И, на самом деле, приблизительно все так и происходило.
Совсем недавно я признался Рине в любви, и я до сих пор не могу отойти от этого события.
Во-первых, я не привык чувствовать судорогу во рту, когда я пытаюсь что-то произнести. А, во-вторых, я не привык в ответ на "Обожемойялюблютебя" слышать "Ятожелюблютебя". Мой профиль - драмы.
Мне хотелось написать что-нибудь о том, что люди любят друг друга, но иногда это не так и просто. А потом я влюбился в Блейн/Курт, где люди любят друг друга, и это именно просто.
Безусловно, я уже придумал кучу идей с ангстовыми сценами, полные дарка и крови, но первый фик на дом, который еще увидит свет до битвы, мне хотелось украсить рюшами и блестяшками.
Чтобы Хидеаки меня не сдала, я скажу это сам: да, это позор, но мои последние фики, особенно их названия - это результат посещения курса "Социальная психология". У нас его ведет очень здоровская женщина, и мне интересно читать больше, чем на курсе, и поэтому я постоянно думаю о чем-то в этом направлении.
Полное название фика "Фундаментальная ошибка каузальной атрибуции Курта Хаммела", но ни вы его не потяните, ни вордовские названия файлов. Еще был вариант Блейнмудак, но он был не слишком стильным XD
Кстати, я поставлю ООС, но, к сожалению, я не вижу Курта как женщину. Он виктимный и манерный подросток.
А вот Блейн - о да. Вот где простор для бабскости. Я продолжаю необъяснимо подбирать пикчи.
Название: Фундаментальная ошибка Курта Хаммела
Авторы: Entony
Бета: Hideaki;
Фэндом: Glee
Персонажи: Блейн/Курт
Рейтинг: R
Жанры: romance
Размер: mini
Саммари: семинары Курта Хаммела.
Предупреждения: ООС
Права: в мире постмодернизма нет ни Автора, ни прав на тексты.
текст- Раз, два, три, четыре, Хаммел, выше ногу! Пять, шесть, семь, восемь, ты не слышишь меня, Хаммел?! – так сразу и не поймешь, что хуже: то ли омерзительный голос хореографа, покрикивания которого превращаются в карканье, то ли тупая боль в связке, текущая вверх по бедру, когда Курт поднимает лодыжку. Скверно и то, что труппа останавливается и смотрит на него; каждый считает своим долгом бросить самодовольный взгляд, каждый видит в этом свое профессиональное призвание: жадно запоминать то, как Курт растирает мышцы под коленом и закусывает губы, - это смысл жизни практически всего кордебалета. Кордебалет спит и видит, как Курт опускается на пол и терзает свою ногу. Кордебалету хочется прийти однажды на репетицию и достать мобильные телефоны, чтобы заснять, как Курт стонет от боли.
Курт знает об этом, и поэтому он не может позволить себе быть жертвой дольше пяти секунд. Курт вообще не может позволить себе быть жертвой.
Он раздумывает над своим возможным драматическим уходом из зала в сопровождении мощного пассажа о том, что он должен петь, он не хочет ничего, кроме как петь-петь-петь. Ему необходимо петь, потому что у него саднит горло от песен, которые там застряли. Он не может больше танцевать, у него больше нет сил, и он готов бросить все.
Курту двадцать, и он прекрасно контролирует свои желания: он не уходит, и он не поет. Он остается в студии и слушает визг хореографа, когда ошибается в движении.
Это, по большей части, замешано на гордости: он знает, что он лучший. Все знают об этом. Он не может сдаться так просто. Он выбьет главную роль.
К тому же, он еще не готов признать, что допустил ошибку.
Курт великолепно умеет терпеть; он совершенствовался в этом ремесле, где надо кусать изнутри щеки и сжимать ладони в кулаки, последние лет пятнадцать, и теперь он проводит блестящие мастер-классы для начинающих.
«Во-первых», - говорит Курт на своем воображаемом вступительном семинаре, - «жизнь однажды окажется полным дерьмом. К этому надо было бы подготовиться», - он проводит по волосам ладонями и опускает голову между колен. «Но никто из вас не успеет этого сделать».
Курт знает по себе: ты живешь в городе, в котором всегда хотел быть, идешь на пробы в театр, в котором всегда мечтал оказаться, исполняешь песню, которую всегда хотел петь, и тебе кажется, что ты сделал все, что мог, выложился по полной, ты отдал всего себя этой песне и этому месту.
И тебе говорят: «Мы можем предложить вам место в кордебалете».
Курт тогда имел очень смутное представление о том, что такое кордебалет.
- Раз, два, три, четыре, Хаммел! Хаммел, черт тебя подери! Пять, шесть… - Курт просто отключает ту часть сознания, которая воспринимает внешние звуки и смотрит на то, как под майкой парня в первом ряду двигаются мышцы спины. Очень успокаивающее зрелище; особенно успокаивающе в нем то, что когда парень оборачивается, и его темные влажные волосы падают на лоб, можно представлять, что это Блейн. Это Блейн. Это Блейн. Настоящий Блейн в тысячу раз лучше, в тысячу раз красивее и талантливее, он почти идеален, у настоящего Блейна есть только один недостаток – его нет рядом.
И да, настоящий Блейн – ублюдок. Курт практически не стесняется произносить это вслух. Он придерживается странного убеждения, что если повторять эту фразу достаточно часто, то однажды он все-таки услышит: «Эй, что я такого сделал?!». И Курт, готовившийся к этому весь последний год, скажет ему: «Ничего. Просто мне хотелось, чтобы ты наконец меня услышал».
Он еще прорабатывает этот диалог, но, в целом, конечный результат сцены их воссоединения выглядит именно так.
У них не было практики в расставаниях. Они с трудом справлялись с тем, что нужно спать в разных местах, что нужно ходить на разные уроки, что в семнадцать нельзя съехаться и жить вместе вечно. Целая серия неудачных попыток не прикасаться друг к другу хотя бы час, попыток не списываться каждые пять минут, попыток не говорить без остановки «Я люблю тебя» - «Я схожу по тебе с ума». Все эти благие начинания проваливались, потому что они наконец-то нашлись, и это нельзя было долго носить в себе: случайно можно было умереть от того, насколько восхитительным было это чувство цельности. У них были идеально подходящие руки, идеально подходящие губы, идеально подходящие тела, подходящие цвета рубашек, пристрастия в еде и кинематографе – трудно оторваться от того, кто заставляет ощущать тебя полноту жизни, но Курт как-то преодолел этот барьер и смог выкроить время для подачи документов в НИАДу.
А потом он пришел и сказал: «Я поступил в Нью-Йорк» - и у него была одна из таких блуждающих улыбок, от которых у Блейна кололо под ребрами. И Блейн ответил: «Я очень за тебя рад» - и он действительно был. И, несмотря на то, что социальный протокол был выполнен, Курт, ложась на его колени, продолжал чего-то ждать. К примеру, «я тоже собираюсь поступить, чтобы мы могли быть вместе». Ну или, «выходи за меня». Второго, кстати, ждал даже больше. Это было очевидно любому: они обязаны быть рядом всегда, - от какого-то другого исхода пахло ненормальностью. Курт прекрасно понимал, что тут уж ничего не попишешь: они созданы друг для друга, и обычно это заканчивается свадьбой, большой квартирой на Манхэттене, приемными детьми и собакой по кличке Джуди, - и он готов был тянуть на себе этот груз счастливой жизни. Курт, подставляя шею под поцелуи, думал о том, что вполне смирился бы с тем, что их помолвка прошла под аккомпанемент дешевой рекламы порошка.
Но Блейн не предложил ему пожениться. Блейн не предложил ему вместе переехать в Нью-Йорк.
Блейн помог ему собрать вещи, поехал с ним в аэропорт, тепло улыбался, пока они прощались, и только в последний момент, когда Курт отдавал на регистрации билет, его рука дрогнула.
«Почему ты не остановишь меня?» - спрашивает Курт. «Потому что я не хочу, чтобы ты о чем-то жалел», - Блейн закрывает глаза и опять улыбается. «Ты должен делать то, что хочешь. И сейчас ты хочешь лететь в Нью-Йорк».
Это не причина, это – отговорка.
Блейн может сказать: «Останься. Я хочу, чтобы ты остался», - и Курт остается, опускает на пол сумку, и тогда Блейн с силой притягивает его за шею, глубоко целует у всех на виду, и все завидуют им, потому что Курт выглядит слишком счастливым, как герой мелодрамы, в которой все хорошо закончилось. Блейн обнимает его за талию, прерывает поцелуй и очень тихо говорит в его губы: «Я люблю тебя».
Проблема в том, что Блейн не хочет, чтобы Курт оставался. И эту придуманную сцену никак нельзя поставить в фойе аэропорта, потому что один из исполнителей главных ролей не прочел текст.
И это, кстати, вторая тема, которую Курт освещает на своих семинарах. «Вам будет очень и очень плохо. С каждым новым днем будет становиться еще хуже. А человек, единственный человек, которому Вы захотите это рассказать, бросит Вас».
Ну, на самом деле, все было не так уж и драматично: в первое время они очень часто созванивались, списывались, и, с натяжкой, можно было сказать, что все по-старому. Курт рассказывал о том, что учиться в Академии трудно, но ему все нравится, и он говорил-говорил-говорил, потому что ему хотелось, чтобы Блейн все знал, и у него нервно дрожал голос, потому что Курт не видел его и не знал, как он реагирует. А ему нужно было видеть, как Блейн улыбается, глядя на него, как подпирает кулаком щеку, как облизывается, отпивая кофе. Курту нужны были визуальные подтверждения того, что все в порядке, что Курт в Нью-Йорке, а Блейн в Огайо, но это не изменило ровным счетом ничего.
И он слышал: «Я люблю тебя, Курт», - и тогда отпускало. Первый год эта схема работала.
Первым летом, когда они видятся, их поедает голод: Блейн оставляет на нем несколько укусов, обменивая их на длинные красные полосы на спине, и никак не может найти середину между мурлыканием бродвейских песенок с утра и звенящими от напряжения ариями по вечерам. Курт не спит по ночам и, когда Блейн закрывает глаза, укладывается на его живот и тихо рассказывает, как сильно любит его.
Курт не помнит, о чем поет Блейн, когда они в очередной раз расстаются. Он не помнит, что Блейн ему говорит. У него какие-то проблемы с легкими, он не может дышать, он сжимает челюсть и пытается плакать не так безутешно. Люди в самолете пытаются его успокоить, протягивают салфетки, предлагают помощь. Такое ощущение, что ему действительно как-то можно было помочь.
Осенью Хаммел пишет свой первый воображаемый бестселлер: «Секрет успеха: как выжить, услышав на улице песню, которую пел Ваш парень». Курт учится игнорировать музыку; главное - не вслушиваться в текст, не пытаться найти песню для Блейна, забыть о том, как волнующе он может тянуть низкие ноты, как от них ноет низ живота. Курт учится не думать о том, как у него затекает шея в ожидании поцелуев и размазанного по ней шепота о каком-нибудь мюзикле, как у него дрожат руки, когда он надевает бабочку, как он дергается, услышав на незнакомце духи Блейна.
Курт сокращает количество звонков, потому что единственное, о чем он может говорить, - как ему плохо без Блейна. Он переживает это каждую секунду, и ему никто не помогает. Он снова привыкает прятать руки в карманы, чтобы не мерзли, привыкает брать один кофе, привыкает не оборачиваться на чужой смех. Курту в одиночестве приходится справляться с тем, что в толпе он ищет взглядом Блейна, что он слышит его, что он чувствует его.
Курту в одиночестве приходится справляться с пониманием того, что действительно любит Блейна, и в этом больше нет ничего наносного: нет никаких блесток и розовых сердечек, - в его груди осталась очень больная любовь, которая скребется каждую ночь и просится наружу, чтобы потереться о ладонь своего возлюбленного. Курт боится звонить ему, но пишет много смсок. Это заканчивается тем, что Блейн звонит ему сам.
«Послушай, все это… Не заменяет тебя», - замолкает на несколько секунд, наверное, наблюдая, как пальцы сминают край кофты. «Смски не заменяют тебя. Прекрати это», - голос Блейна становится тише. «Просто прекрати».
Это отличный момент для страстного отрепетированного театрального монолога о любви. Подходящее время для нежной песни.
Идеальная пауза для того, чтобы произнести «Я люблю тебя. По-настоящему. Я люблю тебя».
Но Курт говорит: «Хорошо». Курт говорит: «Хорошо, я понимаю».
На самом деле, он ничего не понимает. Он прижимает ладони к глазам и закрывает лицо. Просто у него нет сил сказать: «Я запутался. Я люблю тебя, но уехал от тебя. А ты не остановил меня. Мне нужна помощь во всем этом». Курт всегда решает все сам и не впутывает в свои проблемы дорогих ему людей.
Он убирает отросшие волосы под обруч и запрокидывает голову. Это нелепо, но он ждет, что Блейн, как обычно, подойдет сзади, поцелует его и скажет, как это глупо – пытаться скрыть что-то от него, особенно эти повзрослевшие чувства, с которыми Курт сам не справляется.
Он сидит, запрокинув голову, и сталкивается с тем, что другие называют реальностью, но Курт Хаммел считает это разочарованием.
На девятнадцатый день рождения Блейн решает отпустить его. Блейну кажется, что он все делает правильно, когда звонит Курту и говорит: «Мы не можем так больше». Блейну также кажется, что он полностью понимает Курта, который не сможет ни с кем сойтись, пока на нем висят эти отношения. Блейну кажется, что Курту будет лучше с кем-нибудь другим, живущим в его городе.
И это расстраивает Курта куда больше, чем их разрыв. То, что Блейн не понимает, как нужен ему, как Курт любит его – именно это заставляет Курта вцепиться зубами в свою ладонь и молча рыдать, слушая, как Блейн, своим удивительным хрипловатым голосом, раздирает их на части.
После этого мэр Нью-Йорка делает личный звонок Курту и очень вежливо спрашивает его: «Мистер Хаммел, ну что это такое?.. Мы же заключали контракт, Курт. Вы должны сиять! Сиять! Бродвей сидит в потемках без Вашей энергии уже два месяца!», но Курт не находится, что сказать своему воображаемому собеседнику.
Курт Хаммел уделяет много внимания этому вопросу на своих мастер-классах, он говорит: «Однажды ты просыпаешься и понимаешь, что собираешься лежать под одеялом до Рождества. Собираешься ждать момента, когда можно будет написать письмо и попросить: «Пожалуйста, пусть он будет со мной». И пока ты лежишь в кровати, ты постепенно угасаешь. Это очень печально».
Пробы Курта выпали как раз на то время, когда от его крикливости в одежде, манерности поведения и внутренней энергетики остались лишь заметки в блоге Берри. Он шел на пробы, и он сделал там все, что смог сделать, имея в грудной клетке дыру размером с кулак.
Блейн не звонит и не спрашивает, как все прошло. Потому что Блейн – ублюдок.
-… Шесть, семь, восемь – и-и-и закончили на сегодня! Вы прекрасно поработали! Удачи завтра на премьере! – хореограф хлопает, и все поддерживают аплодисменты. Курт сжимает пальцы в замок: завтра он и его растянутая связка будут иметь честь танцевать и подпевать в кордебалете. Завтра будет еще хуже, чем сегодня. Не та вещь, которой хочется поаплодировать.
- Хаммел?.. Хаммел, подойди сюда! – Курт делает вопросительное движение рукой в воздухе, но все-таки подходит. – Хаммел, у тебя какие-то проблемы?
- У меня все прекрасно, - пожимает плечами и отирает пот со лба. – Что-то не так?
- За исключением того, что ты двигаешься, как эпилептик, все замечательно… - в разговоре возникает неловкая пауза, как будто хореограф хочет толкнуть ему наркотики, но на деле он всего лишь спрашивает: - Ты сможешь завтра? – приятно слышать в этом чуть больше утверждения, чем вопроса. - Есть замена, - мужчина скрещивает руки на груди и наклоняет набок голову.
- Я смогу, - тупая боль в ноге вторит этой фразе. – Я смогу.
- Хорошо. Хорошо… - хореограф кивает и протягивает ему ладонь. – Рад работать с тобой.
- Спасибо, - это действительно приятно, и губы Курта расходятся в улыбке, заставляющей улыбаться в ответ.
Курт сможет. Он ведь смог как-то прожить год без Блейна.
По сравнению с этой болью, все остальное кажется мелочью.
*
- До начала второго акта пять минут, - отточенные действия: взять обезболивающее, запить, отвернуть штанину, снять бинт, растереть мазь, заново перевязать колено, и, наконец, выдохнуть.
- Две минуты до выхода, - еще один акт. Надо просто дышать, не забывать дышать.
- Минута, - еще один акт. Еще целый акт можно надеяться увидеть его.
- Начали!
Курт, безусловно, испытывает какую-то ломку, понимая, что люди смотрят не только на него – они смотрят еще и на остальной кордебалет, а Курту не очень нравится делить внимание публики. С другой стороны, - вскидывая ногу, думает Курт, - он на Бродвее, почти поет, почти танцует, у него узкий блестящий костюм и слой грима на лице. Ему двадцать, и, в принципе, он неплохо справился с тем, что не получил главную роль. У него, наверное, еще есть время.
И он как-то примиряется с тем, во что превратилась его жизнь. Он танцует и автоматически что-то поет, протягивает руку партнерше, шире улыбается, поворачивается на носках и вытягивает вверх руки, завершая куплет. В этом, конечно, нет «особенной-энергетики-Курта-Хаммела», но в этом нет и драматического эмоционального эксгибиционизма на сцене. И ему кажется, что все закончится хорошо, что еще полчаса – и он опустится в холодную ванну, он очистится и сможет двигаться дальше.
Курт присаживается на колено, хлопая в ладони, и вот именно здесь, за минуту до конца песни, тело его подводит: он понимает, что не может подняться с пола, потому что у него свело судорогой ногу.
И дальше происходит эта постановочная встреча взглядами: по позвоночнику протягивают проволоку, Курт вскидывает голову от внезапной боли и видит Его. Блейн приподнимается с кресла и смотрит на то, как он, отыгрывая лицом все страдания Вертера, не может встать с пола.
К чертям жалость Блейна. К чертям самого Блейна, - Курт раздражается, потому что он все-таки приехал. Он приехал на мюзикл, на который его не звали, но не смог приехать к самому Курту, когда он умолял сделать это чуть ли не каждый вечер. Это очень бесит.
И совсем уж выводит его из равновесия то, что какая-то часть его сердца ликует и орет, заглушая музыку: «Он приехал! О боже мой, он действительно приехал!».
Курт улыбается и с легкостью поднимается вместе со всеми остальным балетом в нужный момент и очень грациозно встает в позицию, когда они допевают песню.
Блейн аплодирует ему. Зал поддерживает его аплодисменты.
Во рту появляется соленый привкус: то ли от пота, то ли от того, что любовь Курта Хаммела все-таки нашла выход наружу и разодрала в клочья его грудь.
*
- Привет, - подло здороваться со спины, потому что Курт совсем не ожидает встреч около гримерки, и он вздрагивает от звука этого голоса. Курт смутно надеется, что Блейн все-таки уйдет, что, может, он понимает, как сильно ранил его, и не будет обнажать эту рану.
- Привет, - конечно, руки подводят его, и возникает заминка с тем, чтобы открыть дверь и запереться изнутри.
Блейн подходит сзади, и его ладонь накрывает ладонь Курта, помогая отпереть гримерную.
- Устал? – надо поддерживать диалог, но сердце Курт вопит что-то невразумительное, упрашивая заткнуться и поцеловать Блейна. Потому что от одного прикосновения у Курта подкашиваются ноги. Потому что от одного звука его голоса у Курта перехватывает дыхание, а Курту хочется дышать.
«Дорогое сердце, но ведь он бросил меня!» - «Да какая разница!», - отвечает сердце. «Какая, к черту разница…». Блейн опирается плечом о стену, чуть поднимает подбородок для их специального поцелуя между ключицами и останавливает взгляд на губах Курта.
- Да… - приходится сглотнуть; в гримерной никого нет, потому что это постановочная сцена, и сценарий им благоволит: приглушенный свет, запах духов с ароматом зеленого чая – Курт присаживается на стол перед зеркалом, чтобы не видеть того, как превосходно они смотрятся в отражении.
- Ты был великолепен, - Блейн садится напротив его и кладет ладони на его колени, как будто не было ни этого года, ни расставания.
- Я… я не был, - порывисто выдыхает и закрывает глаза. – Я не был.
- Ты был, Курт. Ты всегда великолепен… – аккуратно дотрагивается до лодыжки и, мягко проводя ладонями, задирает штанину. – Я ведь говорил беречь себя… - глухое недовольство.
- Еще ты говорил, что любишь меня, - это уж совсем грязный прием, но Блейн отрывается от созерцания повязки и просовывает под бинт два пальца: бинт вдавливает отпечаток пальцев в кожу.
- Я люблю тебя, - Курту хочется его ударить, но приходится наблюдать со стороны, как его пальцы запутываются в темных волосах, уничтожая прическу, ведут от виска к подбородку и застывают на губах.
- Это неправда, - Блейн трется носом о ладонь и двигает пальцами под бинтом, ослабляя давление. Жалкая попытка убрать с ноги его руку заканчивается тем, что их ладони соединяются, и Блейн наклоняется к его ноге, оставляя на ней мелкие поцелуи. Это невероятно красиво: алые губы медленно тянутся от голени к колену, обхватывают конец бинта и тянут на себя, распуская белую ленту. Курт похож на балерину, которой развязывают пуанты, балерину, которая очень устала, но ее верный поклонник пришел облегчить ее страдания. – Пожалуйста… - Блейн упирается лбом в колено Курта и замирает. – Пожалуйста, прекрати… - в этом слишком много тоски, и Курту не хочется жалеть Блейна до тех пор, когда он не поднимает обезображенного болью лица. - …у тебя желтые глаза.
- Что? – сиплый смешок.
- У тебя желтые… - он не договаривает, потому что Блейн подрывается со стула, тянет его к себе и целует. И это здорово. И это ожидаемо. Это так, как должно быть: жадно, поддевая язык, прикусывая губы, ни на секунду не отрываясь друг от друга, с хриплым «Блейн» и таким же хриплым «Курт», - и заканчивается тем, что Курт обхватывает его за талию ногами и прижимается к его торсу, когда Блейн опускается рукой к его ягодицам и разрывает долгий поцелуй.
- Господи, я задохнусь сейчас… - Курт пытается вздохнуть, но поцелуй в шею больше похож на укус – он громко ахает и отводит лопатки, еще больше подставляясь, напрашиваясь на точно такой же синяк с другой стороны.
- Я люблю тебя, - получается очень театрально: губы в губы, Блейн придерживает ладонями его лицо и закрывает глаза. – Я люблю тебя, - Курт должен сказать «Ты ублюдок, Блейн!», потому что он репетировал эту фразу, потому что она настолько острая, что порежет Блейну щеку.
Но Курт думает о том, что у Блейна желтые глаза. Не темно-карие, как он считал, а желтые.
Если Курт ошибся с цветом глаз, может, он ошибся и в чем-то другом?..
- Зачем тогда?..
- О боже мой! - Блейн кусает его за подбородок и вжимается в пах. – Я люблю тебя! Когда ты любишь кого-то, ты отпускаешь его, даже если это приносит тебе боль! Потому что настоящая любовь никогда не бывает приятной! – Курт прикладывает ладонь к левой стороне груди Блейна.
- Здесь – больно? – он подается вперед бедрами, чтобы между ними не осталось пространства, чтобы Блейн не смог уйти от ответа.
- Больно, - легкое касание ртом груди; Курт обнимает его и очень тихо говорит:
- Мне было в тысячу раз больнее, - Блейн упирается руками позади него и почти впечатывает в стол.
- Так почему же ты не сказал мне? – они слишком тесно прижимаются друг к другу: нельзя скрыть, что у Курта дрожат колени, нельзя скрыть, что Блейн приоткрывает рот не для ссоры – для поцелуев, нельзя скрыть, что они хотят снова быть вместе.
«Для того, чтобы быть вместе, нужно просто не быть по одному», - это название заключительного семинара Курта, где он учит, как рассказывать другим людям о своих чувствах.
- Я хочу, чтобы ты был рядом, хорошо? - Блейн утыкается носом в его плечо, и его плечи подрагивают от смеха.
- Хорошо, - в поцелуе – облегчение, - хорошо-хорошо-хорошо…
- Хаммел! С дебютом тебя!.. – все смотрят на них. Ну и плевать.
Курт Хаммел признает, что совершил свою главную ошибку, позволив отпустить себя.