Сначала ты делаешь глупые вещи, потом ты много куришь.

@темы: моим фетишам найдут применение в рекламном бизнесе, Я хочу танцевать с тобой, Майкл, в позе 69, У меня есть отличная идея: давайте обкончаем друг другу лица!, Плачь плачь макэвой макэвой, Я завещаю это своим детям

---

Не звезды, милый Брут, а сами мы
Виновны в том, что сделались рабами.

Ш.

@темы: книги

---

Воскресная порнушка

В общем, я понял, что меня очень расстраивают перипетии фандома имени Майкла Фассбендера и Джеймса МакЭвоя, ибо вот они снимаются в разных фильмах, вот о них ходят разные грязные слухи, а мы тут сидим, ничего не пишем, лично я сильно страдаю и плачу, когда вижу фотки Фассбендера с Гослингом.
Поэтому я решил написать доместик флафф. Хейтеры - уходите, у меня сегодня своя вечеринка.

Казалось бы, глубже падать на дно некуда, ибо - доместик флафф по МакФасси.
Но вы мне не указ ;DDD I DO WHAT I WANT

И еще, почему это мой доместик флафф называется как фильм Хичкока?
А потому что отъебись.

Listen or download Alex Turner Stuck On The Puzzle for free on Prostopleer

Название: Вертиго
Автор: Entony Lashden
Бета: Hideaki
Фэндом: RPS
Персонажи: Майкл Фассбендер/Джеймс МакЭвой
Рейтинг: NC-17
Жанры: флафф, романс
Размер: мини
Предупреждения: хэдканон
Саммари: лето только начинается.

txt

На улице +27; воздух дрожит от жары, и от асфальта идет смог. Адски душно – начинаешь потеть, как только выходишь под солнце, и уже не стремишься загорать, а просто стараешься быстрее найти тень и бутылку холодной воды. Не хочется ни разговаривать, ни пить, ни есть, ни заниматься сексом; когда в Лондоне жарко, лучшее, что можно сделать, - запереться в квартире, насыпать в ванную льда и ждать, пока наступит осень.

В машине прохладно, пахнет кожаной обивкой и дорогим одеколоном.
Джеймс подставляет ладонь под холодную струю кондиционера и приоткрывает окно, чтобы выдохнуть дым. Он ничего не имеет против английского лета – аккуратно стряхивает пепел и поправляет солнцезащитные очки. Даже наоборот – оно ему нравится. Джеймс, конечно, не готов рассылать своим друзьям письма на дешевых почтовых открытках: «Ребята, чудесная погодка в Лондоне – приезжайте на выходные, полежим на крыше моего дома, обольемся из шланга», но в какой-нибудь приватной беседе он не преминул бы сказать, что у него много ожиданий насчет этого лета.
Это лето обещает быть просто отличным.

Сейчас только конец июня; небо очень высокое, с белыми прожилками редких облаков; Лондон еще хвастается зелеными зонами и белыми животами своих жительниц, лежащих на ровно подстриженной траве Гайд-парка.
Джеймс только недавно купил эту серую майку, да и от его бежевых теннисных туфель еще пахнет магазином. Через полчаса запах его новой одежды смешается с густым запахом двухдневного перелета, комнат для курения в трех аэропортах мира, невкусного виски и антибактериального геля для рук, и пока Джеймсу приходится мириться с тем, что его Hugo Boss не подходит к этому образу подростка. Выходя из дома, Джеймс никак не ожидал, что сегодня ему снова будет пятнадцать.

Ладони становятся влажными, и Джеймс трясет руками в воздухе. Люди, проходящие мимо, видят блестящую темно-синюю Альфа-Ромео и ее водителя – молодого мужчину в стильных дорогих очках, с зачесанными назад волосами и светлой незагорелой кожей. Джеймс же чувствует себя так, будто находится в час пик в переполненном автобусе, сжимает в руке три розы, купленные на последние карманные деньги, и боится опоздать на первое свидание после долгой разлуки.
Джеймс не мог выйти из дома часа два, хотя и знал, что может опоздать: даже понимая, что одежду скоро придется снимать, он не мог решить, что надеть, ведь, в конце концов, они встретятся после трех месяцев разлуки - Джеймс должен быть на высоте.

Первое время было проще: частые звонки, иногда разговоры по Скайпу, смски о съемках в качестве вестей с поля боя. К тому же, можно было без зазрения совести приходить в квартиру Майкла, укладываться на кровать, с которой еще не выветрился его запах, докуривать оставшиеся сигареты и допивать алкоголь. А потом Джеймсу стало его не хватать, и он заметил это слишком поздно, чтобы запретить себе скучать по Майклу.
Джеймс поймал себя на том, что придумывает, как они снова встретятся, как они снова поцелуются, как они снова займутся сексом – и в этом, собственно, не было бы ничего преступного, если бы после этого Джеймс уходил в душ мастурбировать и писал Майклу шутки вроде «Жаль, тебя не было рядом. Мы могли бы предложить эту сцену в режиссерскую версию “Стыда”». Но оноставался лежать в кровати и смотреть в потолок. Подобные фантазии не заводили Джеймса – скорее, это были прозаические мысли о том, что его жизнь без Майкла теряет какую-то важную составляющую, и Джеймс просто хочет ее вернуть обратно. От этого почти пахло романтикой и свечами в ванной комнате. От этого пахло плохо.

Скорее всего, Майкл останется в Лондоне до августа – теоретически, они смогут пробыть вместе целый месяц, а потом Джеймсу придется вспомнить о работе. Предвкушение этого месяца заставляет обкусывать губы и стучать по рулю.
Джеймсу нравится ждать Майкла, по крайней мере, сейчас, когда есть какие-то определенные временные рамки, на которые терпения Джеймса должно хватить. В животе болезненно тянет с самого утра: Джеймс не смог поесть, только выкурил две сигареты и залил их кофе. Он не то чтобы нервничает, скорее, не уверен, сможет ли вынести еще пару часов, если в последний момент Майкл напишет, что рейс задержали или что он решил остаться в другом городе, потому что кто-то ему сказал, что там есть отличный итальянский ресторан.
В этом, на самом деле, одна из самых больших проблем жизни Джеймса МакЭвоя: каждый раз, когда Майкл пишет ему время прилета и оставляет на автоответчике «Не забудь сигареты, пожалуйста, иначе я ограблю магазин», Джеймс думает о том, что однажды Майкл не скажет, когда его нужно встретить. Однажды Майкл не поднимет телефон. Однажды Майкл попросит вернуть ключи.
Джеймс – на три четверти страдающий подросток, в жизни которого все очень неопределенно и держится на недомолвках, и еще на одну четверть – тридцатипятилетний мужчина, который делает вид, что все так и задумано.

«Я приземлился. Сигареты. Пожалуйста», - Джеймс улыбается, открывает дверь, щелкает ключом и выходит под обжигающее солнце.
Раньше он не курил так много, а сейчас все чаще задается вопросом, стоит ли их очень относительная связь с Майклом рака легких, и почему-то не сразу может найти ответ. Сам Джеймс никогда бы не покупал по блоку Честерфилда и никогда бы не курил одну за одной, пуская дым в лицо собеседника, но с Майклом это кажется чем-то большим, чем мальчишеское баловство. С Майклом это целый ритуал: вместе идти в магазин, вместе выбирать сигареты, красть зажигалки, воровать из отелей пепельницы… Интересно, привез ли Майкл пепельницу с этих съемок?

Джеймс не особенно спешит заходить в здание аэропорта, потому что там ему придется слиться с толпой взволнованных людей, которые будут кричать у него над ухом «Хильди, сюда, дорогая!», а Джеймс будет стоять и злиться вроде как от того, что крик слишком громкий, но на самом деле потому, что будет завидовать. Может, ему тоже хочется поорать «Майкл, сюда, дорогой!», но это совсем не поможет их конспирации.
Двери бесшумно разъезжаются перед Джеймсом, и он приподнимает очки, чтобы посмотреть на табло. Направо, к нечетным воротам – протискивается между двумя хохочущими американками и встает поодаль от выхода.
Внутренний голос Джеймса, конечно, говорит ему, что нужно успокоиться, но, когда первый человек выходит из зоны контроля, Джеймс с силой стискивает запястье, стараясь не плюнуть этому человеку в лицо: «Какого черта ты не Майкл Фассбендер?!».
Довольно любопытно, что Майкл выходит третьим: он помогает какой-то девушке втащить чемодан на тележку и машет ей, закидывая на плечо собственную сумку. В смысле, Джеймс приготовился ждать его, а Майкл вышел третьим. Значит, спешил. Значит, тоже хочет быстрее увидеться.

Джеймс не окрикивает его, Джеймс смотрит на его усталое лицо, наполовину скрытое очками, на широкую белую футболку, свисающую с плеч, и скрещивает руки на груди, стараясь надавить на легкие, чтобы сделать вдох.
- Майкл…
Майкл точно не слышит его, но оборачивается и – сцена получается в лучших традициях семейных мелодрам – улыбается ему своей хищной улыбкой «Я нашел тебя, Джеймс МакЭвой». Они оба отлично вживаются в роли людей, не слишком торопящих события: Майкл не переходит на бег, стараясь добраться до Джеймса, а Джеймс не расставляет руки, чтобы обнять его.
- Привет, - очень важно держать дистанцию. Джеймс напомнил себе об этом раз пятнадцать за утро и все равно тянет руку к плечу Майкла, вроде бы для того, чтобы снять сумку и перевесить на себя, но только пальцы почему-то задерживаются на ключице, и Джеймс мягко проводит по коже.
- Я скучал, - Майкл как ни в чем ни бывало тянет за собой чемодан, уходя на шаг вперед, и оборачивается к Джеймсу: - Ты идешь?
- Нет, я никуда не иду, ты же сломал мой позвоночник. Мне нужно инвалидное кресло и поживее там!
Майкл смеется и запрокидывает голову, выходя на улицу.
- Далеко до машины?
- В том конце, - Джеймс машет рукой. – Почему сумка такая тяжелая?
- Я набросал в нее кирпичей для нашей загородной виллы… - Майкл ныряет в ряд автомобилей и быстро доходит до узкого прохода между огромным черным джипом и серебристой тойотой.
- Лучше бы ты…
- Помолчи.

Разогретый металл неприятно жжет кожу, но Джеймсу, по большому счету, глубоко плевать. Когда Майкл бросает на асфальт чемодан и стягивает с плеча Джеймса сумку, чтобы обнять его за талию и вжать в дверь чужой машины, единственное, о чем он может думать – ему не хватало этого. Ему не хватало Майкла.
Ладонь забирается под майку и нажимает между влажных от пота лопаток Джеймса, заставляя его выгнуться и подставить шею под узкие губы. И как-то так получается, что температура вдруг становится не плюс двадцать семь, а плюс пятьдесят, и пальцы уже вслепую шарят по животу Майкла и пытаются вырвать ремень из джинсов.
Майкл хрипло смеется ему в ухо и лижет шею: сильно надавливает под мочкой и спускается к кадыку, оставляя мокрую полосу, - Джеймс резко тянет его к себе, крепко обхватывая за плечи, и прижимается к нему, едва ли оставляя между ними пару миллиметров.
Ожидание поцелуя – Майкл трется носом о его подбородок и легко прикусывает челюсть, с удовольствием улыбаясь в ответ на хриплое «Ну давай».
Пальцы спускаются вниз по позвоночнику и опускают задранную майку – Майкл кладет ладони на бедра Джеймса и наклоняется к нему, скаля зубы.
- Я скучал.
- Я не виноват в этом, - Джеймс надавливает на его плечо, и Майкл послушно наваливается на него.
- Я так не думаю.
Вкусно; Майкл вкусный, его поцелуй вкусный – Джеймса пробивает озноб, когда Майкл дотрагивается до его губ и находит язык. Все так по-детски, почти как в первый раз: колени дрожат, по спине течет пот, и ладони неумело ищут, за что бы зацепиться, чтобы не упасть. Из-за Майкла кружится голова; Майкл – вертиго.
Они дышат друг в друга, наглатываясь воздуха, и жадно кусаются, пытаясь урвать побольше чужого тела. Майкл кусает губу до крови и тут же втягивает ее в рот, обводя языком; Майкл трется о пах Джеймса и вцепляется в его джинсы, пододвигая ближе; Майкл скалится и стонет в его ухо, когда Джеймс кладет ладонь на ширинку и давит.
- Нас могут увидеть, - говорит Джеймс, поглаживая джинсовую ткань. Майклу хочется ответить: «Ну и что», - и он даже открывает рот, чтобы сказать это, но в последний момент язык подводит и вместо английского выдает злой рык.
- Ладно, - отлипает от Джеймса и недовольно подбирает чемодан. – Ты прав.
- Я всегда прав, - лжет Джеймс и вешает сумку на плечо.
Майкл делает пару шагов в сторону тротуара – и Джеймс тянет его за откос джинсов, заставляя остановиться.
- Секунду.

Делать так, конечно, нельзя, но Джеймс все равно делает: он подходит к Майклу сзади, упирается лбом в его спину и просовывает руки под его майку, смыкая ладони на животе. По спине Майкла проходит судорога – Джеймс ласково гладит большими пальцами его пресс и сжимает зубы на ткани.
- Джеймс, ну…
- Уже идем, да, - трется лбом о спину и толкает вперед. – Налево сейчас.

До машины идти минут пять максимум, но Джеймсу кажется, что они сорок лет бродят по пустыне; они не разговаривают, не смотрят друг на друга, и только когда Джеймс открывает багажник, чтобы забросить сумку, Майкл позволяет себе перехватить его кисть и сжать запястье.
- Что? – Джеймс проворачивает руку, и Майкл разжимает ладонь, сплетая их пальцы.
- Ничего такого.
Они не могут сесть в машину, держась за руки, во-первых, потому что в Альфа-Ромео нет специального люка в форме сомкнутых ладоней, а во-вторых, потому что им обоим за тридцать, и так вести себя не пристало.
- Я чувствую себя подростком, - жалуется Майкл и отпускает Джеймса, чтобы тот открыл нагретую машину.
- Что мне сделать? Хочешь, я буду называть тебя «папочкой»?
- Отъебись, - у Майкла глубокий красивый смех.
Они усаживаются, Джеймс заводит машину и включает кондиционер, и только после этого Майкл выдыхает.
- Сними очки, - просит Джеймс и поворачивается к нему боком.
- Я выгляжу так, как будто умер на прошлой неделе, - Майкл устал; темные мешки под глазами, покрасневшие белки.
- Ты пробовал спать? Говорят, помогает.
- Джейми-бой, ты пробовал зарабатывать на своих советах? Может, разбогател, купил бы нам дом на побережье, где я быотдыхал после съемок?
Джеймс фыркает и протягивает к нему руку.
- Ты подстригся, - ведет по коротким волосам и оставляет ладонь на затылке, массируя шею. – Мне нравится.
- Я попросил стилиста подстричь так, чтобы тебе понравилось, - усмешка; Майкл пододвигается к нему ближе и аккуратно касается губами щеки.
Джеймс почему-то сжимает ладонь в кулак и напрягается; наверное, все из-за того, что поцелуи в щеки – это прошлый век, это слишком интимно, это не по-мужски. Наверное, все из-за того, что ему хочется оказаться под Майклом в ту же секунду, как он делает это.
Тысячи, тысячи причин.

Джеймс сглатывает и убирает руку, пытаясь вспомнить, как водить машину, и Майкл, довольно скалясь, откидывается на сиденье.
- Джеймс?.. – легкое касание локтя – пальцы спускаются вниз к запястью и тянут на себя кисть.
- Да?
МакЭвой бросает взгляд на свою руку, предательски подрагивающую на колене Майкла, - внутри резко становится холодно.
- Слушай, извини, я совсем… - Майкл изгибает бровь в ответ на все извинения и распрямляет ладонь Джеймса, прикасаясь к кольцу на безымянном пальце.
- Будем считать, это мой трофей, Джейми-бой, - снимает кольцо и надевает на свою руку. – Мне идет быть женатым? – Майкл криво улыбается и вытягивает руку на свет.
- Майкл?..
- Да прекрати, мелочи, - усмешка. – Лучше скажи, купил ли ты сигареты.
- В бардачке.

Просто как-то вылетело из головы: последнюю неделю он провел с Анной-Марией, и было совсем неприлично не носить рядом с ней обручальное кольцо. А потом… а потом Джеймс действительно забыл. Наверное, все дело в том, что он не рассматривает Майкла как измену институту брака. Может, он рассматривает его как альтернативу и потому забывает снимать кольцо. Как будто ходит из одной семьи в другую.
- Ты украл нам пепельницу?
Майкл глубоко затягивает и давится смешком.
- Две.
- Тебя посадят, - они смеются, и Джеймс выводит машину на шоссе.
*
Квартира Майкла создана для Майкла; когда там находится Джеймс, есть какое-то чувство незаполненности, пустоты и необжитости. Когда там появляется Майкл, квартира сразу обрастает разбросанной одеждой, раскрытыми журналами, бутылками, сигаретами, и при этом приобретает уют ирландского паба, где в одном углу пьют, а в другом молятся.
- Итак, наши варианты… - Майкл вываливает в корзину для грязного белья чемодан и упирается руками в раковину, становясь лицом к Джеймсу. – Вариант первый: я моюсь, выхожу и трахаю тебя. Вариант второй: я моюсь, ты за это время наливаешь нам виски, затягиваешь шторы, включаешь порно, я выхожу и трахаю тебя. Вариант третий: мы моемся вместе, я трахаю тебя, мы выходим, и я опять трахаю тебя.
- Разрывающий выбор.
- Жизнь вообще непростая штука, Джейми-бой.
Джеймс закусывает изнутри щеку, прислоняясь плечом к дверному косяку:
- Наверное, третий, - произносит он и стягивает майку.
- Молодой человек, вы только что выиграли миллион, - тянет Джеймса к себе за ремень, расстегивает ширинку и стаскивает джинсы с его бедер.
Майкл мягко целует его в плечо, просовывает ладонь под резинку белья, стягивая трусы вниз, и кладет пальцы поверх ягодиц, пока Джеймс сражается с его молнией, уткнувшись носом под челюсть.
Штаны падают, и Джеймс, посмеиваясь, тянет за край красных боксеров:
- Серьезно? Красные? – цоканье в ответ; Майкл быстро снимает белье, включает душ и подталкивает Джеймса под воду.
Шорох капель, разбивающихся о кафель.
- Выбирать было не из чего… - подносит мыло под воду и прижимается к спине Джеймса, намыливая его грудь.
- Поехал бы без белья, - между ягодицами приятно давит член, и Джеймс приподнимается на пальцах, потираясь о пах.
- Меня два раза досматривали в аэропорту… Это было бы домогательством, - опускает руку вниз живота и намыливает лобок Джеймса.
- Они искали у тебя в штанах оружие? И что, был такой счастливчик, которому удалось попробовать твою пушку? – рывок – Майкл прижимает Джеймса к стене и сводит его руки над головой.
- Иногда тебе стоит просто промолчать, - мыло падает на пол; Майкл разводит ягодицы Джеймса и дотрагивается до сжатого сфинктера.
- Иногда я просто не могу, - Джеймс прогибается, толкаясь на пальцы, и расслабляет мышцы, упершись лбом в замок из пальцев. – К примеру, мне очень хочется сказать: выеби меня, Майкл.
Фырканье – Майкл достает пальцы и кладет ладонь на член Джеймса, привлекая его к себе.

Секс с Майклом лучше онанизма – это понятно. Секс с Майклом лучше секса с женщиной – тоже очевидно. Секс с Майклом лучше многих вещей на свете. И даже не «многих», а «практически всех». Секс с Майклом лучше практически всех вещей на свете.
Майкл упирается мошонкой в его ягодицы, входя полностью, и Джеймсу приходится привстать, чтобы было удобнее; первое движение медленное, потому что Майкл все-таки трахает его без смазки, и Джеймс глубоко дышит, стараясь не закрываться. Ведет бедрами, меняя угол, и замирает, когда становится хорошо, по-настоящему хорошо. Майкл потягивается назад и сжимает ладонь на его члене, делая точно такое же плавное движение.
- Мне кажется, я кончу прямо сейчас, - Джеймс поворачивает голову и закусывает губу, когда Майкл толкается вперед.
- Терпение, друг мой, - ухмылка на пол-лица: Джеймс охает и набирает в рот воды от резкого движения.
Быстрые, рваные фрикции – Майкл запрокидывает голову, двигая только бедрами и рукой, и протяжно стонет, правда, Джеймс не слышит этого. Джеймс слышит, как гулко пульсирует его собственное сердце, он слышит свои странные незаконченные просьбы «Пожалуйста» и «Майкл, ну…», он чувствует, как член ноет в чужой ладони, чувствует, как Майкл прижимается губами к его шее и кусает его за ухо, проглатывая судорожное «Джейми».
Майкл крепко обхватывает Джеймса за талию и с силой вдавливает в себя, застывая в одной позе. Секунда тянется, пока они стоят так и Майкл не произносит:
- Я рад, что вернулся.
Джеймс открывает глаза и смотрит на их сжатые ладони, смотрит на длинные пальцы Майкла, смотрит на обтертое кольцо и выдыхает:
- Я тоже.
Майкл вытягивается, заходя еще глубже, и помогает Джеймсу кончить вместе с ним.

Джеймс делает шаг, пока Майкл обмывается, и поворачивается к нему лицом, изучая расслабленное тело.
- М-м-м? – тянется к открытому рту Джеймса и приобнимает его за плечи. – Поцелуи под дождем? – совсем легкий поцелуй, губы едва касаются губ - Джеймс как-то дурацки улыбается, пока Майкл на ощупь выключает воду, отыскивает полотенце и обтирает их обоих.
- Время для секса в миссионерской позе, - скручивает полотенце и легко ударяет по ягодицам Джеймса.
- А как же отдохнуть? – Джеймс смеется и выходит из ванной.
- Ну, ты можешь быть снизу. И отдыхать.

Они валятся на кровать, и Майкл тянется за пультом, включает телевизор и забрасывает ногу на Джеймса, лениво перебирая его волосы.
- …смотри, интервью с тобой.
На экране у Джеймса отросшая рыжая борода и баки, он рассуждает о Шекспире и широко открывает рот, когда смеется с шуток интервьюера.
- Ты спишь со мной только потому, что я знаменитость.
- Именно, - серьезно кивает Майкл и перемещается на кровати: ногами на место подушки, головой к телевизору. – Иди сюда, - хлопает по своему животу.
Джеймс усаживается на его пах и упирается руками в его плечи.
- Ты же не собираешься заниматься со мной сексом, пока я буду отвечать на вопросы о драматичности «Макбета»?
- Это часть плана, - Майкл хлопает его по прессу и перекладывает ладонь на грудь, дотрагиваясь до соска.
- Это нездорово, Майкл, - Джеймс наклоняется к нему, чтобы поцеловать, и выгибается, отставляя задницу.
- Не забудь: я украл для тебя две пепельницы, - касается его рта пальцами и оттягивает губу вниз, обмакивая фаланги в слюне.
- Даже ты не можешь трахаться через каждые пять минут.
Майкл скалит зубы и хлопает Джеймса по бедру, заставляя пододвинуться ближе. Просовывает руку между ног: пальцы обрисовывают круг на анусе и надавливают на растянутые мышцы, смазывая вход.
- А ты скажи мне что-нибудь сексуальное, - Майкл запрокидывает голову и смотрит, как Джеймс на экране сжимает ноги, сидя на диване, и подпирает подбородок кулаком. – Это же недавно записано было?..
- Да, а что? – выдох; Джеймс медленно опускается на Майкла, придавливая его член, и целует над кадыком.
- Вид у тебя такой… как будто у тебя давно не было хорошего секса, - смех. Джеймс ударяет Майкла по ноге и садится на ягодицы, устраиваясь на его ладони.
- Но вот ты здесь.
Майкл протягивает к нему ладонь и убирает с глаз челку.
- И у нас есть целый месяц.

Лето обещает быть очень долгим.

@темы: fiction

---

Моя любимая рубрика в этом дневнике - "это мой мальчик!"

@темы: Я хочу танцевать с тобой, Майкл, в позе 69, Плачь плачь макэвой макэвой, Я завещаю это своим детям

---

"Станция Речной вокзал —
Поезд дальше не идёт".
А меня блять не ебёт!
Я сюда блять и желал!

Мне как раз сюда и было надо!
Я живу как раз здесь, сука, рядом!
"Просьба", блять, "Освободить вагоны"!
Да ебу я на хуй вас, гондоны!

Молчи, бессмысленный народ,
Поденщик, раб нужды, забот,
Несносен мне твой ропот дерзкий!
Я блять поэт, творец искусства,
А вы — ничтожное говно!

М.Н.

@темы: книги, Я завещаю это своим детям

---

Оставить от поцелуев алые пятна, от прикосновений - кровавые полосы, от каждого слова, от каждой фразы оставить на тебе синяки.
Разодрать твою кожу, впиться в твое тело.
Забраться внутрь тебя, уснуть в тебе.

Я хочу спать под биение твоего сердца.

Я хочу душить тебя, я хочу видеть, как ты плачешь, я хочу слышать, как ты просишь прекратить.
Я хочу видеть, что тебе больно.
Очень.
Очень больно.

Я хочу приковать тебя, хочу услышать, как под металлом трещат твои кости, я хочу, чтобы ты царапал собственное горло, не находя воздуха в легких, я хочу, чтобы ты стал передо мной на колени, и я вдохнул в тебя жизнь.
Я хочу, чтобы ты был мной, дышал мной, чтобы ты уткнулся в мои колени, я хочу, чтобы ты пришел ко мне.

Я хочу, чтобы ты остался со мной.

Пожалуйста.
Чарльз.

\\

Мне так плохо, что я подумываю, а не закинуться ли пилюлями по настоянию Молко.

@темы: fiction

---

@темы: моим фетишам найдут применение в рекламном бизнесе, У меня есть отличная идея: давайте обкончаем друг другу лица!, Я завещаю это своим детям

---

Atonement

@темы: кино, Плачь плачь макэвой макэвой

---

Я боялся.

Я боялся, когда мы просыпались вместе и на моем плече оставалась тонкая ленточка ее запаха.
Я боялся, когда она вытягивалась под одеялом, прижималась лбом к моей щеке и целовала меня в шею.

От нее пахло марципаном и дешевыми сигаретами по тридцать центов, которые мы покупали на углу нашего дома. У нее были маленькие ладони, которые можно было прятать под майкой на моей груди, и острые ногти, которыми она вела по моим ребрам.
Она спала в широких хлопковых штанах и моей рубашке, просовывала стопы между моих колен и утыкалась носом в мой локоть.
У нее были светлые длинные волосы, прозрачные, голубые глаза, она подолгу сидела в ванной и забывала расчесываться.
Были все основания предполагать, что она русалка, и однажды она заставит меня прыгнуть в море, чтобы вернуться к ее родственникам.

И я не то чтобы был против.

Мне нравилось держать ее за руку, нравилось целовать ее между лопаток и смотреть, как от поцелуев на ее коже появляются мурашки. Мне нравилось быть с ней вместе, слушать ее смех, ходить с ней в кино.
Мне нравилось, когда она крепко обхватывала меня за талию и говорила под мой воротник: "Я люблю тебя".
Мне нравилось, что я мог отвечать тем же.

Она вся была спаянная из тонких золотых полосок, из неосязаемых и невидимых тонких звуков, придававшим ее походке собственных тон, сделана из белого атласа и кораллов мягкого красного оттенка.
Она была драгоценной.

И поэтому я боялся, что однажды ее могут украсть у меня.

**
"Воображаемая любовь: можно много писать.
И писать.
И писать.
И писать.
И не надо ходить на свидания.

@темы: тексты

---

Когда-то, когда Моро еще не был так очевидно в моей писанине и в моей жизни, мы с Хидеаки обсуждали, каково это, когда к твоим текстам рисуют. В то время - около полугода назад - я был райтером-девственницей, мне ничего не рисовали, да и вообще мое общение с людьми, которые читали мои тексты, сводилось к "Это круто!" - "Спасибо". Не то чтобы я сейчас ушел далеко от этой схемы беседы, но я стараюсь, правда.

Мы с Хидди вообще довольно часто треплем о том, что люди, которые умеют рисовать, они не от мира сего, ибо - ну какой талант в том, чтобы писать тексты? Ты берешь слова, складываешь их в предложения, и у тебя получаются рассказы.
Как из линий получаются рисунки для меня до сих пор большая загадка.

Я очень, очень, очень трепетно отношусь к артерам.

20.01.2013 в 13:39

Пишет  MadMoro:

Take me away please...

Иллюстрация к фанфику  Entony Lashden Skyfall. Сильва/Бонд. АУ. Бонду 16 лет. "Give up love"

Джеймс расправляет плечи и поворачивает голову вбок, еле слышно произнося?
- Забери меня отсюда. Тьяго, пожалуйста…

In my head
You tell me things you've never said
And I choose to forget
And take the good and leave the rest
Oh, the illusions getting old
And you don't answer when I call
I would have given you it all
The xx - Unfold

@темы: fiction

---

@темы: Харви весь такой распутный и доминантный, Плачь плачь макэвой макэвой

---

14.01.2013 в 18:28

Пишет  Дядя Вася Гомосек:

- господин Барщевский
- да, господин ведущий
- вы когда-нибудь снимались в гей-порно?
- нет, господин ведущий
- то есть вы никогда не отсасывали перед камерой двум здоровенным неграм, в то время как третий пытался засунуть хрустальную сову вам в задний проход?
- нет, господин ведущий
- ...знатоки, внимание на экран

@темы: Лашден, стыдоба-то какая, Не понятый чернью гей-дворецкий

---

Близнецов всем в ленту

Мой статистический анализ - это просто something that I USEEEEEED TO KNOOOOW

Seconds apart

+4

@темы: кино

---

Listen or download Somebody That I Used To Know for free on Prostopleer

@темы: Лашден, стыдоба-то какая, Подними индекс самоубийств своим вкладом, Не понятый чернью гей-дворецкий, Плачь плачь макэвой макэвой

---

Социальная психология для слабых

Я сделаю такой пост, потому что я очень зол, но если вдруг вы захотите узнать о чем-нибудь занятном из мира психологии - реквестируйте, мол, Антоша, а не написать ли тебе пост

Каузальная атрибуция - феномен межличностного восприятия, заключающийся в приписывании причин действию другого человека из-за нехватки информации.

Вообще, у теорий атрибуции длинная и долгая история со множеством фамилий, которые гаснут при первом же упоминании Джорджа Келли. В чем, собственно, его вклад? До Келли как таковой описанной теории атрибуции не существовало: было множество разрозненных теорий, которые зачастую держались на плаву за счет громких фамилий их создателей. Хайдеггер, к примеру, предложил теорию "наивного психолога", суть которой можно свести к одному очень банальному утверждению: люди понимают других людей или стремятся их постичь, обрабатывая информацию о поступках и мотивах этих поступков. Казалось бы, почему это вообще назвали теорией, но в шестидесятых выбирать особенно не приходилось.

взять и образовать себя

Чуть более успешными оказались Джонс и Дэвис, копнувшие глубже и давшие миру "теорию корреспондирующего выведения", или проще - теорию соответствующего вывода.
Эта теория уже была ближе к правде, хотя бы потому, что в ней была классификация (одна штука) и термин (одна штука), что, в общем, и давало повод называть эту теорию научной.
Основным понятием в теории соответствующего вывода является, как ни странно, корреспондирующий вывод.

Корреспондирующий вывод - это решение о том, что наблюдаемое поведение обусловлено личностными диспозициями (личностными склонностями :з)

Подобный вывод, по мнению Джонса и Дэвиса, строится на основании 5 предположениях:
1. свободно избираемое поведение более информативно, чем поведение под контролем
2. уникальное поведение дает больше информации о личных склонностях
3. социально желательное поведение дает мало информации о личностных диспозициях
4. более уверенный вывод можно построить о поведении, имеющем значимые последствия
5. более уверенный вывод можно построить о поведении, которое либо вредит нам, либо осуществляется в наших интересах.

Уже хорошо, но пока еще недостаточно, чтобы объяснить, откуда столько ошибок в восприятии чужого поведения.
На сцену выходит выпускник университета Огайо - Джорж Келли.
Собственно, Келли уже относительно известен своей книгой "Психология личностных конструктов", но он решает, что социальная психология недостаточно преклоняется перед ним, и он вводит сразу две вещи - теорию каузальной атрибуции и ковариационную модель.
Социальная психология завизжала: "О господи, это же Рождество!" - и притихла, ожидая дальнейшего инструктажа.

В ковариационной модели Келли рассматривает 2 случая по отношению к изменению и ложной интерпретации имеющейся информации:
1. достаточно широкое количество источников информации, по которым можно составить большое количество предположений
2. один источник или один случай поведения

На основе этого Келли выдвинул 3 типа атрибуций:
1. Личностная (причина приписывается человеку, совершающему действие)
2. Объектная (причина приписывается объекту, на который направлено действие)
3. Обстоятельственная (причина приписывается обстоятельствам)

Попытаемся вникнуть, насколько просто и гениально предложенное Келли:
У нас есть ситуация: некая моя одногруппница П опаздывает каждое утро на пары.

1. Личностная атрибуция: П - растяпа, соня, которая не может организовать свое время.
2. Объектная атрибуция: первая пара любого дня - неважный предмет в жизни П. Ей куда важнее поспать еще пять минуточек, чем прийти во время. Объект для П не значим.
3. Обстоятельственная: вчера, и позавчера, и два дня назад П смотрела все серии Супернатуралов, поэтому ей трудно просыпаться по утрам.

Безусловно, когда кто-то создал уже что-то очень удобное и талантливое, очень просто дополнять эту картину. Как дорисовывать линии на Поллоке.
Поэтому теория каузальной атрибуции Келли обросла дополнение в виде ошибок каузальной атрибуции:

1. фундаментальная ошибка каузальной атрибуции
тенденция недооценивать влияние ситуативных факторов и переоценивать влияние личностных факторов поведения
Причины этому могут быть следущими

- "фигура и фон": более четкое восприятие человека-фигуры и размытие обстоятельств-фона
- "выборочное забывание": тенденция более легко забывать ситуативные причины поведения по сравнению с личностными
- отсутствие источников: чем меньше возможностей наблюдать за человеком, тем больше приписывание ему поведению личностных диспозиций
- культурные факторы

Вслед за фундаментальной ошибкой мистером Россом были описаны следующие ошибки:
2. эффект ложного согласия
Тенденция воспринимать свое поведение как типичное и думать, что другие бы на твоем месте будет вести себя так же

3. недооценивание неравных возможностей ролевого поведения
Недооценивание факта, что нормы общения и социальные роли создают условия для разной самореализации

4. эффект действующий-наблюдатель
Когда человек находится в позиции "наблюдатель", он объясняет действия других людей личностным фактам и интерпретирует эти факты исходя из ситуации

5. большее доверие к фактам, чем к абстрактным примерам
К примеру, кто-то сказал нам, что Моника - великолепный оратор, но на прошлом семинаре она запиналась, глотала слова и читала с листа. Мы считаем, что нам солгали, и утверждаемся во мнении, что Моника на самом деле плоха в дискуссии, хотя, может быть, она просто разнервничалась из-за того, что модератор дискуссии - парень, в которого она влюблена с первого класса

@темы: книги, тексты, эта аналитика веселее, чем секс с мертвой проституткой

---

Я просто сделаю репост.
Ибо ОХУЕННО.

16.01.2013 в 22:29

Пишет  DevilWearsJeans:

я просто оставлю это тут

@темы: моим фетишам найдут применение в рекламном бизнесе

---

Я шел с перекрестка от парка налево - вдоль по узкой улице, захламленной брошенными велосипедами и клумбами с анютиными глазками. Театр реконструировали; рабочие проносили мимо меня куски скульптур, и один мужчина нес голову Аполлона - они планировали собрать по периметру входа греческих богов и сделать театр снова похожим на обиталище духа, вдохновения, а не дорогих платьев и пьяных женщин. Довольно пустая романтическая фантазия, из-за которой мне приходилось прижиматься спиной к побеленным стенам домов.

Она работала прямо напротив театра: помещение 15 на 15, огромное окно во всю стену со старыми перегородками, которые никто не красил со времен войны, узкий столик с кучей развернутых журналов и много-много книг на подоконнике, на полу, на шкафах.
Никакого электрического света - только естественное освещение; ей приходилось низко наклоняться над книгами и щелкать в воздухе пальцами, пытаясь ухватить конец невысказанной мысли.
Она носила простое белое платье с россыпью маков на подоле, элегантные очки и тонкий браслет из каких-то камней; она часто расхаживала от стене к стене, размахивая руками, разговаривая с собой.

Воздух был подернут патиной: золотистые отблески на ее светлой коже и осыпавшаяся медь на столе. Она никогда не смотрела за окно; она была целиком поглощена тем, что происходило в книгах, тем, что не могло произойти с ней самой, но по каким-то причинам происходило с другими людьми.
Она стучала по столу, призывая героев к тишине, хлопала в ладони, аплодируя хорошему пассажу.

Она не выходила на улицу, не общалась с друзьями, не ходила в кино или гости - ей было некогда. Ей уже исполнилось двадцать пять, и она чувствовала, что дальше ей будет становиться только больше и больше лет: восемнадцатилетнюю легкость уже не вернуть, она не сможет вернуться ни в 21 год, ни в 22. Разочарования будут расти, килограммы накапливаться, поэтому разумным было посвятить себя полностью делу, которое бы никогда не поставило ей в упрек то, что она не может больше быть спонтанной. Не может заставить себя не спать целую ночь. Не любит больше сладкие ликеры.
Она читала.

На ее глазах разбирали театр, но она не обращала на это никакого внимания. На улице могли бы появиться танки, кто-то мог бы покончить с собой, могла взорваться машина - и она бы осталась стоять над книгой, не находя ни секунды для того, чтобы отвлечься.

Они несли на постамент статую Аполлона, но нужно было достать ее.
Ее не трогали ни катастрофы, ни обвалы бирж и рынков, ни влюбленности, ни смерти.
Она была слишком далека от этого мира и слишком не озабочена его судьбой, как, впрочем, и все остальные, давно покинувшие эту планету, божества.

@темы: тексты

---

Майкл Фассбендер и Pitch Black Heist
Сдохни, Маклиан, ты, чокнутый гений с фетишистскими замашками

небесные прелести

@темы: кино, моим фетишам найдут применение в рекламном бизнесе, Лашден, стыдоба-то какая, Я хочу танцевать с тобой, Майкл, в позе 69, У меня есть отличная идея: давайте обкончаем друг другу лица!, Не понятый чернью гей-дворецкий, Плачь плачь макэвой макэвой

---

уже писал

Поднимаю это в предисловие, потому что как-то в комментах это теряется: я приношу небольшие кусочки в три-четыре страницы в среду и воскресенье, если у меня нет других дел и реальной жизни.

Да, и еще я пришел к выводу, что так как я выкладываю довольно часто и при этом жажду фидбека, трудно изголяться на комментарии.
Поэтому сделаем с вами следующее: если вы вдруг хотите обласкать меня лучиками любви, но не знаете, что написать мне по поводу проды, напишите мне что-нибудь о своей жизни.
К примеру, "читал текст, а сегодня, знаешь, сдавал экзамен, и преподаватель был похож на единорога с гомосексуальным опытом"

И это ночь с воскресенья на понедельник, и с вами снова мы - радио "Экзистенция". Радио "Экзистенция": страдай, сука, страдай.
Спонсоры нашего сегодняшнего выпуска Зигмунд Фрейд и Антон Лашден. Восхитительный альянс из эдипового комплекса, запрятанный в порнуху, и море страданий.


Брос, у меня впереди два трудняшных экзамена, это значит, что я не увижусь с вами до 24 числа.
26 у меня операция, после которой я буду слепым котенком еще три дня, олл ин олл, рассчитывать на многое не приходится.
Ведь у меня еще есть команда на фб, для которой я ничего не написал
Пожелайте мне удачи в бою, все дела.

Вообще, со мной случились Ассасинз крид, и мне тут сложно возвращаться в Бонда, но я делаю все, что могу, пацаны, все, что могу.
Название: Give up love
Автор: Entony Lashden
Бета: Hideaki
Фэндом: Skyfall
Персонажи: Рауль Сильва/Джеймс Бонд
Рейтинг: NC-17
Жанры: драма
Размер: миди
Статус: в процессе
Предупреждения: АУ. Бонду 16 лет. Все живы, но это не надолго.
Саммари: Джеймс - сын своего чудесного отца, а Рауль - друг семьи. Любопытно, что в наши дни входит в понятие "дружить". Теперь от этого остаются засосы.

Моя прекрасная девушка-мечта  aswallow сделала абсолютно потрясающий баннер.

Listen or download Eugene McGuinness Blue Jeans for free on Prostopleer

CH-1
CH-2

CH-3

Первое прикосновение совсем нерешительное: Тьяго будто сомневается, можно ли ему дотрагиваться до Джеймса. Кто знает, вдруг у подростков другие представления о том, как нужно просыпаться?
Только-только начинает светать; тяжелый серый свет косо падает на лицо Джеймса, и тот хмурится, портя детское выражение лица. Теперь в Джеймсе угадывается не юноша, а мужчина, которого Тьяго никогда не увидит: подбородок выступает вперед, брови сходятся на переносице, а уголок губ уходит вниз, обозначая недовольство.
Тьяго дотрагивается до его лба, разглаживая морщину, и, зажмурившись, утыкается носом в висок, втягивая запах. Пальцы скользят вниз по скуле и обводят линию челюсти; он улыбается как собственному достижению: подушечки колет отросшая за ночь щетина – можно называть Джеймса «мальчиком», но Джеймс уже вышел из возраста, когда играют с лошадками и шепелявят. В Джеймсе, который лежит рядом с ним, от мальчика остался какой-то отголосок ранимости, тонкости, чувствительности, спрятанный так глубоко, что увидеть это можно только на рассвете; в Джеймсе от ребенка – незащищенность, необходимость в ком-то, кто сможет о нем позаботиться.
Тьяго наклоняется к нему, дует на кожу и проводит пальцами по шее.

Щекотно – Джеймс со стоном вытягивается на кровати, уходя от легкого поглаживания по шее, и крепче прижимается к Тьяго, обнимая за бок.
- Который час? – голос со сна хриплый; Джеймс поднимает носом голову Тьяго и дотрагивается губами повыше кадыка.
- Еще можно спать, - губы растягиваются в довольной улыбке, и Тьяго переворачивается на бок, зажимая между коленями ногу Джеймса.
- Зачем тогда вы меня разбудили? – зевает и наконец открывает глаза: Тьяго проводит костяшками по щеке Джеймса и оттягивает большим пальцем его нижнюю губу.
- Я не хотел, - очерчивает линию рта и, шире приоткрыв глаза, наблюдает за тем, как Джеймс мягко берет в рот палец.
- Принесете мне завтрак в постель? – сонно улыбается, отпуская ладонь Тьяго, и лениво стягивает с него покрывало.
- Для завтрака в постель нужно сделать что-нибудь посущественнее, чем проспать в моей кровати всю ночь. Вдруг я надеялся, что ты будешь ко мне приставать… - смешок.
- «Вдруг»? – аккуратно поднимает край майки Тьяго, обнажая живот, и прикладывает пальцы к выпирающей косточке. Кожа теплая, а между резинкой штанов и пальцами Джеймса она совсем горячая; Тьяго выдыхает, прикрыв глаза, и укладывается на спину. – Можно, да? – привстает на локте и трется носом о щеку, упираясь рукой в живот Тьяго.
Он еще хочет спать; волосы взъерошены, и во всем нем сквозят теплота и уют одеяла и мягкой подушки – нужно затащить Джеймса под себя и спрятать его в маленькой тюрьме из тела Тьяго и матраса.
- Смотря что ты собираешься делать, - сгибает колени и сжимает голени по бокам Джеймса, когда тот пересаживается между его ног. Джеймс потягивается и ведет плечами – взгляд более осмысленный, в глазах появляется влажный блеск.
- Трогать, - ладонь скользит вверх по животу и поднимает до груди майку.
- Все такое же, как и у тебя, - мышцы напрягаются, и Джеймс обводит квадрат пресса. Хочется снять брюки и потереться голой кожей о Тьяго – в паху становится тяжело.
- Неправда.
- Говорю тебе, - Тьяго тянет за откос его штанов и приспускает брюки на бедра, открывая дорожку тонких светлых волос. Джеймс становится на колени и прогибается в спине, нависая над ним; получается почти синхронно: Джеймс ведет ладонью от груди к паху, и пальцы Тьяго, надавливая на кожу, двигаются от пупка к шее.

Стон вырывается непроизвольно – Джеймс даже не успевает понять, что это он приседает на ягодицы, сжимает колени, усиливая давление на ноющий член, и, открыв рот, замирает, подставляясь под ладонь.
Майка до локтя закрывает руку Тьяго, и поэтому Джеймс кажется его продолжением: как будто между ними нет ни одного лишнего сантиметра, как будто там, где заканчивается его ладонь, начинается Джеймс. Тьяго медленно касается косточки и задерживает два пальца в ямке между ключицами.
- Ты сейчас задохнешься, - ведет подушечками к плечу, и Джеймс, послушно выгнув шею, надавливает языком на щеку, желая уйти куда-нибудь от тягостного напряжения внутри.
- Я сейчас задохнусь…
- Открой глаза, - он говорит слишком тихо для человека, который знает, что делать дальше.
Джеймс с трудом сглатывает и заставляет себя взглянуть на него. Джеймс смотрит, как его собственная рука сжимает бок Тьяго, смотрит, как быстро поднимается от вдохов его плоский живот, Джеймс смотрит в его темные глаза и облизывается, когда видит, что Тьяго приоткрывает рот от его прикосновений.
Он пододвигается ближе к Тьяго и, переставив ноги, упирается бедрами в его пах.

Хочется сделать толчок вперед и податься назад, чтобы прошло тянущее ощущение под членом, и Джеймс неловко ерзает на месте, не зная, куда деться.
- Прекратите улыбаться, - усмешка – Тьяго поднимается с подушки, сводя руки в замок за его спиной.
- В такой позе классно заниматься сексом, - отводит прядь и касается языком уха Джеймса. В ответ - не согласие, скорее, нечто среднее между шипением и умоляющим «Ну хватит».
- Вы думаете о том, чтобы трахнуть меня?.. – Джеймс прикусывает его шею и ласково зализывает укус, приподнимаясь вверх на коленях Тьяго.
- Иногда, - крепче обнимает за талию и опускает на бедра, помогая потереться о собственный член.
- Врете, - Джеймс насмешливо изгибает бровь и в тот же момент охает: Тьяго спускает ладони на ягодицы и приподнимает его, задавая темп.
- Ладно, хорошо, постоянно, - они оба улыбаются, и Тьяго тянется к нему, чтобы поцеловать.

Получается по-подростковому неловко: Джеймс торопится, потому что у него все саднит и он еще не умеет получать удовольствие от ожидания - ему хочется закончить побыстрее и упасть на спину, сведя ноги. Ощущений слишком много: Тьяго целует его в угол рта и спускается вниз по шее; накрывает ладонью его пах и обхватывает член через ткань, надавливая у основания; шепчет что-то неразборчивое в ключицы - Джеймс выхватывает только обрывок «…хороший мальчик» и закусывает губы, боясь застонать слишком громко.
О стонах волноваться нечего – он всхлипывает и издает какой-то звук, похожий на просьбу помочь, и прогибается в спине, пуская Тьяго ниже. Тот задерживает руку между бедер Джеймса и резко ведет вверх, прижимая головку к паху, и, довольно улыбаясь, касается губ Джеймса, проглатывая долгий низкий стон.

Сразу же становится очень пусто, и наваливается чуть ли не тоска от того, что все так быстро закончилось. Нельзя же обвинить Тьяго в том, что он помог, - Джеймс кусает щеку изнутри и, приоткрыв рот, делает несколько быстрых вдохов. Ноги еще дрожат, но ощущение, будто ему нужно что-то внутри, пропало. Без этого чувства странно.
Джеймс упирается лбом в его шею и обхватывает за спину, пытаясь отдышаться.
- …это было хорошо, - Тьяго растирает напряженные лопатки и вытягивает из-под его тела свою руку. Не стесняется и только шире открывает рот, когда Джеймс, водя ладонью по его груди, поднимает голову, чтобы посмотреть, как он облизывает пальцы.
- И что, вкусно?
Тьяго смеется и подбирает языком нитку.
- Хочешь попробовать?
Джеймс неуверенно тянется к его руке, но Тьяго кладет палец поверх губ и поворачивает его лицом к себе.
- Это не так делается, - поцелуй получается пошлым, с глухим причмокиванием, и Джеймс почти не участвует в нем: сидит неподвижно, подставившись под его рот, и глотает, когда Тьяго делится с ним слюной.
Непривычный вкус – солоно с тонким оттенком мускуса; Джеймс отрывается от Тьяго и задумчиво наклоняет голову набок.
- Я хочу… - ладонь плавно сползает с грудной клетки на живот.
- Не сегодня, - ловит руку Джеймса и сплетает их пальцы в замок.
- Но мне интересно, - в голосе какое-то ребяческое недовольство и обида. – Тьяго… - Джеймс растягивает гласные и отклоняется назад, чтобы прищурится и, томно надув губы, повторить: - Тьяго, пожалуйста…
- Нет, - тянет за ворот майки и прикусывает припухшую нижнюю губу. – Иди к себе в комнату, - свистящий шепот ласкает шею. – Еще часа два можешь поспать…
Джеймс толкает его в плечо, и Тьяго, поддаваясь, падает на спину, скручивает в узел низ его майки и опускает на себя.
- Или можешь остаться у меня.

Джеймс прижимает язык к зубам и тихо рычит, укладываясь под руку Тьяго.
- …спасибо.
- За что? – переворачивается на бок и натягивает одеяло, накрывая плечи Джеймса.
- Ну, что… - трется носом о грудную клетку и бормочет что-то в подушку.
- Что подрочил тебе? Обращайся, - Тьяго скалится и хлопает его по щеке. Тягучая улыбка – Джеймс теснее прижимается и тихо говорит куда-то под ухо:
- Нам нужно какое-нибудь слово. Не могу же я таскаться за вами и во всеуслышание просить «Потрогайте меня, Тьяго»…
- А ведь звучит совсем неплохо…
Джеймс зажмуривается и кривит губы.
- Ладно, - Тьяго аккуратно дотрагивается губами до его век и спускается ко рту. – Лолита. Ло-ли-та, - смешок.
- Вам нравятся маленькие девочки.
- Мне нравишься ты, Джеймс.

Джеймс замирает в его объятьях и поджимает ноги.
- Теперь я спокоен на ваш счет. Если бы я вам не нравился, это было бы безумие какое-то…
*
В следующий раз Джеймс просыпается от того, что в кровати становится холодно; ведет рукой – и не встречает сопротивления. Тьяго уже поднялся, и на его месте, свернувшись в клубок, лежит хаунд.
- …как тебе не стыдно? – лениво чешет собаку за ухом, и Рэккер прячет морду между лапами.
«А как не стыдно тебе, Джеймс?»

Джеймс испытывает много противоречивых чувству, но почему-то никак не стыд.
Поднимается с кровати, заправляет майку в штаны, пряча пятно, и медленно нажимает на ручку двери, стараясь не шуметь.
К примеру, он радуется, и ему с большим трудом удается подавить улыбку, когда он видит Монику, апатично рассматривающую газету. Джеймс радуется тому, что в этом доме есть человек, который хочет быть рядом с ним и который ищет его компании. Джеймс радуется тому, что нужен кому-то.
- Доброе утро, мам, - Моника подставляет щеку и приподнимает ладонь, касаясь локтя сына.
- Доброе, Джеймс, - у нее опухшие глаза, как будто она долго плакала, и потрескавшиеся губы, испещренные лоскутками красной содранной кожи. – Джейми, нужно сходить к Кинкейду – он недавно подстрелил оленя, просил забрать кусок дичи…

Моника не любит мясо, и, вполне вероятно, именно поэтому она отводит взгляд от Джеймса, стараясь смотреть куда-то в сторону.
- Я подожду Тьяго. На машине быстрее бу… - Моника поджимает губы, будто услышав непристойность, и скрещивает руки на груди.
- Джейми, думаю, Кинкейд не особенно будет рад гостям… Ты же знаешь, он не любит чужих.
- Но…

Впервые на памяти Джеймса Моника выглядит суровой матерью: ладонь поднята в воздухе, на щеках – болезненный румянец, грудь резко вздымается от коротких вздохов.
- Джеймс, прошу тебя!
- Ты пытаешься отослать меня из дома, - изумленно поднимает брови и от неожиданности приоткрывает рот. – Мама, что происходит?
Плохая актриса не выдерживает позы и ломает сцену сдавленным всхлипом: из статуи героини Моника превращается в поникшую женщину, обнимающую себя за плечи.
- Джеймс, неужели так трудно меня услышать? – она вздрагивает и резко поворачивается к нему, наклоняя голову набок, как птица. – Я хочу, чтобы ты оделся и забрал мясо. Ты не можешь выполнить мою просьбу, Джеймс? – голос срывается на шепот, и она, приложив ладонь ко рту, снова повторяет: - Не можешь выполнить мою просьбу…
Глаза Моники бегают из угла в угол; сама она, настороженно прислушавшись, поднимается с кресла, переходит к стене и упирается спиной в твердую кладку, как будто стараясь обезопасить себя.
- Джеймс, будь хорошим мальчиком… Будь хорошим мальчиком.
- Мама…
Она смотрит мимо него, и ее хищная рука, огладив шею, сжимается в кулак на ключицах.

Моника делает шаг вперед и сгибается, открыв рот.
Узкое черное платье обтягивает ее спину как вторая кожа, когда она наклоняется; Джеймс с испугом смотрит, как изо рта Моники тянется нитка слюны; она подхватывает ладонью прозрачную каплю и неловко пытается вытереться.
Моника хрипит, и из ее горла вырывается какой-то булькающий звук.
- Мама…
Она прогибается в спине и, неудачно качнувшись, выдавливает из себя желтую кашицу, которая с отвратительным шлепком падает на пол.

Монику тошнит.
И тошнит не так, как должно тошнить женщин ее положения: в одиночестве, в собственной комнате, чтобы никто не услышал и не увидел, - Моника тошнит как собаку, которая просто не может совладать с собой и отойти в угол. Она вся дрожит, и не хватает только низкого, жалобного скулежа, чтобы поверить, что Моника беспомощна так же, как и отравившийся пес.
- …папа! – Джеймс резко срывается с места и кричит наверх. – Папа!
- Я занят, Джеймс!
- Но папа!..
- Не мешай мне! – голос приглушен дверью, но даже так Джеймс слышит раздражение и злобу в тоне отца.
Моника упирается рукой в пол, высовывает язык, выплевывая последнюю порцию жижи, и застывает, будто обдумывая то, что произошло. Она начинает плакать бесшумно, не надеясь вызвать жалость; она плачет скорее от безысходности, от непонимания того, что нужно делать дальше.
- Мама… - Джеймс присаживается рядом с ней, и нос забивает противный кислый запах.
- Джеймс, уходи к Кинкейду, хорошо? – у нее трясутся плечи и клацают зубы. – Без Тьяго, хорошо? Иди сам, понял?..
- Давай я помогу тебе, мама, - Джеймс тянется к ней, чтобы приподнять за талию, но Моника безучастно закрывает глаза.
- Ты не можешь.

Эту сцену не так просто будет выбросить из головы: Джеймс отходит от нее к лестнице, чувствуя в этой женщине не свою мать, а какого-то постороннего человека, и испытывает острое желание вымыть руки. Моника, которая всю жизнь была для Джеймса святыней, размазывает по полу собственную рвоту и безутешно рыдает.
Джеймсу не хочется ее утешить.
Ему хочется убежать как можно дальше.

На лестнице еще слышны ее всхлипы, и Джеймс чувствует себя предателем, трусом, который вызвался добровольцем в армию, сражающуюся за Монику, и позорно бежал после первого боя.
Моника кончается вот уже несколько месяцев, но они с отцом считают за лучшее не обращать на это внимания: она может справиться с этим сама, - Джеймс прижимается лопатками к стене и закрывает рот ладонью, боясь закричать. Его мать тошнит внизу – и он действительно думает, что стоит оставить ее одну? Стоит пойти переодеваться, чтобы под пустым предлогом выскользнуть из дома?
- …и что ты мне предлагаешь? Нет, скажи мне! Я отдал этой стране двадцать лет! Двадцать лет, Тьяго! - из-под двери отцовского кабинета на пол коридора сочится тень.
- Зачем ты рассказываешь это мне? – Тьяго делает шаг, и под его ногой скрипит половица, как будто угрожая отцу.
- Я не предатель, Тьяго! Я не… - конец фразы глухой; Джеймс закусывает палец и осторожно проходит в свою комнату, стараясь не шуметь.

От зубов на коже остается след – Джеймс с каким-то тупым непониманием разглядывает свою руку, пытаясь не слушать, как в конце коридора его отец рыдает, уткнувшись в плечо Тьяго. Джеймс не хочет думать о том, что они обнимаются, не хочет думать о том, что его отец, символ стойкости и терпеливости, зло хрипит: «Я не предатель».
День только начался, а у Джеймса уже закончились силы.

Он бестолково поднимается с кровати, идет к окну, стоит там несколько секунд и, вспомнив, зачем пришел, открывает шкаф. Какое-то смутное разочарование, когда он видит там не шубы и пальто, а узкие полки, набитые шерстяной одеждой; ведь был шанс, что за мехами находится Нарния, и он может спрятаться от всех своих проблем внутри платяного шкафа.
Джеймс натягивает свитер и долго не просовывает голову через ворот, наслаждаясь темнотой.
- …позвони ей, Тьяго. Пожалуйста, она всегда тебя слушает, - отец не заботится о том, чтобы говорить тихо. Может, он нарочно повышает голос, чтобы придать уверенности своим словам. Может, он не в состоянии себя контролировать.
- Эндрю, вам нужно уезжать.
Джеймс не видит, но знает, что ладонь Тьяго нажимает на спину отца, заставляя его расслабить мышцы.
- Возьми Монику и Джеймса – и уезжайте, - фраза уходит куда-то в пол; Тьяго наверняка смотрит под ноги и замечает сжатый кулак отца: побелевшие костяшки, растирающие штанину.
- Я не предатель, Тьяго. Я не хочу убегать.
Гольфы плотно обтягиваю лодыжку – Джеймс поправляет резинку под коленом и отряхивает невидимую соринку с темно-синего хлопка.
- Эндрю, дело ведь не в твоей гордости… - отец отшатывается от Тьяго и быстро пересекает комнату, останавливается у стеллажа с книгами, думая, наверное, что позолоченные корешки смогут его защитить.
Джеймс обтягивает килт, застегивает ремень и оправляет плиссированные складки.
- Двадцать лет, Тьяго! Двадцать лет! Ты уверен, что…
- Нет, документов не было. Мне ничего не передали. Господи, уезжайте без паспортов!.. Эндрю, ты зря надеешься, что она придет к тебе с извинениями: она ни перед кем не извиняется. Ты бессмысленно тянешь время!..

Джеймс щелкает пальцами, подзывая собаку, и выглядывает из комнаты: в коридоре пусто; три шага обратно к лестнице – и он снова останавливается у двери.
- …позвони ей. Свяжись с ней. Нельзя ведь так просто… Нельзя… - у отца надрывный, ломаный шепот.
- Эндрю, - сожаление и долгая низкая нота беспомощности в последующей фразе: - Я ничего не могу тебе гарантировать, - Тьяго тянет за ручку двери, и Джеймс не успевает уйти. Они смотрят друг на друга долю секунды – мужчина приподнимает брови и протягивает ладонь, чтобы коснуться Джеймса, но тот, опомнившись, быстро спускается по лестнице.

Он выбегает из дома, и Рэккер, довольно гавкая, бежит по следам хозяина.
Джеймсу не нужна ладонь Тьяго после того, как она прикасалась к его отцу.
*
Кинкейду было около сорока, и с того самого момента, как он научился говорить, он стал говорить о Шотландии. Джеймс помнил его огромным великаном, обмотанным клетчатой тканью, из недр которой шел звучный бас; Кинкейд почти заслонял небо, когда Джеймсу было пять лет, и с тех пор то ли небо стало больше, то ли Кинкейд меньше, но из-за его лохматых волос стали показываться серые облака.
Кинкейд не особенно любил свою жену и не очень жаловал своих детей, потому что его второй половинкой была Шотландия с ее трудным характером и изменчивой погодой, с неровным ландшафтом и скверной землей. Все остальное в его жизни было для того, чтобы как-то занять себя в те моменты, когда он не мог находиться в непосредственной близости к своей возлюбленной.
Это было почти дико. Дико, нелепо, безумно – и каждый раз, вспоминая о Кинкейде, Джеймс испытывал зависть и ревность.

Большую часть года Кинкейд проводил в сторожке, заботливо укутанной лесом со всех сторон, общался в лучшем случае с радиоприемником и каким-нибудь проверенным собеседником вроде Роберта Бернса, носил килт, играл на волынке и разговаривал на шотландском.
Люди, подобные ему, вымирали, начиная с восемнадцатого века, и Джеймсу было непонятно, как Кинкейду не одиноко быть последним из своего вида.

От чертополоха остается длинная белая полоса на ноге – Джеймс шикает, выше натягивает гольфы и отгоняет собаку, пачкающую килт грязными лапами.
Чем выше в горы – тем больше злости. Его не расстраивает необходимость уехать отсюда: он готов рвануть на первом поезде, на любой попутке, только бы больше не просыпаться в отсыревшей постели – к чертям всю Шотландию! Его огорчает Тьяго; он огорчает Джеймса слишком сильно и заставляет подниматься все выше в горы, все быстрее и быстрее, чтобы убежать от этого позора как можно дальше.
Тьяго до сих пор любит его отца – это было понятно даже идиоту. Все эти «Я должен ему помочь», «Я пришел, чтобы спасти вас» - Тьяго пришел не к ним, Тьяго пришел к Эндрю.

Нога съезжает по глине – Джеймс чертыхается и взмахивает руками, пытаясь удержать равновесие.
- Стой или я буду стрелять! - скрип двери – из щелки показывается широкое дуло обреза.
- Кинкейд!.. – Джеймс замирает, припав к земле, и тянет пса за холку. – Ты лишаешь Бондов наследника!
- А, Джеймс! – добродушный смех. – Почему ты говоришь со мной на английском? Своего языка нет, что ли?
- Он у меня отнялся… - поднимается с колена и отряхивает ладони.
- Знаешь, если бы не килт, я бы уже прострелил тебе плечо! – Кинкейд хлопает его по спине и пропускает внутрь дома.
- Я знаю. Все было продумано…
- Что-то ты слишком бледный для человека, у которого все было продумано, - мужчина ставит стул для Джеймса и садится напротив.
- Я думал, мама предупредила, - осторожно присаживается и привычно кладет руку на загривок пса, почесывая его за ухом, - что я приду.
- Мама?.. – брови сходятся на переносице. – Моника, в смысле? Меня? Джеймс, тебе, может, воздуха не хватает? Единственная фраза, которую мне Моника сказала за все эти годы, была «Bonjour» или как-то так…

Пальцы сжимают клок шерсти – Рэккер обиженно скулит под рукой Джеймса.
- Мама сказала, что вы подстрелили оленя и мне нужно прийти за дичью.
Кинкейд округляет глаза и тянется за кружкой.
- Джеймс, ты сам посуди: если бы я кого и подстрелил, позвал бы я за куском мяса хозяйского сына? Ты бы надвое переломился, пока нес его! Да и не сезон охоты сейчас… - встает из-за стола и ворочает поленья в камине. – Что у вас там дома? – глухо, будто говорит под воротник.
Джеймс смотрит в одну точку и втягивает нижнюю губу, глядя, как искры исчезают в дымоходе.
- Ничего.
- Может, им с твоим отцом поговорить надо? Ну знаешь, у жен обычно не получается тихо разговаривать, вот она и прислала тебя ко мне…
- Нет, ладно, - резко поднимается со стула и почти подбегает к двери. – Я же не могу здесь сидеть и ждать, пока они там что-то решают.
- Возможно, - Кинкейд качает головой и надавливает рукой на дверь, закрывая ее. – Но, возможно, Моника именно этого и хотела?
- Почему тогда она не сказала об этом мне? Я не ребенок, чтобы она все за меня решала! – Джеймс поднимает на него глаза и закусывает щеку: Джеймсу хочется причинить боль кому-нибудь другому, но он может сделать больно только себе. Во рту – солоно.
- Она твоя мать. Она знает, что для тебя лучше.
- Вы в это верите? Вы правда считаете, что лгать мне – это лучший вариант? – слишком много яда в словах. Этот вопрос предназначается не Кинкейду – это вопрос для Тьяго, но Джеймсу еще нужно прорепетировать эту сцену, нужно научиться поднимать интонацию и повышать голос, чтобы выглядеть убедительно, выразить свою обиду. Не столько на маму – слишком свежее впечатление о ее беспомощности: обвинять ее низко, недостойно, - Джеймс хочет обвинять Тьяго, он хочет отвесить ему оплеуху. Претензии Джеймса совсем не к своим родителям.

- Джеймс… - Кинкейд кладет на его плечо руку, но тот тут же сбрасывает ладонь и щерится.
- Выпустите меня. Выпустите! – собака лает, услышав высокую ноту, и рычит, припадая на передние лапы.
- Джеймс!
- Ну пожалуйста! – удар по двери. – Почему все вокруг считают, что знают, как мне лучше поступить?! Я уже достаточно взрослый, черт подери! – на шее вздувается вена, зубы клацают от напряжения.

Кинкейд не скажет ему сейчас, и существует вероятность, что Джеймс никогда не узнает этого впоследствии: когда люди переживают, они стараются оградить других от своих проблем. Да и услышал бы его Джеймс, скажи он это? Ему важно скрестить руки на груди, оскалить зубы и показать, что он может отвечать за себя сам. Джеймсу необходимо показать, что ему никто не нужен.
Ни мама. Ни отец.
Ни Тьяго. Особенно ему не нужен Тьяго.

- Давай так, - Кинкейд выдыхает и стучит пальцами по двери, - одна чашка чая – и ты уходишь.
- Ладно, - плечи опускаются, как будто он расходовал всю свою уверенность на предыдущую реплику. – Ладно…
Джеймсу уже не хочется никуда идти, ему не хочется никуда спешить; вся энергия ушла на то, чтобы произнести вслух слова, которые он столько лет пережевывал: «Хватит решать за меня». В конце концов, это просто несправедливо: почему родители сами решили, что ему будет лучше в интернате? Почему они решили, что им стоит воссоединиться в его шестнадцать лет, когда абсолютно ничего нельзя исправить – можно только усугублять конфликт и увеличивать пропасть между ними?..

Джеймс подтягивает стул к камину и обтягивает килт на колени, закрывая покрытую мурашками кожу.
- Держи, - чашка обжигает ладонь. – Джеймс, я знаю твоего отца: он никогда бы не позволил тебе одному разгуливать по горам без веской на то причины… Тут же что угодно может случиться.
Улыбка и вслед за ней глухой смешок: может, Кинкейд знаком с каким-то другим Эндрю Бондом, который действительно заботится о своем сыне? Потому что, тому Эндрю, с которым общается Джеймс, похоже абсолютно наплевать, с кем он и где он.

Настенные часы отбивают одиннадцать ударов, и после этого в доме снова повисает тишина. Тихое цоканье маятника, которому вторит минутная стрелка, - Джеймс протягивает руку к огню и греет запястье. А ведь он может остаться здесь… Он может не возвратиться домой – и никто его не хватится, никто не пойдет его искать.
Эта мысль жжет куда сильнее горячей керамики – Джеймс никому не нужен.

- …Джеймс! – где-то за дверью, метрах в пятидесяти. – Джеймс!

Горло сжимается от сдавленного хрипа, глаза увлажняются, и Джеймс до боли вонзает ногти в запястье. Ему хочется ответить таким же порывистым «Тьяго», выбежать за дверь и вцепиться в его плечи, застыть в его объятьях и уткнуться носом в его шею, чтобы почувствовать, что на Тьяго все еще есть его поцелуи. На Тьяго все еще есть его запах. Тьяго все еще помнит его, и отец не смог вызвать амнезию, которая вычеркнула Джеймса.
Но Джеймс рассматривает красные всполохи на стенке камина и устало трет глаза, слушая шорохи за домом.

- …Джеймс! – Тьяго стучит в дверь, и Кинкейд, поспешно поднявшись, снимает со стены ружье.
- Кто это, Джеймс?
Кинкейду лучше было бы задать какой-нибудь более простой вопрос – ответ на этот будет состоять из путаных объяснений, во время которых Джеймс будет то краснеть, то бледнеть, то закусывать губы и отворачиваться от собеседника.
- Это… Тьяго. Он друг отца.
- Почему ты не хочешь выйти к нему?
- Потому что… - губы немо произносят что-то, и Джеймс, заметив оплошность своего горла, прилагает усилия, чтобы сказать вслух: - Потому что я не хочу его видеть.
- Джеймс! – Тьяго колотит в дверь и раздраженно повышает голос: - Если ты не выйдешь, мне придется вытащить тебя оттуда!
- Только попробуй! – Кинкейд взводит ружье и распахивает дверь. – С чего ты решил, что можешь угрожать ему, ублюдок?
Джеймс – растерянный свидетель этой сцены; Джеймс посторонний. Он ерзает на стуле, как недовольный шумом на задних рядах зритель, и хмурит брови, глядя на Тьяго, отпихивающего Кинкейда.
- Боже, да пропустите меня!.. Джеймс! – он упирается рукой в спинку стула и разворачивает к себе Джеймса. – Что случилось? – Тьяго участливо наклоняется к нему и протягивает ладонь, чтобы дотронуться до плеча.
- Не прикасайтесь ко мне, - поджимает губы, вскидывает голову и переводит взгляд в сторону, будто вспоминая что-то. – …Вы приехали сюда вместе с Лолой? – давится нервным смешком и закрывает ладонью рот.
- Да, я оставил ее в машине… - Тьяго мягко улыбается ему и отходит на шаг, давая Джеймсу свободное пространство. – Может, пойдем проверим?
Буквально на мгновение лицо Джеймса искажается болью, и Тьяго пугается, что он может закричать; уголки рта страдальчески поднимаются вверх, ломая линию губ, и Джеймс выдавливает из себя хриплый шепот:
- Вы мерзкий, мерзкий человек… - отпихивает от себя Тьяго и выбегает через открытую дверь.

Собака со звонким счастливым лаем несется впереди Джеймса и оглядывается на него, абсолютно не замечая, как тот кривится от рези в диафрагме. Джеймсу больно, но морщится он не от боли, а из-за брезгливости: Тьяго хотел обнять его, как совсем недавно обнимал его отца.
- Джеймс!
Это по-детски – убегать, но Джеймс совсем не готов к взрослому диалогу с Тьяго; единственное, что он может сделать, - показать, что не хочет его видеть.
- Джеймс, успокойся! – Тьяго хватает его за локоть и резко тянет на себя. – Успокойся!
- «Успокойся»?! Да с какой стати?! – выдергивает руку и закрывает ладонью лицо. Тяжелое дыхание. Привкус металла на языке. – Почему я вообще должен вас слушаться?!
- Джеймс, - Тьяго сглатывает и шире расставляет ноги, готовясь остановить его, - твоя мать…
- Моя мать?! – фраза режет слух. Голос срывается на крик: – Моя мать?! Десять часов назад она была «Моникой»! Может, вы и меня будете называть не «Джеймс», а «сын Эндрю»?! Зачем вообще запоминать чужие имена, если вам нужно помнить только имя моего отца? – открывает рот и наклоняется, пытаясь отдышаться.
- Джеймс… - нагибается к нему и тянется ладонью к лицу.
- Не трогайте меня! Идите обнимитесь с моим отцом! Идите успокойте его! Что вы делаете рядом со мной?.. – поднимает голову: покрасневшие глаза и искусанные губы. – Оставьте меня одного…
- Что за ребячество… - Тьяго кривит губы и пропускает момент, когда Джеймс отирает ладонью щеку, отворачивается от него и делает рывок, пытаясь убежать.

Высоко поднимает ногу в прыжке, и Тьяго засматривается на белую кожу бедра, покрытую длинными ссадинами. Жаль, что эти ссадины не только на Джеймсе: если вскрыть его, внутри все тоже будет покрыто сеткой из ломаных линий.
- Джеймс, прекрати этот фарс!
Как будто удар в спину – Джеймс неудачно подворачивает стопу и оглядывается на Тьяго; замешательство – он тревожно осматривает мужчину, словно видя его в первый раз. В горле ком –
Джеймс отхаркивается, ударяя ладонью по грудине.
- Фарс?.. – делает шаг назад. Джеймс испуган, он как загнанный зверь, который бросается на прутья клетки. Джеймс боится, что Тьяго продолжит, и за этим хлестким «Прекрати этот фарс» последует затрещина. – Для вас это все фарс?! – неподдельная ярость. Джеймс поднимает руку, замахиваясь на Тьяго.
- Стой! – хватает за свитер и тянет на себя; рывок – Джеймс отпихивает его, закрывает глаза и не успевает заметить, как Тьяго заводит его руки за спину и, прижав к себе Джеймса, оттягивает руки вниз, к ягодицам.
- Что происходит?!
- Ничего, отпустите меня! – Джеймс дергается, но Тьяго только сильнее придавливает обхватывает его.
- Джеймс, – Тьяго говорит тихо, без злобы, вспоминая, как сладко во рту разливается его имя. Трется носом о его ухо и выдыхает в волосы, – ты ревнуешь?..

Кто-то останавливает время; Джеймс сводит лопатки, наклоняясь вперед, и закусывает губы, ощущая, как от шеи вниз по позвоночнику растекается липкое унижение. Это ведь очевидно: Джеймс только прикрывается равнодушием родителей; настоящие страдания ему приносит равнодушие Тьяго. Как это мелко: переживать из-за человека, которого знаешь пару дней, и испытывать такое отчуждение по отношению к людям, которые вырастили тебя.

После этого – никакого сопротивления; мышцы расслабляются, и Джеймс поворачивает голову вбок, смотрит в сторону и легко достает руки из зажима Тьяго.
- Наверное… - любопытно, но если прислушаться, их сердца бьются в такт. Тьяго даже дышит вместе с Джеймсом. – Да, наверное, - стыдно; на щеках появляется румянец, и Джеймс трет большим пальцем челюсть. – Почему вы предпочитаете его мне? – оборачивается и чуть приподнимает бровь, глядя на ухмылку Тьяго.
- Я не предпочитаю… его, - Тьяго великодушно принимает правила игры Джеймса, в которой они абстрагируются от того, что Эндрю его отец. Эндрю чужой человек – это очень близко к правде. – Дарлинг… - какое-то утробное урчание – Тьяго обхватывает талию Джеймса и делает шаг к нему, упираясь пахом в пах.
- Вы не пьяны. У вас нет оправдания для того, чтобы называть меня «дорогой», - пальцы нервно трогают ворот рубашки Тьяго и дотрагиваются до кадыка.
- Мне хочется, чтобы ты перестал злиться. Ты похож на девчонку, у которой забрали любимую куклу, - смешок. Тьяго наклоняется к шее Джеймса, оттягивает ладонью свитер и, приоткрыв рот, дышит на кожу. Появляются мурашки. – Только я не твоя кукла, Джеймс… - резкая боль – Джеймс шипит, чувствуя, как на коже наливается синяк от укуса. – Тихо… - подушечки пальцев мягко касаются рта, и большой палец обводит нижнюю губу. – У меня в детстве был щенок, и мне пришлось оставить его на несколько лет, чтобы поехать учиться. Когда я вернулся, он рычал и кусал меня, очевидно, потому что слишком скучал, чтобы радоваться моему возвращению, - Тьяго облизывает место укуса и, проведя до уха, втягивает мочку, лаская ее кончиком языка. – Мне пришлось долго-долго его гладить, чтобы он прекратил беситься оттого, что у меня была другая жизнь.
- Но вы меня не гладите, - запрокидывает голову – Тьяго поднимается губами ко рту и дотрагивается губами до подбородка. – Вы меня кусаете…
- Потому что ты не мой щенок, Джеймс, а я не твой хозяин, - нажимает на губу и касается языком языка, забирая выдох.
- Тогда я могу убежать от вас и не бояться, что вы броситесь за мной, - Джеймс приподнимается на носках и надавливает пахом между бедер Тьяго. – Догоните меня, если осмелитесь, - он улыбается и шутливо пихает Тьяго в плечи.
- Я не буду даже стараться. Я буду еле тащиться за тобой и смотреть на твою восхитительную задницу под этой милой юбочкой.
- Это не юбочка, это килт, - Джеймс перебирает ногами и разводит руки в стороны, готовясь к старту.
- Ты выглядишь в нем очень хорошо, - Тьяго разминает шею и чуть приседает, подаваясь вперед.
- Насколько хорошо? – поправляет край килта и подтягивает гетры.
- Безумно хорошо, Лола.

Смех падает в долину и растекается по земле серебристыми подтеками; Джеймс, закрыв глаза, спрыгивает с обрыва вниз и ускоряется, уходя от Тьяго.
В этом больше, чем в обычных признаниях: знать, что он есть рядом, что он не отстанет, не бросит. Слышать его легкий бег позади. Осознавать его присутствие.
Джеймс сжимает ладонь, но он не ощущает пустоты. В своей ладони он чувствует ладонь Тьяго.

Запах растоптанной полыни щекочет нос; они могли бы бежать сутками, изредка останавливаться на передышку и отдыхать друг на друге. Они могли бы бежать вместе, расчерчивая Шотландию маршрутами забегов, и потом по ночам смотреть на карту, изрисованную пометками «Здесь я обогнал тебя» и «Здесь ты сказал, что хочешь не бежать, а целоваться».
- … а может, вы кусаете меня потому, что вы вервульф? – Джеймс слышит фырканье из-за спины. – Ну и хотите показать, что я тоже в вашей стае…
- Скорее, я пометил тебя, - Тьяго рычит и вытягивает руку, цепляясь за свитер Джеймса. – Чтобы все видели и ты знал, - резко подается вперед и толкает Джеймса в грудь, едва не стаскивая с него одежду.
Джеймс хохочет под ним и вытягивает руки, обнимая его за шею и помогая устроиться сверху.
- Десять минут назад вы сказали, что я не ваш щенок.
Тьяго кусает его за челюсть и переворачивается на спину, усаживая Джеймса на свой живот.
- Ты не щенок. Ты моя юная ученица в юбке, - протягивает ладонь, касается щеки Джеймса, и, легко скользнув по шее, дотрагивается до ушной раковины. – Завтра ты придешь обратно в свой класс, и твои подружки начнут спрашивать, кто это тебя так искусал… - Тьяго кладет руку на колено Джеймса и медленно пододвигает край килта.
- Я скажу, что наш классный руководитель оказался вампиром. И он не только выпил мою кровь, но и забрал мою девственность.
Тьяго разражается смехом и приподнимается на локтях, подставляя рот под поцелуй.
- Мистер Бонд, вы раскрыли все мои планы… - нежно гладит бедро и опускается на землю, позволяя Джеймсу упереться руками в свои плечи.
Пальцы аккуратно поднимаются от верхней поверхности бедра к копчику, и Тьяго заботливо поправляет сбившееся белье, вытягивая эластичную ткань.
- Почему вы пришли за мной? – Джеймс наклоняется ко рту Тьяго и привстает на коленях, съезжая вниз по его паху. Чужая рука сжимает ягодицу и прижимает ближе к телу.
- Кто-то должен был прийти за тобой… - темные глаза насмешливо щурятся, когда Джеймс поворачивает голову набок и приникает к губам Тьяго. Джеймс сам не замечает, как плавно оседает на его бедра и медленно продвигается вверх к животу, потираясь о джинсы. – Ты весь мокрый… - запускает руку в светлые волосы и тянет к себе, нажимая ладонью на поясницу.

Почти болезненная ласка: Джеймс прогибается в спине и подставляется под пальцы, позволяя смять килт и коснуться белья. Несколько резких выдохов подряд; Джеймс разочарованно мычит, когда Тьяго спускает руку к колену и щекочет кожу.
- Почему вы не хотите? – он заправляет за ухо волосы Тьяго и целует его в висок.
- М-м-м? – расслабленно водит ладонью от колена к бедру.
- Почему вы не хотите меня? – мелкие поцелуи от скулы к кадыку.
- С чего ты это взял?.. – Тьяго оставляет руку под килтом и медленно просовывает пальцы между ягодицами. – Или ты имеешь в виду, почему это я еще не овладел тобой, таким прекрасным, горячим и потным? Почему это я еще не уложил тебя на спину и не развел в стороны твои длинные ноги?
- Вроде того, - Джеймс приседает, пропуская пальцы между ног, и подается пахом вперед, зажимая ладонь Тьяго.
- Потому что я знаю, что чем дольше терпишь, тем больше потом наслаждаешься.
Джеймс насмешливо фыркает и, запрокинув голову, описывает бедрами восьмерку.
- Просто вам тридцать пять.
- И? – Тьяго предупредительно скалит зубы.
- …и у вас не стоит.
- Малолетний ублюдок, - довольная улыбка. – Дай сюда руку, - тянет его за локоть и кладет ладонь Джеймса левее ширинки.
Джеймс ведет по ткани и останавливается, только когда под его ладонью ощущается тягучая пульсация; он чуть сжимает пальцы и пододвигается на Тьяго, садясь на место своей руки.
- Большой… - облизывает губы и поднимает глаза.
- Ты еще можешь передумать, - ласково гладит по волосам и наклоняет к себе. – Не сейчас, хорошо? Нам нужно вернуться домой…
- Зачем? – втягивает в рот его нижнюю губу и чуть прикусывает.
- Ты же знаешь, мне нужно прочесть обеденную молитву… - Тьяго становится серьезным и, оторвавшись от земли, садится, придерживая Джеймса. – Моника… она немного не в себе. Мы должны быть рядом.
С лица исчезает улыбка, и Джеймс убирает руки с плеч Тьяго.
- Она… она поэтому отправила меня?
- Я не знаю, - Тьяго рывком поднимается с земли, подложив руки под ягодицы Джеймса, и прижимает его к себе. – Не то чтобы она понимала, что делает…
- …и почему вы не сказали мне сразу?
- Такое ощущение, что ты слушал, что я говорю, - раздраженно. – Не волнуйся, Эндрю справится.
- Я надеюсь, - Джеймс прячет лицо в его волосах и обнимает за шею, крепче обхватывая ногами. – Хорошо, да. Он справится…

Джеймс, конечно, мог бы идти и сам, только ему куда приятнее раздирать ногтями плечо.
- Хочешь, поговорим?..
- Вы много шутите насчет религии и часто вспоминаете колледж, - закусывает прядь волос Тьяго и тянет на себя.
- Ладно, поговорим обо мне… - наигранно вздыхает. - Ну да, что-то не так с этим?
- Представляете, у вас был шанс стать Папой Римским. Сын и брат шлюх…
- Тогда бы мне оставалось только сделать легитимными карточные игры в Ватикане.
Джеймс устраивает голову на его плече.
- Тьяго, а кто оплачивал вам колледж?
- …что? – дергается и косится на Джеймса. – Что ты спросил?
- Кто оплачивал вам колледж? Ну, вы сказали, что ваша мать умерла, ваши братья зарабатывали сами себе на жизнь. Как вы вообще туда попали?
- Эм, - заметная пауза в диалоге, - в Испании другая система образования. Есть учреждения на бесплатной основе.
- И закрытые школы?
- Да, - Тьяго ведет плечами и останавливается. – Дальше пойдешь сам, а то Эндрю может увидеть.
- Ладно, - Джеймс удивленно отпускает его и становится на землю. – Ладно.

конец главы конец главы иииии ПОТРАЧЕНО

С каждым новым шагом они дальше друг от друга: Тьяго засовывает руку в карман и отстает от Джеймса, старается идти позади него. Они не разговаривают друг с другом, во многом потому, что Джеймс слишком занят частотой своего пульса: он волнуется, что могло произойти что-то действительно непоправимое, и такая отчужденность Тьяго не что иное, как нежелание утешать Джеймса, когда он осознает масштаб катастрофы.

Чем ближе к дому – тем тише становится, как будто здание поедает звуки, набирает их внутрь себя; слышно, как под ботинками скрипит земля. Может быть, - думает Джеймс, сжимая ладонь в кулак, - они откроют дверь, окликнут родителей, и никто не отзовется. Может, родители уехали, пока Джеймса не было, и за эти несколько часов пол покрыл слой пыли, а в углах появилась паутина.
Джеймсу хочется, чтобы, когда он войдет в дом, его встретила глухая тишина, а не напряженный высокий стон, доносящийся из комнаты матери. Лучше бы вообще ничего этого не было, - он закусывает губу, задерживаясь на пороге. Ни этого дома, ни мамы, ни отца, ни этой страны – непривычная темнота ослепляет на несколько секунд. Ни Тьяго, ни Джеймса.
Лучше бы не было ничего.

Потому что Джеймс совсем не готов услышать беспомощное «Моника, я прошу тебя!» и громкий вскрик следом. Он резко выдыхает и прижимается плечом к косяку двери.
- …Джеймс? – Тьяго легко касается его плеча, заводя внутрь.
- Мне нужно переодеться, - переводит взгляд на лестницу. – Я же не могу пойти так, в грязной одежде… - если Тьяго не отпустит его, ему придется вырваться, придется повысить голос.
Но Тьяго не останавливает его; он смотрит в окна, когда Джеймс вскарабкивается на второй этаж и запирается в своей комнате.
«Моника не в себе», - это очень полно отражает ситуацию. Да, Моника не в себе; вместо нее внутри ее тела тоскливое животное, обезображенное болью, которое надрывно стонет, пытаясь вырваться. Джеймс плохо знает, как обращаться с Моникой, и теперь он в панике, ведь ему предстоит спуститься вниз и сесть подле этого чужого человека, которому плохо.
Он бросает килт на кровать и натягивает брюки, неловко застегивая ширинку.

Может быть, эта Моника, которая, по сути, уже и не приходится ему матерью, идет в руки только к тем, кто приносит ей свежее мясо. Может, она говорит только на шотландском. Может быть…
Снизу раздается вскрик, и сразу за ним – грохот и звон разбившегося стекла. «Помоги, Тьяго! Джеймс! Джеймс! Спускайся!»
Джеймс знает, что он не должен трусить, но его руку все равно сводит судорога, и он, пристыжено опустив голову, вцепляется пальцами в окаменевшую мышцу.
- Сейчас!.. – он ведь Бонд, а все Бонды бесстрашны, осталось только рассказать об этом его дрожащим коленям.

Джеймс закрывает за собой дверь, пряча за спиной неподвижную руку, спускается вниз по лестнице и застывает в темном коридоре, ведущим в спальню матери.
На стене – свисающая вниз полоса обоев и выбоина от отколовшегося куска кладки.
- …я не могу ее держать!
- Опусти меня! – Моника надрывно визжит, и надсадный крик эхом отдается в доме.
- Отпусти ее, Эндрю, - Тьяго слишком спокоен, и, когда Джеймс входит в комнату, он даже не оборачивается, как будто все его внимание сосредоточенно на Монике. Но Джеймс замечает это: Тьяго смотрит в сторону, скрестив руки на груди, он пытается отстраниться от этой ситуации.
- Мама?..
В ней осталось очень мало признаков Моники: вечное черное платье сползло с плеча, открыв две темно-синие расплывчатых линии, и вместо самообладания на натуженном красном лице – страх. Моника приподнимается с подушки, уходя из-под руки Эндрю, и, приоткрыв рот, тянется к Джеймсу.
- Джейми, где ты был?..
Джеймс несмело делает к ней шаг и садится на край постели – Моника с каким-то удивлением смотрит на смятое белье и отводит взгляд, пряча глаза.
- Где ты был, Джейми?.. Я ведь попросила тебя быть рядом… Или это он сказал тебе уйти? – она вскидывает голову и указывает пальцем на Тьяго. – Он сказал, да?! Они могли схватить тебя, Джеймс! – она трудно дышит и открывает рот, заглатывая больше воздуха. – Джеймс, не слушай его… - ледяные руки обхватывают лицо Джеймса, и Моника прижимается склизкими губами к его щеке: - Он привел их за собой… Он привел их…
- Моника! Тьяго пришел помочь нам! – отец тянет ее за платье, отрывая от Джеймса. – Тьяго нам не враг…
Эндрю не видит, как она обнажает зубы и быстро вытирает слезы, тихо повторяя Джеймсу:
- Он привел их. Столько стараний напрасно… Мы бежали, бежали, бежали… - оседает на подушку и укладывается на бок, подтягивая под себя ноги. – Мы бежали и слишком устали, Джейми. Мама очень устала, и ей нужно поспать. Они убьют нас, и мама будет спать вечно, - Моника смеется своей шутке.
- Что ты несешь?! – Эндрю отпихивает Джеймса и поднимает Монику с подушки за воротник. – Я привел его сюда не для того, чтобы он смотрел на твои припадки!
- Мои припадки?.. – она расслабленно взмахивает руками, имитируя птицу, и запрокидывает голову. – Я просто очень боюсь умирать, Эндрю. А они доберутся до нас очень, очень скоро… Потому что загнанных лошадей пристреливают, не правда ли, Тьяго?..
По ее щекам текут слезы, и Джеймс отворачивается, надеясь, что он не слишком хорошо запомнил этот момент, чтобы потом никогда к нему не возвращаться.

Секретер Моники распотрошен, как туша животного, и на столе – смятые вырванные откуда-то листы, распоротые конверты. На серебряном подносе – горсть пепла. Серые ошметки недогоревшей бумаги плавно кружатся по посуде; Моника сожгла все письма, Моника уничтожила доказательства того, что она пыталась предпринять хоть что-то. К чему делать вид, что она боролась, если теперь она раздавлена, если теперь она скребет стену, не надеясь выбраться из этой комнаты?
Джеймс встает с кровати, слушая сдавленные хрипы Моники, и присаживается на корточки. Перевернутая коробка с обтрепанными краями – Джеймс аккуратно приподнимает ее и вынимает пачку фотографий. Он садится на пол, подбирает под себя ноги и раскладывает снимки на коленях. Так странно: они больше похожи не на фотографии, а на обрывки плотного картона, на которых кто-то в очень большой спешке пытался изобразить радость, восторг, изумление. Любовь. Джеймс смотрит на снимок, где молодая Моника, счастливо улыбаясь, обнимает Эндрю за талию. Наверное, Тьяго фотографировал их…
- …знаешь, Джеймс, что самое трудное? – Моника выглядывает из-за плеча Эндрю и лукаво приподнимает бровь. – Самое трудное – это забыть о том, что ты когда-то был счастлив. Забыть, что ты доверял этим людям, что ты был им предан, что ты любил их, в конце концов. Ты до самого конца будешь думать, что это все – неправда. Что это ложь. Что эти люди не могут так поступить…
- Моника… - Эндрю предупредительно трясет ее за плечо, и она переводит взгляд на одеяло.
- Я бы могла отравиться, мне не так страшно умереть, как ждать смерти, - Моника поднимает голову, и Джеймс, к сожалению, не успевает уйти от ее черных глаз. Эту сцену будет куда труднее выкинуть из головы: он, прижимающий к груди фотографии, где Моника красива и молода, и она, в страхе закрывающая ноги одеялом, как будто боясь, что монстры из-под кровати оближут ее стопы. – Но потом я подумала, что хочу видеть, как этот человек, рядом с которым я провела столько лет, найдет в себе силы стоять рядом, пока я буду умирать. Потому что он меня убил. Я хочу видеть его глаза… - голос переходит на шепот. – Я хочу знать, Джеймс, как сильно он будет уверен в том, что поступает правильно.
- Зачем ты говоришь это, Моник? – Тьяго размыкает руки и заходит за спину Джеймса, кладя ладонь на его затылок. – Ты хочешь устроить представление? Хочешь, чтобы он запомнил тебя как нервную, припадочную женщину, которой нравилось, когда все на нее смотрели?..
Моника поджимает губы и утыкается лбом в плечо Эндрю.
- Я хочу, чтобы он запомнил меня. Меня. А не тебя.
- Тебе нужно отдохнуть, - Эндрю насильно укладывает ее на кровать и достает ее руки из-под одеяла. – Моника, ты должна поспать…
- Конечно, любовь моя. Конечно, я должна поспать…
Она очень непрозорлива – Моника. Она ерзает на подушке, совсем не замечая, как у Джеймса дрожат губы, как его пальцы хаотически бродят вдоль шеи, надавливая на кожу. Моника не видит, как он открывает рот, силясь что-то сказать.
Она смотрит только на обои в мелкие цветки.

А между тем, Джеймсу за несколько минут приходится принять мысль о том, что женщина, чьей выдержкой и спокойствием он восхищался столько лет, - второсортная актриса, которой нужно внимание и большие, плохо написанные монологи. Ему нужно понять, что его мама увлечена больше собой и своей драмой, чем им и его проблемами.
Монике далеко до осознания всего этого, так как она лежит на кровати и пытается не разрыдаться, чтобы не причинить своему сыну неудобства своим поведением. Моника по-прежнему все та же восемнадцатилетняя девочка, которая не надевала белье, выходя на улицу, только сейчас она почему-то заперта в теле женщины среднего возраста, которая силится не плакать, думая о своей смерти.
Монике, лежащей под шерстяным одеялом, незнакома ответственность, храбрость, смелость. Ей знаком только страх и стыд за то, что она его испытывает.
Может быть, им – ей и Джеймсу – стоило бы найти в себе силы рассказать друг другу о своих чувствах, и тогда бы Джеймс, вместо презрительного равнодушия к своей матери, испытывал любовь и желание защитить ее.
Но Моника молчит, думая, что тем самым оказывает ему большую услугу, и Джеймсу приходится прибегнуть к помощи со стороны.

Джеймс расправляет плечи и поворачивает голову вбок, еле слышно произнося?
- Забери меня отсюда. Тьяго, пожалуйста…
Мужчина присаживается рядом с ним и хлопает по плечу.
- Что такое?
- Забери меня. Забери меня. Забери, - Джеймс старается не двигаться, потому что от каждого движения внутри может что-то сломаться, и он будет вынужден расплакаться, а ему хочется сохранить лицо.
- Джеймс…
Глаза бегают из стороны в сторону, и Джеймс скалится, сглатывая:
- Поехали прокатимся куда-нибудь. Здесь слишком душно…

Он поднимается, сбросив на пол фотографии, и, ступая по снимкам, выходит в коридор.
Джеймс проиграл.


CH-4
CH-5

запись создана: 02.01.2013 в 02:42

@темы: fiction, У меня есть отличная идея: давайте обкончаем друг другу лица!

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра