургической нитки выскальзывает из дырки.
Неловкая пауза: Блейн, обколотый обезболивающим, даже не может облизаться – кровь течет по подбородку и пачкает штаны около ширинки, а Курт смотрит. Это особенно смущает: он не причитает, не кричит от ужаса, не паникует, не зовет врачей – Курт смотрит. Он наклоняет голову набок и, глубоко вдыхая, закрывает глаза:
- Это был Дэйв, да? – у Курта мелко дрожат пальцы, когда он, опираясь руками о бедра Блейна, опускается на колени. – Блейн, прости меня, пожалуйста, если бы я знал… - Хаммел пачкается в его крови, и теперь избиение не кажется таким ужасным: на светлой ухоженной коже рисуется длинный красный мазок, пока Курт расстегивает джинсы – капля падает на кисть и аккуратно скользит до сгиба локтя, где оставляет неровное пятно. Кровь совсем неплохо выглядит на Курте. Отнюдь. – Если бы я знал… - Курта душат сдавленные рыдания, и Андерсен ерошит его волосы, гладит по шее, разминает руками плечи.
«Ты не виноват», - мог бы сказать ему Блейн. «Ты ни в чем не виноват, Курт. Просто другие люди – не мы с тобой – делятся на жалких и мерзких. Пора привыкнуть к этому, дорогой», - но Блейн наблюдает за тем, как Хаммел расстегивает молнию и касается губами белья.
Блейн забывает о необходимости остановить Курта, когда тот вытягивает ладонь: «Оближи». Инвалидным ртом тычется в пальцы, портит их алым, - на запястье появляется браслет от стекающей крови, и Хаммел, отвлекаясь от паха, облизывает свою руку.
Это выглядит так нездорово: на члене появляются красные разводы, как будто Блейн занимается сексом с девственницей. Не получается даже стонать, а ведь Курт очень старается: язык поддевает уздечку и задерживается на щели, водя кончиком по маленькой ямке. Крайне порнографическое причмокивание, и вслед за ним губы плотно обхватывают головку, чуть пуская внутрь. Как Блейн только не рвет салфетку на кушетке, если цепляется за нее с такой силой? – Курт заглатывает и упирается носом в выбритый пах, прижимая к себе за ягодицы.
Блейн не двигается, не закрывает глаза, не дышит: тонкая струйка течет по затылку Курта и проползает под ворот рубашки. Вверх – от кровавого дерева отходят мелкие побеги, вниз – ветки бледнеют и пропадают. Хаммел наклоняет голову, чтобы член уперся в щеку, и поднимает глаза: с взъерошенными волосы, с ярко-красными губами модели Lanvin, с потными ладонями - с таким Куртом Блейн проводит каждую третью ночь. Такого Курта никогда не узнает Дэвид Карофски.
Приоткрывает рот, отстраняется и помогает Блейну рукой. Два толчка в ладонь и очень тихое: «Прости меня» - и Хаммел, цокая, вытирает куском салфетки лицо.
- Может, не пойдешь завтра в школу? – придерживает Блейна за локоть, сводя по лестнице.
- Пойду, - язык по-прежнему слушается плохо, и Курт, кокетничая, прячет усмешку.
- Боюсь, ты отвечаешь так, потому что сказать: «Нет, я не хочу перед тобой рисоваться и проведу этот день дома, отдыхая и смотря мюзиклы» - слишком длинно.
- Ага, - они улыбаются, и Курт застывает на ступеньке ниже, подтягивая к себе Блейна за ремень: сухой поцелуй в край разорванного шва – губа задевает скол зуба, и на кончике языка появляется небольшая ранка. Хаммел, дернув плечом, сцеживает каплю.
- Ты дурак, Блейн. Ты такой дурак.
*
Курту важно смыть больничный запах – меняет воду в ванной в третий раз и щедро добавляет пены с эфирным маслом, чтобы перекрыть антисептик. Кожа давно распарилась, поэтому набирать номер телефона неудобно: нечувствительные пальцы соскальзывают с дисплея и попадают по нескольким цифрам сразу.
- Алло?
- Дэйв? – ждал. Однозначно ждал, что Хаммел позвонит – двух гудков не было, а голос Дэвида уже тут, счастливо стучит хвостом по полу и просится на руки. – Привет, это Курт…
- Я знаю, - поделать здесь нечего: голос сразу начинает хрипеть, выдает какой-то невнятный полустон на гласных. А чего было ожидать, если, до того, как Курт позвонил, Карофски рассматривал их выпускной альбом? Это ведь как молиться и случайно услышать по ту сторону от перегородки Его – неожиданно и перехватывает дыхание.
- Дэйв, я звоню насчет Блейна… - сбирает ногой шапку пены и опускается ниже в воду.
- Курт, я все могу объяснить! – боится, что осудит, что не поймет, что разозлится.
- Спасибо тебе… - Дэвид не видит Курта, но тот все равно старается: закусывает губы, сдерживая рыдания, втягивает через зубы воздух, крепче сжимает пальцы на телефоне. – Дэйв, я не знаю, как мне быть… Он угрожает мне, - Карофски молчит, благоговейно слушая, как его примадонна дает свой сольный концерт. – Это просто невыносимо, - Курт плачет с оттягом, запрокинув голову и осклабив рот, без наносного пафоса и драматизма. – То, что он говорит. Как ведет себя. Я просто не могу с этим справиться…
- Курт… - Дэвид прихватывает зубами ладонь, чтобы не разрыдаться. – Прошу тебя, успокойся…
- Дэйв, я так устал… Я так соскучился… По тебе, - Курт, глотая слезы, приподнимается, чтобы пустить горячую воду в ноги. – Я боюсь бросить его, Дэйв. Я даже не могу представить, что он может сделать! – всхлип – и от зубов Карофски на запястье остается рваная полоса.
Дэвиду трудно сидеть на месте и слушать, как возлюбленный просит его о помощи: его изнутри прогрызает желание пристрелить Андерсена прямо сейчас, освободить принцессу из ее высокой башни, попасть в топ-100 лучших концовок для сказок всех времен.
- Курт, я рядом, - дышит глубоко, через нос, потому что кажется, что от нереальности происходящего может потерять сознание в любой момент.
- Спасибо, Дэйв… Спасибо за то, что ты вступился за меня… Никто не верит. Никто не верит, Дэйв, что он чудовище… - Курт поднимает ладонь к свету и разглядывает ногти, слушая звук расстегиваемых джинсов. Прискорбно участвовать в подобных сценах: они не добавляют Хаммелу очков популярности – но раз уж он берется за что-то, он делает это до конца.
- Знаешь, мне всегда казалось, что мы с Блейном так подходим друг другу, что мы идеальная пара… Но теперь, когда я вижу, как ошибся, мне... Мне так жаль, Дэйв, - Дэвиду тоже жаль, но он ничего не может с собой поделать, несмотря на то, как это унизительно: вжиматься пахом в матрас, чтобы усилить давление, с трудом просовывать под себя руку, захватывать ворот рубашки, играя в удушение. – Я видел, что ты ко мне чувствуешь… - они шикают одновременно: Курт – от того, что неудачно обрезает кутикулу, Дэвид – от того, что слишком сильно сжимает член, и становится больно. Хотя, какое там: даже если бы его лупили раскаленным железом, вряд ли бы он прекратил, ведь теперь, когда Курт шепчет ему в трубку «… и я всегда чувствовал то же самое», любая боль кажется ничтожной. Все можно стерпеть и вынести, если закусить угол подушки и представить, что под тобой лежит сам Хаммел.
Курту почти любопытно, что делает Дэвид, чтобы так жалобно стонать: «Я люблю тебя, я так люблю тебя». В этом отношении Блейн выдрессирован куда лучше: полгода – и секс не отягощен ни хрипами, ни вздохами, ни слезливыми исповедями. И, хотя Карофски сейчас серьезен, честен и клянется в своей вечной любви, потому что действительно считает, что они с Куртом должны быть вместе до самого последнего дня на Земле, это не может не раздражать.
Признания очень бесят Курта Хаммела: ему нравятся бродвейские мюзиклы, нравятся мелодрамы и сопливые поп-песни про любовь; он вообще выращен на извращенном понимании любви как самоцели. Ведь никто не рассказывает, что в реальной жизни после свечей, медленных танцев и совместных просмотров кино идет секс. И что такая чистая фраза как «Я люблю тебя» обыкновенно подразумевает «Я хочу потрахаться с тобой»». И что все обещания даются только для того, чтобы быстрее лечь в постель. Курта бесит, что любовь смешивается с сексом, что секс довлеет над любовью, что секс является основой для любви. Отношения кажутся Курту очень грязными, но, в конце концов, он же теперь солист хора: должен уметь демонстрировать публике те эмоции, которые она хочет видеть.
Курт, превозмогая отвращение и отдирая ногтями грязную кожу на ногах, понижает голос и очень интимно шепчет Дэвиду:
- Я всегда любил тебя. Я всегда хотел быть только с тобой, - Дэвид, смаргивая слезы, упирается лбом в спинку кровати, приподнимается на коленях и обильно кончает, размазывая ладонью сперму по простыне.
- Я… Курт, я прикончу его.
Священная война и крестовые походы – хуйня по сравнению с тем, что Дэвид готов сделать ради своего божества.
**
Все принцы Англии завидуют Андерсену, его умению держаться на публике, а первая леди Штатов судорожно пишет личное письмо с просьбой о нескольких уроках: Блейн печатает шаг и, как в замедленной съемке, треплет знакомых по плечу, демонстрируя хорошее настроение. Он не дает людям ни единой возможности смотреть на него как на жертву; распрямляет спину, разводит лопатки и поднимает подбородок, пытаясь идти по прямой.
Никаких повязок – только натуральная красота, замазанные тональным кремом фиолетовые пятна на лице, сумка и обувь под цвет ниток на губе и несколько несложных правил поведения.
Во-первых, стараться не смотреть вниз: кружится голова и начинает идти носом кровь. Во-вторых, поменьше говорить и открывать рот, не улыбаться, следить за мимикой. В-третьих, не давать больших физических нагрузок.
И, в общем-то, стаскивая брюки в мужской раздевалке и переодеваясь в шорты, Блейн не преследует цель подкачаться или случайно попасть в объектив фотографа “Men’s Health” – он идет обсудить свою драму с мужской частью МакКинли.
Финн приободряющее улыбается ему и дружеские хлопает по спине:
- Черт, Блейн! Ты молодец! – Блейн кивает и разминает плечи до хруста в костях. – Серьезно, он давно напрашивался! – чуть приподнимает брови и встает на носках, вытягивая позвоночник.
- М?
- Да я про Карофски – Курт все рассказал… - по щекам идут желваки.
- Что Курт рассказал?
- Ну, что Карофски его доставал в последнее время: трепал много, что они типа спят вместе – и ты разобрался с ним, - Блейн медленно выдыхает и присаживается на лавку.
- Ты же знаешь Курта: он до последнего все будет пытаться решить сам. Особенно… особенно с Карофски, - Финн легко поднимает штангу и присаживается, крепче перехватывая ее.
- Ага, он когда мне об этом рассказал – недели две назад, его только солистом назначили – я ему помощь предложил: брат все-таки, жаль, что про него столько грязи разводят. Завидуют, свиньи, - шире расставляет ноги, подтягивая на руках груз. – Ты молодец, серьезно говорю, что с Карофски… поговорил. Для него никаких границ нет: я несколько раз его у дома нашего видел - кто знает, что в его больной голове творится.
Блейн абсолютно не готов покинуть школу прямой сейчас: от одежды несет потом и запахом мужской раздевалки, шорты не выглажены, майка помялась – но его это слишком мало волнует. Он бросает Финну что-то вроде: «Прости, вспомнил об одном деле…», и хлопает дверью шкафчика, забирая ключи от машины.
В том, чтобы парковаться рядом со стадионом, есть какой-то особый шик: машина на зеленом газоне, как с обложки, вычищенная, вылизанная, покрытая воском, на фоне разогретых мокрых парней – чем не новый ролик Chrysler?
Пробегает по аутовой линии, бессознательно пригибаясь, когда подающий заносит руку для удара.
У Блейна никогда не складывалось с бейсболом, а ведь отец очень настаивал: мужское увлечение, большие физические нагрузки, можно приглашать коллег посмотреть матч. Надо отдать должное, он вполне справился с тем, чтобы более или менее восторженно рассказывать о вокальных успехах Блейна, но все равно остался какой-то осадок незавершенности образа идеального сына.
Ему хорошо с чем-то тяжелым в руках: сразу проступает мускулатура – но это, конечно, не главная причина, почему Блейн поднимает из-за скамейки биту и, тщательно отряхивая ее от пыли по дороге к машине, кладет ее на переднее сидение.
Вообще, просто не хочется случайно стать героем типичной американской истории о том, как школьник однажды принес в класс винтовку и перестрелял тех, кто не давал списывать домашку. Конфликт куда глубже, и он требует более агрессивного разрешения.
Дэвид замечает его машину, как только выходит из школы, и чувствует только удовлетворение, как выпускница, за которой заехали, чтобы везти на бал. Он никуда не спешит, наоборот – задерживает шаг, наблюдая, как Блейн выходит из машины, захлопывает дверь, ставит тачку на сигнализацию.
Не хватает злой и сексуальной музыки, чтобы подчеркнуть возникшее между ними напряжение: они идут шаг в шаг, и Дэвид набрасывает капюшон, закрывая глаза.
Андерсен вообще-то джентльмен: всегда пропускает девушек вперед, помогает пожилым людям, несет тяжелые сумки. Но стоит ли показывать собственную воспитанность человеку, который дотронулся своими засаленными лапищами до Совершенства? Стоит ли быть вежливым с беспардонным невеждой, который хает чистую, выверенную жизнь Блейна, внося в нее грязь и беспорядок?
Почему-то кажется, что нет.
Почему-то кажется, что с Карофски не стоит соблюдать правила честной драки.
Удар приходится по скуле, и Блейн, перехватывая биту, заворожено наблюдает, как Дэвид падает на колени и кренится в бок, и перед ним, как на причастии, землю окропляет темно-красное вино. Этого было бы достаточно, вполне достаточно, скорее всего, это уже сотрясение: Дэвид беспомощно шарит рукой по земле, сипло дышит, тяжело сплевывает и касается пальцами виска и с недоумением смотрит на ладонь.
Блейн чувствует, что поступает правильно. Они стоят в характерной для экзекуции позе: облаченный властью палач и униженная жертва – поэтому действия, требуемые от этой ситуации, совершаются крайне легко, как будто идут по отработанному плану.
- Дэйв, я не понимаю, зачем ты лезешь. Не понимаю, - тянет за капюшон, пережимая горло и запрокидывая голову Карофски: обезображенное злостью лицо с набухшей от приливающей крови щекой и протекающим виском. – Ведь ни я, ни Курт не хотим тебе зла. Просто держись подальше. Но нет, - Андерсен выдыхает и присаживается, дотрагиваясь губами до лба, оставляя поцелуй. – Тебе хочется быть в центре событий, хочется, чтобы Курт обращал на тебя внимание. А Курт мой, только мой, понимаешь? Ты ему нахуй не нужен.
- Отличная шутка, Андерсен, - Блейн ударяет его коленом в спину, и Карофски падает, не удержавшись на одной руке.
Зачем нервирует? Ведь Блейн не собирался бить лежачего, не собирался с размаху ударять битой под ребра, переворачивать Дэвида ногой, как дохлую собаку, не собирался залазить пальцами ему в рот и тянуть за язык, не собирался рвать ему губу.
Прелесть не столько в осуществлении насилия – Блейн отбрасывает биту, и она закатывается под машину – радость в том, что можно, наконец, не сдерживаться: плотно усаживается на Дэвида и с силой прижимается к его рту.
- Разожми зубы, - с Блейном не стоит спорить: кулак впечатывается в щеку, и от него протягивается длинная полоса крови из носа. У Андерсена острые зубы хищника, которые ловко хватают кончик языка. Раздается тихий-тихий «клац!» - и они оба замирают.
Рот Дэвида наполняется теплой кровью, и, так как Блейн удерживает его на земле, а сам он не может скинуть его, потому что в глазах мутнеет от удара, Карофски приходится глотать собственную кровь. Яркий и свежий вкус, однако.
Блейн смеется и поднимается, когда Дэвид начинает блевать коричневой кровавой кашей прямо на куртку, потому что он не может даже перевернуться. Андерсен плюет на ладонь и с интересом изучает кусочек языка: небольшой неровный треугольник розового цвета, кто знал, что его так просто откусить? Отбрасывает в сторону и с беспокойством смотрит на какой-то белый осколок в районе виска; Блейн помогает Дэвиду перевернуться и садится на корточки рядом с ним, загребая в ладонь жидковатую мешанину из грязи и рвоты.
- Дэйв-Дэйв-Дэйв… - Блейн качает головой, размазывая по лицу Карофски питательную маску. – Видишь, до чего ты нас обоих довел? Ну вот и кому это нужно? – у Дэвида дрожат руки, и Андерсен, ласково придерживая его, поднимает, приобнимает за талию и ставит на ноги.
Блейн широко улыбается, несмотря на поехавшие на губах швы, и хлопает Карофски по щеке:
- Оставайся со мной, ок? Тут до машины – буквально несколько шагов, - ошметки грязи падают за ворот байки и оставляют некрасивые пятна на свежей одежде. – Где ключи, Дэйв? – аккуратно ищет по карманам, вынимает связку.
Дэвид с облегчением кивает, когда Блейн усаживает его на переднее сидение и туго пристегивает ремень, попутно надавливая на острый конец косточки в виске.
- Ну давай, успешно тебе доехать до дома!
- Спасибо, - говорит Дэвид и, вытягивая между кресел руку, достает пистолет. – Спасибо.
Выстрел получается очень громким.
*
Курт отключает мобильный телефон и надевает наушники, вслушиваясь в мелодию.
Ему нужно готовиться к отборочным. У него нет времени на всякую ерунду типа парней или отношений.
Курт должен посвятить себя музыке.